Алая заря

Штольц Саша

Масляными красками Соня никогда не рисовала, но от возможности попробовать не видела смысла отказываться.

Тимур Андреевич что-то хмуро выводил на своем холсте, Магомаев пел о том, что “быть намного легче на земле весельчакам”, а Соня обмакивала кисть в краску на старой деревянной палитре и, не задумываясь, заполняла уголок холста кобальтово-синим цветом. Беспокойные мысли о предстоящем новолунии улеглись и лишними движениями и обсуждениями их ворошить не хотелось.

В последний раз она по-настоящему рисовала только в институте,

где, как и в школе, была ответственной за все стенгазеты. Тогда было здорово.

Соня с любопытством высунулась из-за мольберта, решив все-таки подглядеть, что же Тимур Андреевич там у себя изображает, и тут же получила кисточкой по носу. Он мазнул светло-коричневым по его кончику, и Соня едва успела отстраниться прежде, чем мазок двинулся к щеке.

— Научись терпению, — сказал он. — Тебе пригодится.

— Зачем терпеть, если можно просто заглянуть. Это просто рисунок. Чего вы жадничаете?

Тимур Андреевич покачал головой и вернул кисть на холст.

Запах масляной краски щекотал нос, поэтому Соня принялась поспешно оттирать ее пальцем.

— Вы долго учились рисовать? — поинтересовалась она, когда песни на пластинке закончились.

— А ты долго учила английский? — спросил Тимур Андреевич, не отвлекаясь.

— А это что, одно и то же?

— Да. Творчество и есть обучение.

— Чему?

— Иногда я начинаю сомневаться в советском образовании. Или в твоем в частности.

Соня обиженно скривила лицо.

— Меня учили английскому и преподаванию. Я мало чего понимаю в искусстве.

— Любое искусство — это обучение, Софья. Нет способа более увлекательного познать мир.

Соня хмыкнула, ничуть не убежденная.

Она любила музеи в детстве, и ей нравилось разглядывать картины художников, но переоценивать их настолько сильно, как это делали настоящие ценители искусства, не могла.

— Физика, например, объяснит мне, как работает свет. Английский даст понять, что говорит и как мыслит представитель другой культуры…

Тимур Андреевич бросил на нее раздраженный взгляд.

— Физика объяснит, но не запечатлит красоту солнечного луча, пробивающегося сквозь граненый стакан. А английский не передаст того мимолетного восхищения, которое ты ощущаешь в короткий миг созерцания.

— Я скажу “it is beautiful”.

— Ит из бьютифул, — передразнил ее Тимур Андреевич. — На языке искусства мы мыслим куда разнообразнее и в словах не нуждаемся.

— Вы так говорите, потому что вы творец.

— Я просто заскучавший старик, у которого по несчастливому стечению обстоятельств оказалось слишком много времени.

Соня с сомнением скосила глаза на копию “Девятого вала”, которая скромно выглядывала из стопки небрежно сложенных у стены холстов. Всем бы так скучать…

Мысль зрела еще с прошлой недели. Ей хотелось попросить что-нибудь ей подарить, потому что Тимур Андреевич свои старые работы и перерисовки просто складывал в кучу, но пока не решалась.

Он мог отказать просто из вредности, а краснеть в очередной раз за свою наивность и несдержанность Соне не хотелось. Картина выглядела потрясающе, но не рисковать же ради нее…

— Все требует времени и усилий, — подытожил Тимур Андреевич.

— И таланта.

— Не нужен тебе талант, когда у тебя впереди сотни лет.

— Думаете, если я начну рисовать, то научусь?.. Лет через пятьдесят?

— Научишься и рисованию, и музыке, и писательскому мастерству.

— Вы и книги писали?

— Писал.

Соня огляделась, задерживаясь взглядом на книжных полках. Неужто там есть рукописи или даже печатные книги Тимура Андреевича?..

— И музыку играл.

— А на чем играете? Ни рояля у вас тут нет, ни скрипки, ни еще чего-либо.

— На всем играю. Все инструменты пропил четырнадцать лет назад в Италии. Ни о чем не жалею. Вина у них отменные.

Соня вымученно улыбнулась.

— В самые пьяные и веселые дни даже кровь не была такой вкусной, как бокал красного Бароло, — с усмешкой добавил Тимур Андреевич.

Соня резко перестала улыбаться и заметно помрачнела. Возможно, даже позеленела. Тимур Андреевич это заметил сразу и засмеялся.

Он сменил пластинку, и Магомаев запел “Атомный век” на всю квартиру.

— Можете дать пару уроков рисования тогда? — предложила Соня через несколько минут бесцельного рисования.

По подвижному лицу Тимура Андреевича она поняла, что он не в восторге от ее предложения. Он взмахнул кистью, словно отгонял муху.

— Рисуй дерево.

— То есть вы не будете мне ничего показывать? — уточнила Соня

— Я дал тебе краски и холст. Чего ты еще от меня хочешь?

— Несколько уроков бы хотелось. Это же вы меня убедили попробовать!

— Ничего подобного. Когда это ты такое услыхала?

Соня поникла.

И правда. Не убеждал. Сама услышала то, что захотелось услышать.

— Но…

— Учись сама, Софья. Жизнь будет долгой, а творчество еще ни одному человеку или вампиру не навредило. Самое большое удовольствие — понять все самостоятельно, поэтому не спеши и насладись каждым мгновением творческого процесса.

Соня, конечно, подозревала, что преподаватель из Тимура Андреевича получится не самым грамотным, но чтобы настолько бесполезным?..

За двадцать минут Соня, затаив негодование, нарисовала дерево. Красивое, в общем-то, дерево, со старательно прорисованными веточками и желтыми осенними листьями — воспоминание о яркой и быстротечной осени.

Тимур Андреевич быстро взглянул на него и хмыкнул.

— Я ожидал худшего.

Не иначе как высшая форма похвалы от него.

— Десять лет рисования для стенгазет, — похвалилась Соня.

— Оно и видно.

— Вам гордость не позволяет сказать мне что-то хорошее?

— Нижняя ветка справа немного похожа на настоящую.