Алчность
Шрифт:
Всегда есть смысл над чем-нибудь поработать, и шахта имела смысл — навеки по частям перекидать гору вниз, в секунды, если понадобится, и даже не где-нибудь за горами, а здесь, под горой, творится такое, что для неё, горы, наверное, а для нас уж точно плохо. Поскольку гора может внутри себя за короткое время стать почти жидкой, вот именно, в глубине, где и без того воды всегда хватало. Теперь это будет ещё и грязь, внутри, а потом, будьте осторожны, она прорвётся наружу. И хотя она прорвётся в соседнюю шахту, в которой уже не ведутся разработки, если она не завалена как следует, она особенно подвержена прорывам. Кто, собственно, когда-нибудь проверял на прочность эти передвижные материалы? Никто? Ну, тогда, естественно, нам понадобится жандарм, и мы позвоним ему, чтобы выяснить это, но не сегодня и не этому жандарму, который сегодня не на дежурстве. Но когда-то, когда-нибудь, и он тоже попытается выяснить, правда ли был применён слишком слабый бетон или нет. Ему для этого, как и нам, потребуются специалисты. Добровольно ему этого никто не скажет. Если бы шахта была законсервирована как следует, прорыв, может, и произошёл бы, но не такой катастрофический, когда люди полезли в могилу живьём, а оттуда их даже мёртвыми не достали. Так они и покоятся там. Десятеро. Нет, больше вы ничего не извлечёте, даже напротив, вы ещё и в долгу перед природой и должны платить. Итак: что интересует жандарма в женщинах, тоже находится скорее ниже опоясывающей линии, которую иные пугливые и глазами не смеют переступить. Жандарм, после того как перепроверил солнечную сторону кредита, всегда смотрит только туда, в местность, о которой он уже много раз собирал данные, чтобы ориентироваться в ней, оказавшись там снова. В хорошую погоду она красивее всего, эта местность, тогда хотя бы видно, не машут ли тебе в объектив скелеты. Многие из них, ещё вполне пригодные для использования в жизни, были втрамбованы в землю, как в маслобойку, и потом перемолоты магмой ли, земной ли корой, пока действительно не превратились в масло. Не спускайтесь в эту гибельную шахту, лучше идите в гору, как Курт Яниш, хоть это и трудно! Он испытывает экономическое давление. Он должен прийти к успеху. Он должен. И если не рассчитается с долгом, то будет арестован и объявлен банкротом. Вот у нас шахта, а вот ширинка господина Яниша, они стоят друг против друга, как два ресторана с террасами на берегу озера, конкурируя в борьбе за посетителей. Что ты мне принёс? Ты у меня получишь! С меньшим числом людей эта шахта должна добиться таких же достижений, как с большим. Она должна беспрерывно повышать выработку. Что теперь должен делать Курт Яниш? В нужное время быть в нужном месте, дать оценить свои аргументы по достоинству и оценить дома и квартиры одиноких женщин.
Прокуратура Леобена только того и ждёт, что кто — то заблудится в её закоулках. Если гора не идёт к пророку, то явится её пророк собственности, Курт Яниш, к нам в тесный дом, и тогда он, наконец, будет наш, а больше места у нас нет. Либо нам придётся идти за ним. Ходят слухи, эти маленькие вольности неимущих, но ничего конкретного не слышно. А пока добро пожаловать в штольню «Барбара», где уже нечего спасать.
На горном ветру не приходит забвение. На бегу хорошо думается, до того момента, когда думать больше не о чем и просто бежишь, как машина, как политик, который хочет немного обтесать себя бегом и потом дать увековечить себя в камне или хотя бы сфотографироваться. Наконец-то. Оказался выносливее прочих, потому что здоровее всех. Тем временем в голову залетело несколько нескромных мыслей, да, но к залёту они не имеют никакого отношения. Таким мыслям лучше не доверяться. Цвета спортивного костюма Яниша подсмотрены у профессиональных спортсменов, на которых смотрят миллионы: что там стоит на их костюмах и правильно ли стоит. Чтобы и собственную телегу жизни загрузить тем же самым (как будто она ещё недостаточно загружена!), только цвета местами не хотят гармонировать с природой. Они же были выбраны ради изматывающих дальних пробежек, эти цвета, чтобы спортсмена потом, если он замёрзнет, можно было найти и похоронить по-людски. Он должен хорошо выделяться на белизне снега благодаря своей одежде. Горным спасателям легче заметить его на отвесной стене, к которой он будет лепиться, как раздавленная муха, и если у него окажется при себе мобильник, а в этом мобильнике ещё немножко тока, то с вами уже ничего не случится, пока к вам домой не придут счета — от горноспасателей за легкомыслие и самоуправство и от телефонной компании за разговоры. Вот тогда вы во всём раскаетесь. Но уже ничего не поделаешь. Человек в своём восхождении то и дело попадает в опасность, и его оттуда приходится извлекать, чтобы все знали: он снова здесь. И у него всё в порядке. В спорте ведь люди сами по себе должны быть на такой высоте, что высота гор им уже ничего не прибавит. А можно это восхождение спокойно просимулировать в личной фитнес-студии. Эти ступни, созданные для ходьбы, бега и езды на машине, бегут теперь по тренажёрной дорожке, обслуживать которую должен человек — вместо того чтобы она его обслуживала, избавляя от тяжёлой работы. А номер третий, любимая машина — она уже сама по себе сильна как пятьдесят тренажёров, но, к сожалению, должна оставаться снаружи. В неё можно лишь сесть, когда надо. Жандарм ищет, я думаю, одиночества не только для того, чтобы спокойно тренироваться там,
Из одной деревни пропала девушка, и лишь через несколько дней обнаружилось куда. Природа теперь её знает — как крошечную часть себя, и мы тоже частицы природы, но совсем другие.
Жандарм ломится вверх сквозь заросли. Если и вы находите его красивым, то вам лучше сразу же пресечь это волнение. У этого человека сейчас другие заботы — из-за перепачканной маслом тряпки, на которой остались следы не только масла и которую он выбросил несколько дней назад в кусты. В лесу, который тоже хорош, не узнаёте? Да, он самый! В лесу всем хорошо, там нет конкурентной борьбы за свет и за место, как в воде. Там ели давно затоптали друг друга насмерть, их сухие веточки сплелись друг с другом в колючую неразбериху, а корни высосали всю воду, которая была необходима другим. Под ними толстый слой опавшей хвои. Здесь больше не растут грибы. Надо было вовремя проредить эту растительность. Природа предоставляет в распоряжение растений всё необходимое, и у них есть способность — которой лишён человек — самостоятельно синтезировать все нужные ей соединения: пожалуйста, дайте мне дюжину химических элементов, и я сама произведу себя и потом, наконец, успокоюсь! Но я, к сожалению, не могу так сказать. Растения мне подсказывают. А мы-то разборчивей, мы ведь не овощи, мы их только едим. Ну, кто возьмётся мне уменьшить кислотность этой почвы? Что, нет добровольцев? Мне понадобятся азот, фосфор, калий. Что, тоже нет? Что же тогда у нас есть для обогащения почвы? Лак для покрытия мебели да шлифовальная машина? Эта женщина ещё в состоянии дышать, хотя переполнена чувствами, она не надела дома трусы, а лифчик расстегнула ещё в машине, на парковочной площадке, полная предвкушений и радостных ожиданий, которые даже мешали ей идти, тем более вверх. При этом у неё дрожали пальцы, но дважды её не нужно было об этом просить, она с первого раза поняла и, чуть поколебавшись, приняла это нахальное требование. Кто хочет влезть в её шкуру и совершить это тяжёлое пешее километровое восхождение, тому не придётся платить за вход да ещё и самому поднимать шлагбаум.
Вот она выступает из чащи, женщина, которая не так часто проделывала это, да ещё в таком состоянии. Она выходит, как они договорились с мужчиной, она выламывается неловко — осторожно, не споткнись! (там можно сорваться вниз метров на пятьдесят — семьдесят), — перебравшись через ручей между скалами и старым ледниковым песком, который тут рассыпан всюду, облетев стороной чужеродное животное, которое застыло, причуиваясь к воздуху, она, как нежное насекомое, вытягивает заготовленную нить для сети, так, теперь ещё крючки, воткнуть штекер в подготовленную для этого коробочку и будь что будет. Она говорит: какое счастье, что он здесь, как условились. Я так тебя люблю. Теперь начинаются чудеса, они уже случились, и мы с минуты на минуту ждём новых, которые нас сделают, быть может, ещё счастливее, или прямо сейчас, в это мгновение, явится новое чудо, как мы условились. Но это чудо старое, только переодетое по-новому. Женщина, которая смогла убедить мужчину встретиться с ней здесь и сейчас, заставила его вздрогнуть — пусть лишь на краткий миг, на одно мгновение, когда он ещё не успел сказать ни слова, а она их наговорила уже множество, но я не хочу приводить их здесь, — она заставила его вздрогнуть своими словами и своим видом (он не был оснащён, чтобы выцарапывать её из-за стены, за которой она забаррикадировалась, но она сейчас сама падёт, эта глупая стена между ними), когда она сразу, не успел он и рукой шевельнуть, вытащила блузку из стилизованной баварской юбки и заки — пула вверх расстёгнутый лифчик. Он висел только на бретельках, которым, в принципе, больше, нечего было делать, и теперь оказался под подбородком, как странного кроя воротник, и вот они — что, никогда не видел? — тяжёлые груди, обе разом вывалились, в аккурат в распахе национального наряда. Женщина была хорошо подогрета за последние несколько дней; но, будто смущаясь и уклоняясь от взгляда и тем самым как раз и притягивая его к себе, она выпала из своего сосуда, всем кушаньям на диво, ни для чего иного, как быть истреблённой. Она уже сейчас ведёт себя как безумная, от удовольствия, которое ещё только грядёт. Она уже без тормозов. Первым делом она протягивает ему два ломтя мяса в чашах своих ладоней и даёт мужчине указания, хотя совершенно не в её духе такие вульгарные непристойности, она к ним не приучена, но они так и рвутся из неё; итак, она велит ему задрать ей юбку, потому что у неё больше нет свободных рук, да, и, как договорились, на ней нет нижнего белья. Вот видишь. Это оказалось не так уж трудно. Не хочет ли он для начала подробно вникнуть и докопаться до сути, прежде чем войти в неё, и потом, обязательная часть, в качестве исполнения на заданную тему, поговорить о своей любви, ей на ушко, куда он должен нежно дуть, это лучше всего, да, он должен поведать ей о своей любви, чтобы она тем более подробно поведала ему о своей? По крайней мере, уж на это мы могли бы рассчитывать. В конце концов, мы платим за это. Вместо этого мужчина бьёт её, почти любовно, слегка, по щеке, а другой рукой указывает ей, слегка грубовато велит сойти с этой дороги, на которой она стоит, но которой, собственно, нет. Женщина не сразу понимает и всё ещё отговаривается, что больше не может терпеть и поэтому сейчас же, немедленно, здесь, хочет добиться обещанного и желанного под ним, на нём, между ним и Ничто, паря в воздухе, распластавшись на земле, неважно как, главное — здесь и сейчас, как договорились. Пусть бы он хоть раз опередил её и первым стянул свои штаны, пожалуйста, но это она не говорит вслух, это однозначно её фантазия, которую не надо оглашать. Ведь он мог бы прямо здесь, на этой нехоженой тропе в никуда, расстелить её и проникнуть в неё, да никто сюда не придёт, никогда, тем более в эту пору, о которой мы условились, когда уже смеркается, и вообще это не дорожка. Давай вниз, на колени, на землю, мне надо, мне надо. Но я тоже хочу, но другое, подожди, так, груди уже совсем распустились, они сейчас — и ещё с каким удовольствием — упадут на твою твёрдую мужскую грудь, а потом они, готовенькие, горяченькие, так и просятся тебе в рот, если ты захочешь опять их укусить; кто не мечтает о том, чтобы ему прямо в рот залетали жареные голуби или что ему больше нравится, пусть хоть свиная отбивная с салатом из огурцов. Так, теперь я швыряю тебе, как договорились, всю эту гору мяса, ты можешь месить его руками, пока не разберёшься в нём, но разгуляться особенно негде. Ты можешь развесить их по сторонам — справа и слева от себя, мои торбы наслаждения, или я могу тебе подуть и потрубить, или ты можешь снова крепко укусить меня, как в прошлый раз, мне ничего не будет, а ведь мы, в конце концов, твёрдо договорились; ну хорошо, груди я сейчас отпущу и брошу тебе, ты их быстренько лови, будем считать, что это хороший корм для собаки в тебе, с которой я уже раз — другой сталкивалась. От неё не убежишь. Но я привыкла к ней, отскулив своё, так быстро, сама от себя не ожидала, она такая кусачая, если её разозлить, собака, что поделаешь, я знаю, я знаю. Я так рада, что ещё могу так возбуждаться для тебя. Теперь у меня руки свободны, я сама могу задрать юбку, до талии. Но это получится, только если мы ляжем. Почему на тебе эти дурацкие спортивные штаны, ведь их надо спустить до колен, чтобы ты мог хоть немного шевелиться, ведь ты постараешься для меня? Мы же заранее договорились, ты ведь вполне мог надеть другие, более практичные и не такие яркие штаны, дясинсы например, как всегда. Ах, вон в чём дело, это маскировка, ты ведь якобы пошёл бегать, и вообще, нам надо потом поговорить про вчерашнее. Нам есть о чём поговорить, это фраза из одного отечественного фильма, там альпийская пастушка хранит сладкую тайну и просто изнемогает — скорее бы вырваться в лес. Мне это знакомо. Ну, ты знаешь. Но не сейчас. Рядом с нами стоит бог любви, Амур, и шлёпает нас по голым попкам, потому что ему жалко тратить на нас стрелу на таком близком расстоянии. Да и зачем нам стрела, мы и так влюблены. Смотри, юбку долой, она тебе больше не помеха, и я уже почти взобралась на тебя, видишь, как я умею, раз — и я на вершине. Тебе больше ничего не надо делать. Разве что миллионершу заставить сделать тебя наследником. Ну, держитесь там, наверху. Видели ли вы что-нибудь подобное? Баварская юбка и груди исключительно силой собственной тяжести, про них можно забыть, но внизу, ты только потрогай, там же всё мокрое, просто водоём какой-то, а по берегам заросли, взгляни какие! Как горные сосны, только кудрявые. Ты ведь давно уже хочешь внутрь, Курти, мой Курти, разве я не права, или ты хочешь чего-нибудь другого? Нет. Ничего. Потрогай, какое там у меня болото. Это всё для тебя и из-за тебя. Ведь мы условились, правда? После поговорим. Тут она получает свою вторую, уже более крепкую, затрещину, женщина, и наконец-то начинает, хоть и с запозданием, реветь. Как всегда. Жандарм даже ещё не размахнулся как следует, а она уже завизжала, не дожидаясь второго удара, которого она не видит, наверное потому, что он перед тем действительно впился в её соски, как она сама же и предложила. Она не думала, что он примет её предложение. Это её ошибка. Она снова пришла в сознание из своего яркого оглушения, которое несётся на полной скорости. Потом он столкнул её с себя, эту альпийскую розу; очутившись на земле, она снова покоряется мужчине и, полуголая, подбирая юбку, почти истекая, давно уже больше не хозяйка положения, самая загнанная из гонимых, ещё недавно считавшая себя охотницей, мнившая себя вознесённой на щит Дианы с ментоловым пузырьком, стрелой и луком, она позволяет затолкать себя в молодой сосняк — да это уже целый сосновый лес. Стоя в нём не спрячешься, но в имеющихся обстоятельствах можно будет различить в зарослях лишь тихое движение. А большего там и не будет. Теперь жандарм добровольно сдаётся под натиском женщины и её немного повышенного в ходе вялых, бедных событиями лет веса, как будто сам он и есть почва, зыбкая, мягко уступающая и попадающая в такт бессмысленному лепету природы. И женщина простёрлась на нём. Она влюблена и знает, что такое бывает только даром, или вообще не бывает, или уж за очень большие деньги. Она это получит, разумеется, в подарок. Его член уже стоит тут, браво, как будто он был тут загодя, прежде мужчины. Эластан на него едва налезает, и правильно, надо оставить место для взрыва двух тел. Всё это женщина специально заказала к столу своей жизни и попросила доставить ей на дом, в качестве воскресного обеда. Достаточно звонка — и приходи. Мужчина, конечно, никак не мог ожидать, что его доставят в её тесную каморку и, горяченького, подадут ей к столу, — комната хоть и маленькая, но ого, в ней ещё можно заблудиться, если не ориентируешься. Иногда человек теряет управление, если выбрал не тот вид спорта и не знает, на чём это он стоит. То ли это беговая дорожка тренажёра, то ли кафельный пол, с которого кровь легко стирается? Женщина должна, наконец, указать жандарму, чего она хочет, чтобы он потом мог сделать нечто совсем другое со своей живой, своевольной собственностью. Указывать женщина горазда, ведь она была когда-то среди прочего и учительницей игры на фортепиано, а вот это — палочка, с которой можно странствовать, странствовать, странствовать. Госпожа Герти, пожалуйста, укажите мне, наконец, вот этой палочкой, чего и куда вы хотите. Тогда мы увидим цель, только бы вас не видеть. Кто ещё владеет собой? Больше никто не владеет собой. Это говорит нам телевидение и ещё раз показывает нам, если мы не поняли. К сожалению, поздно. После двадцати трёх часов. Её тело берёт более грубый тон, чем обычно для этой женщины. Ну, это не игра. Жандарм сегодня не особенно в теме, но он старается, потому что должен. Сам он предпочитает другую тему, которую развивает втихую, когда он один: в общественном душе, мужские тела, приятные люди, с которыми не надо держаться учтиво. Прекрасные молодые тела, одно другого лучше, все без одежды, а без их малышей просто немыслимы, на которых бросаешь тайный взгляд. Он бы носил их на руках, жандарм, а их тела безжизненно болтались бы, свисая то влево, то вправо, — что за дивная, вялая и всё же тяжелая ноша была бы для этого человека! Всё на виду, всё приготовлено мудрой природой и представлено так, будто на собственном теле выношено. Оружие. Можно смотреть на всё, особенно на то, на что нельзя! Вот так всегда. Он бы руками помог, если бы глазами не смог достаточно глубоко заглянуть в чужие тела. Что против них женщина? Она грязная. Как рыбзавод. Пополнять собой её тело — и не нужно, и нежелательно. Обязательно от этого тела что-нибудь к тебе прилипнет, чего уже никогда не отмоешь. Жандарм любит тайком разглядывать изображения голых молодых мужчин, которые он купил вдали от своих мест, целый журнальчик, из которого члены будто выглядывают хитровато и смотрят на тебя, лоснясь, как змеи, пружиня, как стальные рессоры. Об этих молодых мужчинах он и думает сейчас, он каждого знает по имени, написанному под снимком. Может, это и ненастоящие имена. Позвонить этим мужчинам наверняка нельзя. Да в этом и необходимости кет, у него и так всё встанет, лежит ли перед ним женщина, предлагая себя или нет, силясь ли быть кроткой или страстной. И то и другое годится. Нужно и можно и то и другое. Он бы её разорвал в клочья, эту женщину. Украшенный, как бойцовый петух, своим маленьким красным шлемом, его член входит в Герти, потому что она этого хочет, но он бы лучше пошёл куда в другое место. Но раз уж он стоит, то не так уж скоро может пойти, пока всё здесь снова не пройдёт. Ах, уже прошло? Пожалуйста, вот ведь ворота, там, где обычно, и, как всегда, они настежь, как на гумне, и мы молотим человеческую плоть за обе щёки. И музыки не надо. Мужчина ничего не хочет слышать, он уже наслушался всего, его не проведёшь. Пусть всё пройдёт, он двинется своей дорогой дальше. Мужчине всё это по сути безразлично, ему нужна только суть, основа, почва, остальное он отбросит. А что, у Герти в кармане был плеер, по которому онауслушивалась Моцартом? Именно он вылетает и скользит по скалам вниз. Он нам не нужен. Да, только теперь он замечает, когда аппарат уже летит: он действительно был у неё в кармане, и одна из пробок так и осталась торчать у неё в ухе с самого восхождения, но аппарат она уже давно выключила. Жаль, а то была бы радость сернам. Штепсель у неё тоже выскочил, и аппарат молча падает с камня на камень. Женщина уделяет этому мало внимания. Она всё ещё пытается, горячо сжимая, поглаживая, потягивая, вертя и крутя, сделать так, чтобы мужчина наконец перешёл на длину её волны, по которой они совсем одни, но вместе смогли бы уплыть — в эфир, в бесконечность, потому что вся вселенная принадлежит им, пока они хотят, но сегодня лишь в то время, о котором мы условились. Давай, Курти. Давай деньги, Герти. Любящие. Они принадлежат друг другу, в конце концов, и в любое другое время. На все времена. Женщина перестаёт существовать и живёт только через него. Её срамные губы приподнимаются как по команде, он входит, и губы удовлетворённо смыкаются за ним. Что это, никак шум? Он отпрянул и прислушивается, — любимый, послушай, слушают ушами или наушниками, но не членом же. Отклонения от неё и от её темы эта женщина не может потерпеть. Её душа зарывается, задыхаясь, пыхтя, со стоном, в его душу. Земля летит. Мы своего добились: яма разверста. Женщина отрывает его руку от его собственного полового органа, который, как-никак, прирос к нему, тут не может быть никаких разночтений. Зато ей никак не терпится, чтобы он наконец начал, и потом это должно длиться очень долго и проходить очень нежно. Она всовывает себе собственноручно то, что ей передали из рук в руки, остального мужчину подхватывает под задницу, обнажает оба ряда своих зубов и с криком забивает его в себя ритмично, хоть поначалу и нерешительно, а потом всё горячее раз за разом, ведь чувством ритма она не обделена, но это её ритм, не его. Но именно этим аллюром, её, не своим, мужчина и должен мчаться дальше, в то же время оставаясь здесь, и потом вообще никогда не уходить от неё. Уйти от неё: нет, он не сделает этого. Я верю, и я вижу, к их удовольствию, такие люди становятся как безумные, например эта женщина, но в чём тут кроется удовольствие, я и теперь всё ещё не понимаю. Я сниму эти показания с себя и передам дальше, если найду их. Она есть, эта искра любви, только нужно её как следует раздуть, но не раздавить, чтобы в следующий раз он не ушёл с другой, искрой. Когда любишь, то всё гораздо красивее, но и страшнее, женщина это знает, наверное потому, что тут речь идёт о духовном, разве нет? Нет, о чём речь! И речи быть не может. Только потом, когда снова успокоишься, сможешь обо всём судить и к суженому прильнёшь куда придётся. Но до этого четверть часа или двадцать минут, или сколько там это длится, жестокая битва их чресл, измолотившая её внутри до чавканья, до невольного крика — не то боли, не то наслаждения, — который ей пришлось исторгнуть, хотела она того или нет. Она не хотела. Ей и нельзя было. А то ещё взбредёт какому-нибудь прохожему посмотреть, что там такое. Ему пришлось закрыть ей рот рукой, иначе она спугнёт зверей и других спортсменов своими воплями и погонит их прямиком на себя. А нам это ни к чему. Да нет здесь никого, любимый. Все отправились на покой или упокоились. Устраивать такое на природе — ещё станет для неё привычным, боится мужчина, которому больше нравится делать это у неё дома. Так сказать, ухаживать за домом, нет, мы так не скажем. Там он чувствует себя уверенно и защищённо, потому что дом скоро перейдёт к нему. А здесь, в глуши, ему почти боязно, нет, всё-таки нет, но радости мало, тут легко измараться, и жена дома что-нибудь заподозрит. Нет, не надо. Эта женщина — обуза. Мука. Ему бы, может, хотелось сегодня обойтись с ней грубо и взять её сзади, чего она не любит, чтобы отучить её командовать им. Вот здесь, мол, да, и здесь тоже, а там не надо, пожалуйста, не надо, там она не хочет. Тогда она, может, хоть на время обойдётся без него? Ах нет, ах нет. Да что ты как сахарная, а? Но хотя бы утихает наконец. Он принимается за неё не спеша, мужчина, ведь время есть. Уж он её убедит, обследовав её зад с того хода, который никем не охраняется, что боль не то слово, когда человек страдает. Для этого нет слов. В нос ему ударит аромат, который он не очень любит. Теперь он в красивом лесу, он хозяин положения, неважно какого, он грубо переворачивает Герти на живот и лишь теперь даёт ей возможность покричать, но только приглушённо. Если уж она так хочет, то пожалуйста, вот тебе почва и все основания для этого. Нет, основание больше любит он. Вершин с него довольно. Или он только на пути к вершине? Как, неужто она только что попросила его перестать? Что, уже сейчас? Но ведь он только начал. Так не особенно хорошо, Курти, я себе это не так представляла, по-другому было бы лучше. Не хочешь ли ты опять спереди, чтобы я могла на тебя смотреть? Я так люблю на тебя смотреть, в твои дивные голубые глаза. Нет. Так я не хочу. Я хочу по-другому. Я хочу так и так. Ведь сейчас мужчина мог бы поработить целый народ, медленно и основательно, и если за ним дело встало, он это всегда успеет сделать. Нет. Теперь он не остановится. Через полчаса уже будет темно, хоть глаз выколи, и газеты не увидят, как целый народ трепещет перед ним. Великое событие, из грязи в князи, как недавно в Ишгле, где снег закаменел и восстал против людей, потому что они злоупотребляли им в своё удовольствие. Минус десять градусов, и джаз-банд стоит колом позади объявленной девичьей группы-ужасно громкоголосые девчонки, кто бы они ни были. На следующей неделе будет всемирно известная группа парней. Мы больше не сможем читать газеты и не узнаем, что с нами будет, если снег превратится в бетон и соберётся в одном месте, где ему вообще нечего делать. Тут не до поцелуев. Ликованием это тоже не назовёшь — то, что здесь делает женщина, которая попыталась поважничать, но мужчина прижал её мордой в сухую колючую хвою и там повозил её всласть, отполировал так, что всякой дряни ей набилось и в рот, и в нос, о, и даже в глаза. Он ещё пожалеет об этом, надеется она, что он презрел мои гениталии, хоть и любит меня, но ужо я ему покажу, он у меня узнает, я заставлю его любить все мои гениталии, и чтить их, и всякий раз помогать им раскрыться. Откашливаясь и отплёвываясь, невольно вскидывая задницу кверху и извиваясь, тело приходит в движение, а мысли уходят, пока мужчина небрежным ударом кулака в поясницу снова не усмирил свою весеннюю жертву, на сей раз окончательно укротив, и она замерла и притихла. Она подлежит его распоряжению как женщина, но зато где и когда, распоряжается она, всё-таки хоть что-то, нет, ничего. Ведь не может она сейчас что-нибудь вынуть и предписать ему, что он должен с ней сделать, и главное — где. И как долго? Столько, сколько мне подойдёт. Но ты мне не подходишь, ты мне тесновата. Это: пожалуйста, перестань, я больше не могу — не может как следует выйти из её рта, поскольку он крепко давит на её затылок, и она может пока что предаваться лишь беспокойному ожиданию и непроизвольным вздрагиваниям от его щипков, верчению и подмахиванию, пока он, наконец, не кончит. Скоро даже кровь потекла. Ну, ничего, переживёт, дома у нас есть хорошая мазь для ран, годится и для кожи, и для слизистой оболочки, всегда пригодится, особенно с тех пор, как мы знаем этого человека, но всё это уже не так красиво, как они договаривались и как она себе представляла. Нет, на сей раз кончилось совсем некрасиво, поскольку женщина не кончила, она почти без сознания — эй, очнись! — но всё же потом, когда женщина подведёт баланс, она ещё будет довольна таким его концом и тем, что он её хотя бы не убил. Может, в другой раз. Человек ведь выдержит многое, иногда я даже думаю — всё, но
Люди бы очень на меня рассердились, если бы узнали, что я тут ими начиняю колбасу и вывешиваю на всеобщее обозрение, но совсем без тела — штанам держаться не на чем. Занавес опустился. Молодую женщину поглотила земля, хотя это никакая не земля. Такую шутку, пусть и невесёлую, с её телом сыграла вода. Там сейчас Габи вступает в точно согласованный с водой симбиоз из растений и животных, с каждым видом по отдельности. Ах, если бы выбор был побольше, то виды были бы получше! Поскольку защита этого человеководного симбиоза играет ключевую роль, если люди хотят предохранить себя и свой вид, естественно, тоже, но в первую очередь предохраниться. Для этого они должны — что потребует больших трудов, но должно быть, чтобы человечество не погибло, — защищать и все другие виды, поскольку существует этот чувствительный базис симбиоза, который находится под особенной угрозой в болотах, топях, прудах и заливных лугах. В отличие от них эта юная женщина уже мертва — неудача высшего сорта, когда жизнь обрывается преждевременно. Кто и что сделал не так? Кто злодей? Вы это знаете, я знаю тоже, зачем же ещё спрашивать. Юн человек лишь однажды, но некоторые остаются вечно юными, потому что для них не существует «потом». На этом они сэкономили. В лице жизни у них был зловещий противник, который в данном случае их победил.
Вот и расклеивай теперь по столбам объявления с модельным фото Габи. Матттины проносятся мимо, видят объявление на столбе, резко тормозят и подъезжают ближе, поскольку у их владельцев взыграло любопытство, готовя головоломку идущим следом автомобилям. Остатки их голов они смогут потом забрать в госпитале или в службе буксировки, где они их, по протоколу, снова разыщут. Хорошо, что мы пустили в дом фотографа, теперь у нас хоть что-то осталось от этой хорошенькой девушки. Она такая красивая, что аж противно, по крайней мере на фото, а под ним глубокая выемка, пропасть, отделяющая её от нас, старших; увидев такое, самому хочется помолодеть да так и остаться. Выемка указывает на что — то, но не на эту строительную фирму в районном городе, где Габи проходила обучение. На снимке видна невидимая печать фирмы, хотя фото сигнализирует наблюдателю скорее о праздности, как и большинство фотографий, вы не находите? Может, дело в одежде, однако посыл этого снимка — фиктивный, рот готов к поцелую, но не с тем, кто хотел бы прочитать распечатанные на принтере строки, хотя печать отличная. Хорошо этой девушке, она будто создана для поцелуев. Но всё позади. Согласно правилам, банковский счёт теперь закрыт, включая и владелицу. Вы с этим не согласны? Тогда вы должны всё изложить на стол в газетной форме. Из вашего согласия мы исходим по умолчанию и автоматически спишем всё с вашего счёта.
Мать Габи раненой тигрицей мечется по квартире, беспомощная, как овца. Разве у неё нет друга, в Германии, к которому она рвалась? Она же как раз была перед прыжком в новую жизнь, перед ней уже открывался путь для разбега, залитый солнцем, а под солнцем — обетованное ледяное озеро, в которое она, уж конечно, приземлится. Конец ледника, его язык, который посверкивает или сникает, смотря по погоде, блестит у неё перед глазами; мне не кажется прочным то место, где она хочет приземлиться. Выглядит как ослепительный отпускной рай, но станет с высокой степенью вероятности, как многие озёра, лишь резервуаром пресной воды или морем слёз. Но сейчас в её, матери, облике есть что-то от судьи: как она взвешивает на весах правосудия, что же могла натворить её дочь, в какие тяжкие она пустилась и во что ввязалась. Где она? Если б знать. Мать же собственноручно нашла для Габи этого очаровательного друга, у которого ей разрешалось даже ночевать. Что за кодированные данные, спрятанные в компьютере? Для последующей расшифровки? Мать ведь знает все данные. Она же их и задала, в конце концов, собственноручно. Что дадут многомесячные допросы более чем двух тысяч свидетелей, даже если одних только следователей приставлено к делу двадцать штук? Что они смогут разузнать! Что проку записывать тысячи автомобильных номеров! Почему Габи сбежала — если это так? Я имею в виду если она вообще сбежала. Ведь её друг ещё здесь и опять моет свою машину. Мобильная мебель отполирована до блеска. Нет, друг тоже не знает ничего определённого. Он приходит навестить мать сразу после занятий, садится за кухонный стол с таким видом, будто мог бы, спасибо, и постоять. Берёт чашку кофе с таким видом, будто мог бы и чаю выпить из крышки своего плеера. Говорит о своей исчезнувшей подруге так, будто её здесь и не было никогда. Ничего не знает так, будто мог бы и знать что — нибудь. Она простая и честная — вот слова, которым его обучили в высшем техническом учебном заведении, когда проходили электронную коммутацию, которая, по крайней мере, никогда сама не разомкнётся, пока не грянет гром и не ударит молния. Но что делать, чтобы электрическая цепь наконец замкнулась? Это надо поставить лабораторный опыт. Сейчас ток течёт в одном направлении так, как будто он с таким же успехом мог бы течь и в обратном. Электроны рады, что они свободные и никто их ни к чему не принуждает, но мы ведь можем с ними и по-другому — правда, наш преподаватель пока не смог добиться, чтобы мы это смогли. Друг Габи со своими сокурсниками как раз паяет электронный отпиратель дверей, но дверь пока что остаётся запертой, переключательная схема никак не берёт на себя управление электронами, переключательная схема, задача которой сводится к тому, чтобы оказывать электронам наименьшее сопротивление. Этого хотела бы и наша молодёжь: никакого сопротивления их планам! Эти электроны, чего они только не устраивают между собой! Никакому человеку такое и не выдумать, однако он умудряется это использовать в своих целях. Они пускаются в путь только в том случае, если на другом его конце есть пространство, менее заполненное ими. В противном случае они предпочитают оставаться дома. Отрицательно заряженные, в соответствии с их природой, они постоянно стремятся, в отличие от меня, к позитивному. С них можно всегда взять пример (из: Муффлер, Эберих. Электроника для детей, том 276, изд. седьмое, испр.) и решить его. И отпиратель дверей, кажется, запер сейчас ученику и небо, до которого было рукой подать. Его комната в родительском доме, а также новая, уже выплаченная собственная квартирка, какое-то время не будут больше пылесоситься, не будут больше готовиться маленькие закуски, никто больше не выберет его президентом своего мирка и не будет вырезать для него статьи из автомобильных журналов и наклеивать в тетрадь на колечках, и рай на земле, цель его вечерних выходов буквально каждую субботу, он теперь не скоро снова почтит своим посещением. О чём он ещё не догадывается. Другой мужчина и Габи? Исключено. Это не может быть другой мужчина, а даже если и другой, то он не может быть сейчас с ней, потому что он её совсем не знает. Это только пересуды завистливых подружек. Их не надо принимать за чистую монету, за них ничего не дашь, потому что назад тебе никто ничего не вернёт. Нечего. Габи была открытая книга для её друга, застеклённое окно, то есть достойное обрамление для него. Что она первосортная обманщица — если это подтвердится, — мы и представить себе не могли, единодушно говорят мать и друг. Мы всегда знали каждый её шаг, и если друг мыл машину, она сидела или стояла рядом и, если лето, показывала ноги, а если зима, то ничего не показывала и, если спрашивали, не рассказывала ничего особенного, а то и вовсе ни за что не отвечала. Она не знала, что она чувствует, если не хотела. Ну да, она чувствовала себя в чём-то ущемлённой, хорошо, мы признаём это. Квартире, за которую её мать тоже внесла первый взнос, она не придавала большого значения, а друг придавал. Молодой человек не помнит, что он чувствовал до того, как увидел фото нового «феррари» и нашего Шуми, засевшего в нём, как пробка. Состав личности Габи был как на сортировочной станции: он хоть и двигался, но это не приводило ни к чему, что вело бы за её пределы, вдаль, в счастливую страну. В Австрию. Прямо в неё. Нет. Всякий раз лишь туда-сюда, неважно откуда. Вид всегда отсутствующий, хоть она и была дома; стоящий на столе сосуд, то освещённый солнцем, то погружённый в тень, как в череду приливов и отливов. Омой меня, но не намочи, причём поверх высшей отметки подъёма воды. Стоп, там же больше не водятся водоросли, но всё же охота погрузить ступни глубже, ещё глубже, совсем до конца. Всем хочется больше и больше — неважно чего. Что в воду упало, то пропало, особенно когда уровень воды колеблется в зависимости от сезона. Тихо покоится озеро, кто покоится в нём? Отложения ила, песка, глины, осыпей и девушки, которая затоплена водой, — вот кто покоится в нём, т. е. если девушка залегает не слишком глубоко. Другими словами, для понимания читателей, в лабораторном пространстве между сушей и водой: если книга — то уж, пожалуйста, хорошая! Нечто подобное была Габи: ясно, что в ней есть. Ну, не знаю. Можно то и дело брать её в руки, эту кишу, и никогда не скучно её читать, где бы ни раскрыл, но чаще всего в двуспальной кровати из IKEA, которую её друг, опять же, получил в подарок от родителей (конечно, каждый должен что-то давать, иначе это были бы не мы, это были бы другие), всякий раз свежезастеленной для себя и подруги. Иначе бы ничего не было. Её ресурсы на будущее, пока они не растрачены, использовались равномерно, ибо ресурсы в принципе неотъемлемы, хоть и неумножимы. Что я хотела этим сказать: если человек здесь, то пусть тут и остаётся, потому что, если он уйдёт, его никто не сможет заменить. Можно взять себе другого, но этого, точно такого, уже не найдёшь. Потому что у всех других, которые как он, очень многое не так. Боже мой, как нам наполнить страницы содержанием, если мы самое простое слово не можем в простоте сказать! Это комплексная задача — сберечь и сохранить людей, и потренироваться можно на природе. Естественно, это потребует сиюминутных решений, которые выведут нас на далеко идущие следствия, но по большей части нет, поскольку потребуется сто тысяч лет, пока следствие дойдёт до вывода, что не следовало сжигать старые башмаки в печи, потому что они отравили и погубили всю окружающую среду. Лучше разжигать людей красивым телом и приятным лицом, скоростной машиной и весёлой телевизионной программой. Всё это было у Габи, и что это ей дало? Ничего. Какой она ни была располагающей к разговору — а ответа никакого! — особенно на этом славном фото, что здесь висит, когда ждёшь рейсового автобуса, то мимо не пройдёшь, и многим людям, которые пришли загодя, ничего другого не остаётся, как основательно разглядывать это фото, больше им нечего делать, и автобус от них не уйдёт, ведь они нарочно пришли загодя. Все знают Габи живьём, но по четверти часа таращатся на её фото. Стоит на секунду отвернуться — и что-нибудь пропустишь. Хотя все они хорошо знают Габи в лицо — ведь она здесь выросла, — на фото она кажется им незнакомой. В ней здесь есть что-то легкомысленное, нескромное, что кажется людям нахальным. Здесь показывается совсем другая сторона, которую в жизни не замечали. С другой стороны, такой облик им хорошо знаком по журналам (запрокинутая голова и её лицо, которое она всё ещё сохраняет, на моём снимке оно сверху, а если нет, то вы держите газету вверх ногами или смотрите на что-то другое, а не на человека на странице пять «Кроненцайтунг», но ведь это же та голая женщина, разве нет? Боже мой, чему это вы смотрите в лицо, да лицо ли это вообще?), и то, что Габи скорее раз-,чем одета на фото, кажется им нормальным с тех пор, как у них есть телеэкраны, то есть уже несколько десятилетий. Там люди не только целиком разоблачаются. Они разоблачают и своих партнёров, а потом они выворачиваются, чтобы можно было увидеть их и изнутри — что они действительно абсолютно пустые. А то бы им не поверили. Тела за это время стали такими нескромными, всюду пролезут, чтобы раздеться ещё быстрее. Такая давка! В магазине одежды «Бауэр» каждый понедельник первые пятеро, добежавшие до кассы совершенно голыми, смогут бесплатно одеться на пять тысяч австрийских шиллингов, так что поторопитесь, вам срочно необходимо полное обновление. Но некоторых, к сожалению, не замечают. Хоть на них не меньше кричащего, чем на остальных. Такая хорошенькая девушка, Габи. Её наконец нашли, её надо снова доставить сюда, а никто пока об этом не знает. Всё идёт медленно, после обычного ожидания начинается рутинный поиск того, кого потеряли, и некий жандарм по службе слышит об этом, но не знает ничего, то есть всё; старается принимать всё всерьёз, надеется, что сможет хотя бы сыграть серьёзность, если понадобится, но по-настоящему ему это не удаётся. Теперь он делает перед коллегами мрачное лицо. Его спрашивают, да, как и большинство из них, он знал эту Габи в лицо, коллеги знают, хорошенькая девушка. В принципе они не знают ничего. Они не знают, что Габи покоится на основании озера, а это не очень глубоко. Да, мысли иногда глубоки, но основания, которые толкают кого-то на преступление, часто неглубоки. Жандарм что-то вроде проводника на местности, только никогда не стал бы водить баб в лопухи, если бы это не сулило ему выгоду. Вот он, смотрите, как бы случайно трётся об этого младшего коллегу, переодевается вплотную позади него, вроде бы невзначай. Коллега уже наполовину стянул рубашку через голову, ничего не видит и не может защититься — попался в свою одежду, как рыба в сеть, руки у него подняты, бёдра у него узкие, и на них красные прыщики — вот это я и называю плотью, как раз в её недостатках. Такое наслаждение — как бы ненароком прижать слегка набухший член к левому бедру младшего, словно штемпель, чтобы он расчухал и смог хотя бы наружно прочувствовать хорошую форму предмета.
Мы в любом случае возвращаемся назад: рутинный поиск пропавшей. Компьютеры прочёсывают свои огромные скопления данных и сводят людей, незнакомых друг с другом, в нерасчленимые союзы на экране. Так вот они где, все местные нарушители морали! Скорей сюда, пожалуйста, они уже наготове в этой машине, готовые к потреблению государством, некоторых из них мы в последнее время выпустили, а некоторых нет, некоторые детоубийцы снова попадают под защиту государственного канцлера и неумолимо преследуются Йоргом, всю их жизнь, нет, не этим государственным канцлером, а другим. Кого ещё не засадили пожизненно, а перед тем ещё не кастрировали и / или не убили? В этом районе наберётся несколько таких, но не много, считая и известных эксгибиционистов, которые, по крайней мере в начальной фазе их хобби, безобидны. Но мы их всё равно перепроверим, поработаем как следует, перед тем как пойти перекусить или смениться. Но девушка и без того снова объявится, это ясно. Мы будем над этим работать, чтобы это произошло как можно скорее и без проволочек и чтобы она была не слишком изношенной, девушка, когда её подхватят, как чью-то шутку, быстро, пока мы её не забыли, пока она не приелась и в конце концов совсем не отошла, как вода в озере. Никаких признаков чего-то подобного я пока не вижу. Я усмиряю свой гнев на убийц; порядок на территории надо поддерживать, нет, нам не наплевать на общественные деревья и кусты, и нам не наплевать под навесами автобусных остановок или на стены чужих домов, этот инструмент, понятия не имеем какой, служит постепенному преодолению региональных диспаритетов в экономической и экологической части, а это значит, что всё когда-то вернётся на круги своя в царстве животных и растений и что не наше — долой, а что наше — подать сюда немедленно, быстро! Габи одна из нас, урождённая из многообразия сложных живых существ, нет, одна из сложного многообразия всех живых существ и живой природы. Но то, что она уже стала частью неживой природы, этого мы пока не можем себе представить, нам для этого потребуется иллюстрация. Где взять так, чтоб не украсть. А что крутая тёлка пропала из стада, ну, так они в конечном счёте, все есть жертвенные телицы, и ведь не настолько же рано, э-э, чтобы нарушился обменный процесс между живыми существами и мёртвыми, а с ним и экосистема. Итак, нам не придётся представлять себе что-то уж совсем ужасное. На сей раз нет. На следующий опять же. Пусть исчезнут хоть миллионы живых существ, пожалуйста, мы к этому притерпелись, а вот чтобы одно живое существо — это нет, надо было дать ей ещё кого-нибудь за компанию, посмотрим, кто у нас тут есть в запасе. Вредные организмы, например, у нас всегда в наличии, и что мы с ними делаем? Мы следим за тем, чтобы не причинить вред природе и не нанести ущерб народному хозяйству. Природное хозяйство мы щадим, а домашнее нет, мы покупаем для него новые чистящие средства с антибактериальной добавкой, которая вам убьёт в аккурат девяносто девять процентов всех бактерий, но последний неубиваемый процент оставит на развод. Но поскольку она чувствует, что в ней что-то разведено и раствор можно не только помешать, но он сам способен помешать, иначе для чего все его способности и возможности, — это ей сильно мешает. Можно, как уже говорилось, что-то разрушить или что-то натворить. Одна эта бацилла, эта нежелательная приезжая, которая осталась на жительство, может теперь без помех размножаться, поскольку у неё больше нет конкурентов и большие способности к выживанию. Итак, дадим этому грудничку новенькое воспаление лёгких, а этому ученику водительских курсов, который никогда не моет руки, щедрую порцию кишечного гриппа. Да-да, химические средства следует применять избирательно лишь в самых необходимых пропорциях, а лучше вообще не применять. Эта отдельно взятая девушка, которая не сохранилась в живых, пала жертвой избирательно действующего убийцы, который как таковой не хочет быть узнанным, разве что это уж совсем необходимо, когда кто-то захочет увидеть его паспорт (но коллеги же все знают, кто есть кто! Они тайком покупают у него, в специально отведённой теневой зоне, часы и украшения, и голова у них не болит), который преследовал этим высшие цели. Нет, я знаю не всё, на что он нацелился. И буду благодарна за подсказку. Собственность сама по себе ещё не причина для жалоб, за исключением тех случаев, когда кто-то её оспаривает. Тогда он подаёт жалобу на нарушение права собственности, и кто знает, что из этого выгорит, а что будет застраховано от пожара. Что, если листья весной распустятся и кто — то их обломает? Тогда и весне не бывать? А при чём тут собственность вообще, о чём вы говорите, бог с вами! Весна хоть и есть, но никому не принадлежит. Собственность в настоящий момент ещё покрыта одной женщиной, которая сейчас (если бы можно было, я бы сказала так: она низко надвинула на глаза сама себя, чтобы прохожие не сразу её узнали) топчется в своей раскрытой двери и опускает очи долу, потому что мужчина опять не явился на условленную встречу и, судя по всему, вообще стал обманывать её в последнее время. Секс, правда, неподдельный, она хочет его так или иначе, но лучше иначе. Из остального многое в упадке, и надо привести его в порядок. Худшая версия правды гласит: этот человек её не любит, ведь кого любят, тому не дадут пропасть. Или дадут? Нет, этого не может быть. Если кого-то или что-то любят, то всегда поставят в холодильник на потом, если больше нет аппетита. Ведь не хочешь, чтоб оно пропало и его пришлось выбросить. Любимого человека не бросают, а берегут, чтобы можно было и завтра, и послезавтра вкушать чудесное тело его. Иисус. Ах, не спите, не спите ночами! Я это уже не раз говорила. Не может быть, чтоб он меня обманывал, с давних пор, с молоденькой. Спрашивается: кто тут старший из нас, где нам приклонить наши головы, напоённые поликолором! Сколько раз уже она хотела расстаться, женщина, но тут же заболевала от этого. Она хотела встретить кого-нибудь ещё, сделать другой выбор, но разве он у неё есть, думает женщина средних лет, глядя в даль улицы, по которой громко, но негармонично топают женщины, вышедшие за покупками, матери с колясками и маленькими детьми в резиновых сапогах — да уж, действительно, какая тут фисгармония, просто серая деревенская улица. Время торопит. И она снова пускает в действие свои локти, женщина, ведь она уже не так молода, как сама себя сделала, ибо творить позволено, к сожалению, лишь одному Господу Богу. Мужчине. Разумеется. Подчистить дату в паспорте — кто же будет это делать! Госпожа Дагмар Коллер будет это делать, но её поймают.
Между тем есть настоятельная потребность во вмешательстве медицины, но вмешался совсем другой, который обнаружил её на перекрёстке дорог в машине, остановил, вскрыл и удалил, даже без местного обезболивания. Лишил её всех прав. Кто бы мог подумать. Нам нужно что-нибудь выписать. Поэтому мы рано или поздно идём к нотариусу. У людей, которые не сидят на месте, а действуют, неважно как и чем, есть первый выбор, и выбирают они того, кто им нравится. Он говорит правду, он приличный, спортивный, чистоплотный и деятельный и выгодно отличается от того, кто им не так нравится, хотя он тоже приличный, спортивный, чистоплотный и деятельный. Но по нему это, к сожалению, не видно. К счастью, выбирают только того, по кому всё видно, прежде всего — что он твёрдо стоит на ногах, но ещё твёрже сидит в своём «порше». Приличные и справные. И неутомимые. В чём их секрет? Не знаю, иначе бы разнесла. Может, мы хотим обмануться, потому что и сами всегда всех обманываем, — я хотела сказать: всегда, когда для этого предоставляется случай. Эта женщина, например, стерилизовалась, в чём она откровенно признаётся, хотя теперь у неё больше не может быть детей. Она не хочет иметь детей и никогда не хотела, потому что сама дитя и хочет быть для мужчины ребёнком.
Другой ребёнок только помешал бы. Другая. Габи, почти ещё ребёнок, тоже только мешала. Что является доказательством. Чего? Кому? Неважно, кто бы он ни был, сейчас его обстреливают из хлопушек, он уже едет на карнавал в Виллах или смотрит его по телевизору и чувствует себя в этих краях в своей среде. У каждого своя среда обитания, некоторые живут в озере, нет, этого вы не можете сказать, тоже мне писательница, если кто-то спит в озере, это ещё не значит, что он там живёт. Вы же видели надувную лодку. Габи живёт в комнате мансарды с фотографиями на стенах, зверятами и фотомоделями, и то и другое опубликовано, а дальше всё зависит от того, кто их использует и куда внедряет. Главное — внедрить и использовать, чтобы чувствовать себя хорошо. Любая праздношатающаяся снежинка, пока летит, может сказать, что предвкушает мягкую посадку, но после этого сразу же тает. Не успев стать даже каплей в море.