Алчность
Шрифт:
Солнце манит нас туда, наружу. Как, Вёртерзе где-то в другом месте? Не может быть! Мы не верим! Ну ничего, незнакомцы, мы поедем туда. Как благотворен солнечный душ. Как бы нам въехать в то, что знать нам, знамо дело, не во благо! Мы должны всё видеть и беспокоимся, когда другие темнят: они используют для этого очаровательно улыбчивые кошачьи морды или стилизованные собачьи портреты, наклеенные на стёкла автомобилей, и всё это лишь для одной цели: немного сдержать свет, против ослепления. Ранним утром перед чисто вымытым зеркалом ванной Габи кажется себе всегда такой ослепительной, и такой она и была, вспоминает мать. Встать на десять минут раньше, чтобы накраситься, это ей даст, может, целый час радости потом, всегда всё только потом (в этом смысл радости, что её нельзя употребить сразу, надо сперва заплатить в кассу парфюмерного магазина!), и всё же она всегда улыбается себе в зеркало, Габи, ученица на одном большом предприятии строительных материалов. Пока без успеха. Но ведь она только начала учёбу. Но солнце уже показалось ей; светлее, чем оно, не может быть ничего, даже тысяча делений атома, которые он устроил себе, чтобы посостязаться с ним, — ничто не может быть светлее этого солнца, разве что иногда челов. лик, который тебе всё равно в итоге не нравится по той или иной причине. Но пока ты слишком ослеплена, чтобы заметить это. Так мы оставляем лицо тому, кому оно принадлежит. Пусть оно ему не к лицу, оно даже социализму не подошло, который его сразу же отклонил и снова нацепил на себя старое. И ещё несколько лет подряд снова довольствовался привычным.
Как бы нам теперь помочь этой почве встать на ноги — она как раз съезжает к нам по склону пояса горы и внезапно приземляется на нос, только, пожалуйста, не на наш. Эта милая дружелюбная гора тоже лицо, которое уронили и которому никто не помог подняться. Гора сбросила свою маску. Теперь она выглядит иначе, чем ещё совсем недавно, когда она была цела. Может, дома вообще следовало бы эвакуировать? Осторожно, это может означать потерю родины и привести к критическим дням! Если бы я могла, я бы разработала систему раннего оповещения, но при этом мне понадобилась бы помощь, чтобы здешние жители могли привычно жить на широкую ногу, включая морозильники, в которые вошёл бы целиковый кусок оленя, коли уж он оказался настолько глуп, чтобы туда попасть, и застеклённые зимние сады, где можно спокойно прогуляться среди экзотики, если получим по рассылке соответствующий каталог, заказанный по телефону.
Гора остаётся непредсказуемой, она постоянно сбрасывает с себя осыпи, которые вдруг обременили её, и она вынуждена облегчиться. Взять один нынешний оползень — вот уж спасибо, не надо, лучше бы гора не была такой щедрой: сперва она дала уползти склону, а за ним последовала целая скала. Ох уж эта Австрия! Всю её проходят насквозь туристы во время
Габи пропала, как часть, почти целый отрог, этой горы. Природа подражает людям или наоборот? Попробуйте как-нибудь встретить гору, в кон це концов путеводители для туристов от вас этого решительно требуют! Горе от вас не уклониться, а вот человеку, в данном случае вам, — легко. Или удалите гору с поля, где она и так лишь зря скучала с краю, в шикарной, блестящей упаковке, и все на радостях набросятся на воспрянувшее духом руководство и на его команду, если команда пожелает спуститься в зрительский рудник. Тут начинают дуть в пищалки, и поднимается невообразимый шум. Любая девушка рада иметь друга — футболиста, заранее рада, мы должны выиграть, мы должны! А мы, фаны горы, машем руками и ногами, чтобы наши подопечные сняли нас, как спелые плоды, когда придёт время. Гора грядёт. Мы ничего не сможем сделать, разве что провести с ней разговор на эту тему.
Какие шикарные башмаки купила себе Габи ещё на прошлой неделе на свои заранее полученные деньрожденные деньги! Пусть бы в них её и хоронили, хоть подошвы и тяжеловаты по сравнению с остальным, что на ней. Гора тоже так считает с полным пониманием. Горе тоже стали тяжеловаты подошвы, но что же она сбрасывает? Она сбрасывает свой чердачок, который вовсе ни при чём. Очень самостоятельная девушка, Габи, благоразумная. Новых башмаков нет, они так и не вынырнули, наверное потому, что слишком тяжёлые. У неё есть друг, который теперь не знает, как быть. Хотя ей только шестнадцать, со скидкой, потому что это будет только через два месяца, у неё уже давно есть постоянный друг, — я считаю, он очень славный, разве что скучноватый и педантичный для своего возраста. Но он, по крайней мере, не из тех бесцеремонных невежд, в модных тёмных очках, с мерзкими причёсками и этими своими свитерами с капюшоном, которые вечно сваливаются, капюшоны. У него выстроен план жизни, и он его придерживается, тогда как другие имеют только цель жизни, понятия не имея, как её достичь; нет, я несправедлива, их цель — скоростная машина, красивый дом и несколько красивых женщин. Из прочих ценностей достаточно по одной штучке — лишь бы были! — кроме денег, их-то никогда не бывает достаточно. Так я клевещу на молодых людей, потому что сама больше к ним не принадлежу, и каждому это заметно. Но я опять обобщаю, люди безумно разные, и жизнь слишком грязное ремесло, если вообще, как я, не хочешь пачкать себе руки. Деньги нас интересуют живо, но работать — нет. Вы позволите мне поглядывать на тщательно отточенный план Нью-Йорк-сити, записывая всё это. Вот куда бы я поехала, и как можно быстрее! Этот парень думает про себя — что вполне естественно, — что ему есть что предложить и что он выглядит притягательно, — и то и другое в точности соответствует истине, вот только одёжка у него не тянет, и явился он не бог весть откуда, где хоть и не раки, но Дед Мороз точно зимует до самого Нового года в хороших руках, — но где родился, там и пригодился, и парень не последний на деревне, а занимает своё место в строке под именем «и др.»: не аутсай дер, но тот, на кого всё равно не поставишь, даже если квота и высока. Погодите, через пару лет всё изменится, он будет хорошо зарабатывать и сможет себе кое-что позволить. Он, наконец, получит хорошее образование, хотя пока что шампунь вместе с водой дружно стекает под его машину. А Габи тем временем должна его спрашивать, экзаменуя. Придётся за тридевять земель ехать, чуть ли не за пределы страны, чтобы отыскать края, где есть примерно такой же примерный молодой человек. И такого она упустила, Габи, хоть и не держала в руках; у неё руки свободны были, ей же ничего не приходилось делать у своего друга, только быть тут, а она в последнюю ночь так и не появилась у него, хотя он и в этот день, как и в любой другой, мог бы оказать на неё хорошее влияние. Он, я не нарадуюсь повторять это, спокойный, целеустремлённый парень и никогда не верил россказням про свою подругу, всё выдумки её подруг. Не может быть, чтобы там, за её губной помадой, внутри, в глубине, жил ненасытный аппетит, — но на что, ведь у неё всё было?! Ноги для того, чтобы зайти, и чем моложе, тем дальше, к чему эта недвусмысленная двусмысленность, если не сходишь с места? Словно пригвождённый здесь. Если бы мы дольше были порознь, то могло бы быть что-то другое, говорит школяр с собственной машиной. Но я всегда был рядом с ней, я с ней всегда по-хорошему. Комната в родительском доме Габи, я и это могу повторить: красиво, мягкие игрушки, фотографии из журналов без тепла и без сострадания к тому, что эта краси венькая девушка не смогла набрать достаточное количество баллов в любительском конкурсе моделей. Зря она послала им фото, Габи, совсем рядом — всё равно мимо яблочка. Но сейчас ей это пригодилось — красивое фото, сделанное фотографом, который умеет это делать. Мать и друг вырезали её, нет, не на коре вырезали, а прикололи её на столбы между своей деревней и соседней, и они пошли даже дальше. Здесь, ближе, ещё ближе, да, в доме, вы видите комнату этой непринуждённой резвушки. Её отец уже несколько лет как ушёл и теперь живёт с другой, через три деревни отсюда в сторону Марияцелля. Вот это женщина, скалу я вам, домашнее существо, мягкое, словно с другой планеты, где люди составлены иначе, чем мы, свободно и непринуждённо, потому что их нельзя ни к чему принудить; руки у второй жены отца похожи на плавники. Они срослись до предпоследней фаланги, пальцы, это выглядит странно, но часто встречается в этих краях, где даже долины сношаются друг с другом, потому что их мало и нечем поиграться, кроме своих собственных осыпей, собственных обломков, своих собственных тел. Горы играют с собой, и иногда они играют с людьми, если найдут их. Нет, не отворачивайтесь! Я ещё не всё описала, на сей раз осталось другое, отсюда не так далеко. Я, девочка на побегушках, которая, правда, не любит ускорять темп, давно обхаживала эту местность, ценою многих слов, и чем она мне отплатила? Мои персонажи явно хотят, чтобы я потерпела поражение, но терпят поражение всегда они, а я их только поражаю. Посмотрим, всколькером они явятся на сей раз, чтобы расправиться со мной! Что я вижу? Эта местность выдаёт только виды с себя самой, а я имею совсем другие виды. Но скоро и я их потеряю.
Напротив, вдали от меня, что-то лёгкое, как еда, и если вы настаиваете, я могу вам это сразу подать готовым к употреблению: то не лодка стоит на приколе, да лодка нам сейчас и ни к чему, нам лучше бы тележку для покупок. Утро улыбается — видно, оно ещё не читало газет. Мать звонит по телефону — сигарета нервно дрожит в уголке рта — другу дочери. Оба проявляют растущую тревогу: если бы Габи действительно ушла или уехала, какие были бы приметы? Хорошего настроения как не бывало, как только два этих человека почти разом схватились за трубку, к счастью не за одну и ту же, ведь они хотели поговорит друг с другом. Что это даёт? Говорить всё равно что ходить взад-вперёд по маленькому островку. Он быстро кончается, потому что замечаешь, что разговор никуда не ведёт. Так техника всё чаще вторгается в жизнь, хотя мы её учили не тому, чтобы она долго звонила, подавая сигнал к хорошему разговору, который мы ценим больше с тех пор, как он чего-то стоит, и техника вторгается в обращение к Элизе и в моцартовскую симфонию соль минор, да, я сама это слышала. И она выплёвывает нас снова, бледных от ужаса в предчувствии счёта за телефон. Ведь сказано: всё произошло из пыли, и всё возвратится в пыль. Только пыль не поднимется против такой несправедливости, что за разговоры мы должны отдельно платить. Бесплатным остаётся только воздух, который мы применяем для этого разговора, вдыхай хоть до посинения, до расширения сознания и до возникновения видений, каких в жизни не бывает. Пыли у нас хватает: под мебелью, под ковром, под ногами. Кто дал право технике распускать новости, которые потом оказываются слухами? Это всё наделала информационная техника, эту революцию, но ведь кто-то же должен был её сделать. Ничего, поди-ка, не будет. Этого телефона снова не будет, на котором Габи вечно висела, потому что у неё была невезуха; с кем произошла невезуха, теперь дело десятое, главное — она была ещё жива. Вернись домой, Габи, мы всё простим; всё наперёд прощено и не забыто — как бы мы могли забыть то, чего мы даже не знаем? Может, Габи заночевала у подруги, у кого бы, например? Она не так много рассказывала дома, может не о чем было особенно рассказывать, ведь проблем никаких. Спросим-ка бывших школьных подруг, одна из них случайно, нет, не случайно, работала в той же фирме, тоже в конторе. Коммерческое образование — это даёт чувство собственного достоинства в обществе, где считается только собственность, тогда хотя бы знаешь, кто её имеет и почему, и так узнаёшь, и очень точно, почему сам её не имеешь. Так незнающие менее отягощены, чем уже состоятельные. Поэтому они с лёгкостью садятся на шею и высасывают из тебя все соки. Ну, спасибо, не так уж их было много, теперь бы мне ещё кого встретить на пути, этого я и раскусить не успела, его хватило только на зубок. Зубок был с дуплом, ведь недаром говорят: это общество больно. Понятия не имею, что у него. В основном не много. За что только проценты платят? И без них можно обойтись. Можно обойтись и без номинала или как это называется — то, что ты имел перед тем, как какие-то люди насчитали столько-то и столько-то сверху на то, чего ты всё равно не имел. Если бы ты имел, то потом стало бы гарантированно меньше, так что иногда меньше — это лучше. Нет, на сей раз нет. Пока не сойдёт гора сверху, чтобы насчитать двенадцать человек убитыми и ранеными — в наказание за то, что её опустошили. На почве горнодобывающей промышленности, которая не обогащает (однако многих кормит), а скорее делает противоположное: эта гора посредством горной добычи, которая, однако, не добыла эту гору (профессиональные рапорты врут!), итак, эта гора таким средством была растворена. Гора теперь закрыта. Нет, вашу скотину вы не можете взять с собой, она останется здесь, да, и свиньи тоже. Что-то же надо есть и горе. Она не хочет всегда оставаться в дураках и теперь сгребает свой урожай, причём в долину, куда ей вообще нельзя, хотя там стоит харчевня, доступная для всех. Лучше бегите скорее в надёжное место, гора тяжелее вас! Возьмите с собой только самое необходимое: вашу сберкнижку, чеки, документы, деньги и фотографии родных, чтобы знать, как они выглядели раньше, потому что нас к ним теперь неудержимо тянет — броситься к ним в одну кучу, со всем своим скарбом, и пусть переносят, чего им ещё никогда не приходилось делать. До тех пор пока родные, после нашего долгого жизненного пути, который мы утрамбуем в три недели, не оказались преждевременно постаревшими и изменившимися почти до неузнаваемости. Лодка переполнена — нет, не эта. В этой никого. Растениям не надо принимать комплексные химические соединения, такие как витамины или аминокислоты, которые для людей обязательны. Но для людей химия должна быть подходящей, иначе они не смогут вырабатывать клеящие вещества для своих тел, чтобы обогащать их и клеить половых партнёров интерфероном… э-э… я хотела сказать феромонами. Люди по большей части хотят быть просто богатыми, большего они вовсе не хотят. Женщины же, напротив, хотят любви, для этого требуется свыше дюжины химических элементов, которые потом тоже не действуют, потому что принимали лишнего. Простому пирогу такое никогда не удастся. Вообще женщины предпочитают жить в монокультуре, то есть давать возделывать и засевать их маленькое поле одному-единственному, вот потому на них и растёт всегда одно и то же, а для избранника этого всегда мало. Или ему приелось, он чувствует себя ущемлённым, он хочет чего-то другого, от кого-нибудь другого. Вот вам, нате, другое — к счастью, у нас этого добра хватает. С другой стороны, есть и жена. Разве она не красавица? Да. Её не объять. Ей хватило бы и одного человека, но где найдёшь такого. Того-то и того-то она находит хорошим, но тот не хочет. Мы, женщины, ещё и выбираем, кого нам выбрать. Я выдам секрет: это должен быть непременно Он. О другом и речи быть не может. Не может быть, чтоб это было так трудно, вон в лотто нужно угадать сразу шесть. И ни одно число не должно быть упущено на еженедельном Страшном суде, розыгрыш по субботам во второй половине дня. У людей выбор гораздо больше, зато вам нужен всего один, верно? Ну, возьмите хоть этого, какая разница, в том или ином виде вы будете несчастливы, ваш вид всё равно не вымрет, поверьте мне. За это отвечают не в последнюю очередь филейные части с Балкан, говорит государственный канцлер, тот, что был раньше. Наверное, он прав. Это нездорово — иметь тысячи вариантов, из которых правильный лишь один. Поезд ушёл, по громкоговорителю нам этого никто не объявит, замотав рот шарфом, чтобы не узнали по голосу, который на самом деле принадлежит известной госпоже Хрис Лонер, — его, многотысячно размноженный, можно услышать на всех вокзалах страны. Но кто нас послушает? Ещё раздумываете? Ну хорошо, я раздумываю: свежая почва содержит всё, все питательные вещества, в достаточном размере, и на ней стоит дом, это ещё на размер больше. Весьма желательно. Пока это всё не сползло к чертям. Это лишь вопрос времени или фирменного планирования семьи: то ли рядом откроют новый рудник, то ли отроют новую дыру — о нет, опять слишком поверхностно, нас и так упрекают, что мы опасны для местного населения, как будто мы их снизу за пятки кусаем. Уже раздаются голоса, маленький хор а капелла, что, мол, конечная морена, краевой оползень обрушился и обусловил катастрофу, которая подготавливалась миллионы лет, ещё до того как гору начали бурить. Да, братцы, у времени тоже есть свои вопросы, хоть все ответы оно уже знает. Ему ведь известно, каково это — бежать одновременно и вперёд, и вспять, поскольку время пригвождено к пространству, зато людям из-за этого приходится так много ездить. Ему известно, каково это, когда огромные количества воды и грязи по-моренски безобразно устремляются в рудники и запечатывают там людей, как мух в янтаре, только, к сожалению, не делают их тем самым долговечнее. Процесс другой. Янтарь сродни консервной банке. А лавина, ну, грязь она и есть грязь, она не предназначена для того, чтобы люди в ней хранились, разве что схорониться от врага, высунув только нос — не найдётся ли воздуха, который всегда так дивно окутывает человека.
Накануне был совсем другой день — неужто я запуталась в датах? Друг Габи мыл машину, а она при этом на него смотрела. Она не могла встать и уйти или сделать что-то ещё, ведь такое увидишь не каждый день, сегодня подвернулся такой случай, что вся машина намылена и после этого принимает душ. Такое бывает только с живым человеком. Я рядом с тобой, я совсем близок к тебе, думает друг Габи о Габи, которую он знает даже ближе, и тем не менее всё ещё любит её близость, и снова неутомимо макает губку, и ему не надоело. Только тот, кому знакома эта тоска, знает, что нам приходится выносить, когда мы видим более быструю машину. Зато наша должна сиять и сверкать, даже если мы не включили фары или поворотник. Глава Каринтии разъезжает на настоящем «порше», только это вам не здесь, не в Штирии, где надо обладать ещё и чувствами, чтобы кого-то потрясти. Люди не держат их при себе, свои чувства, а грузят ими других.
Гора всё делает точно так же. Если человек внутри пустой, это не сразу заметно, по горе это тоже замечаешь лишь тогда, когда на тебя полетят, как мухи, увесистые обломки или сам ты полетишь, ещё и ходить не научившись толком. Ноги у человека подкашиваются, вместе со всей надёжной почвой, поэтому лучше бы горе было оставаться там, где она есть. Ведь она там хорошо стоит. Никому не мешает — мне, во всяком случае, нет. Гора была молчаливее молчания, если не считать экскурсантов, порхавших по её склонам, но тут ей, видимо, захотелось общения, и она явилась к нам в пустынный дом, который она тут же прихватит с собой, как нового приятеля. Кто хочет, может уйти, я уже говорила, но не горе. Она ведь тоже может уйти, сама, или это мы её заставили? Об этом нам бы раньше догадаться, тогда бы мы оставили её в покое. Но куда же ушла сегодня Габи, которая вообще-то любит выходить, не всегда с постоянным другом, но всё же в основном с ним. а то он чувствует себя униженным. У него хоть и есть машина, и просторная, но приходится в ней сидеть одному. И где же пропадает эта Габи, если её никто не видел? По времени не сходится, если подсчитать. Не могла же она исчезнуть в другое измерение и снова вернуться к нам неузнанной, Габи, нет, она не могла. Она исчезла, поверьте мне хотя бы в этом пункте, хотя я однажды уже утверждала обратное. Дискотека манит, а снаружи, в темноте, нужно смотреть в оба, чтобы тебе не вставили в щель между ног, какой-нибудь пьяный, который уже не понимает, где верх, где низ, ему всё равно. Женщина хочет распоряжаться собой сама, поэтому она не даёт ему. А всё же известное место пьяный всегда находит, хоть и на границе бессознательного, он бьёт женщину по голове и выпускает оттуда тараканов, в чём и состоит его призвание. Как назло он. Ничего лучшего с ней не может случиться, считает он, непредвзято рассматривая себя и её. Он может убить её хоть сейчас, иначе она смогла бы его опознать, а кто, кроме неё, мог бы отказать ему в удовольствии. Всё ведь одно удовольствие, говорят по телевизору, а эта женщина любит свою фигуру и свою причёску больше, чем любого человека. Но для одного-единственного человека, которого она, по случайности, уже натттла, она, в конце концов, была создана и опробована. Разве я не права? Этот друг как раз то, что ей нужно. Впредь мать запретит Габи уходить, не сказав куда, она должна сказать это другу или ей самой, такое решение она принимает за нервным завтраком, во время которого прислушивается не только к своему желудку, но и к своему внутреннему материнскому голосу. Позднее она поедет на велосипеде на работу, шить бюстгальтеры на фабрике, которая находится не то у чёрта на куличках, не то уже во вражеской стране (вечные муки выбора в жизни женщин: работа или ребёнок, вражда или рабство, глазунья или болтунья. Поистине тяжело решить. И глазеть любишь, и болтаешь охотно, но это скорее по телевизионной части, куца люди вываливают своё бытиё, а потом не хотят его прибрать за собой. Да им и некогда, потому что кто-то с рыданиями бросается им на шею и на глазах миллионов людей просит прощения за что-то или ни за что. Ах! Мы уже в кадре. Это не жизнь, в которой мы почувствовали бы руку, вырывающую нас из жизни, это телевидение, где всё только видишь, а это не больно) между двумя населёнными пунктами, а если выражаться точнее, между населённым пунктом и пустым местом. Там есть только автобусная остановка, а больше ничего, чем можно было бы затянуть сюда людей, которые, в свою очередь, должны затягивать других людей в корсеты и бюстгальтеры. Такие вещи всегда нужны, чтобы человечество не вымерло, ведь именно для этого женщинам даны тела-в основном угловатые, как соты, а пчёлы окончательно разлетелись. Как снова придать телу форму? Предпоследняя модель формы имеет бросовую цену и потому уже распродана. Нет, вашего размера чашечки нет.
Может, покатаетесь по полу, пока вас не расплющит, тогда вам подойдёт размер В. Этот артикул тоже закончился, как я вижу. Зайдите через полчаса. Теперь женщинам приходится заботиться ещё и о поддержке, нет, о подъёме, чтобы части их тела были представлены как следует. Для этого мы предлагаем несколько размеров, а с некоторых пор и промежуточные размеры. Пока не появятся совсем уж новые размеры и раскроечные машины не переделают. Во всей Европе сейчас людей перемеряют заново, потому что их тела в последние годы изменились. Это вселяет в меня надежду, а то ведь столько поэтов преждевременно покончили с делами творчества, и я уже собиралась браться за эти дела в одиночку. А теперь мне придётся пересмотреть свои взгляды на них. Как глупо! Женщины, которые здесь работают, это не какой-нибудь отстой, наоборот, здесь есть желанная, хорошо оплачиваемая работа, насыщенная сверхурочными. Концерн что мать родная, которая смотрит за своими детьми. Почему дети такие красивые? Да они всегда такие были, только раньше они не знали, что можно так прихорошиться, они думали, что красота — это то, что получаешь от природы, а не делаешь сам. Это было бы хорошо, тогда бы мы могли просто уговорить природу вернуться и ещё немного над нами поработать. Но она этого не делает. Не удивительно, что её камни разгромили нас, если мы ставим перед ней такие неразрешимые задачи: делать людей, а потом ещё и делать их красивыми. Пусть идут в парфюмерный магазин, чего ломаться-то. В любой галантерее вы найдёте больше красоты, чем любая кинозвезда сможет употребить за всю свою жизнь. Природа силится оправиться, но это не всегда оправа для бриллиантового кольца как минимум в полкарата.
Габи не полагается на природу, для этого она повидала уже слишком много подлости, которую природа учинила в этих местах, не приложив усилий, зато нас приложив как следует. Она скопила целую коллекцию теней для век, эта Габи, туши для ресниц, помады для губ и прочего макияжа, сегодня только четырёхлетние не красят себе ногти — и то лишь по глупости и по незнанию, но некоторые уже делают это, потому что всегда есть такие, кто уже начал, и остальные за ними: идут в ногу с нами и нашим небрежным поведением. Всегда есть и другие, но про шах не хочется знать. Зато мы идём, наконец, в детский сад, чтобы всегда оставаться юными, а позднее всё ещё так и выглядеть. Пока не придут неотложные обязанности, которым мы отдаём столько времени, что нам самим уже ничего не остаётся. Совсем не то что ласточки, которые старательно строят свои гнёзда у стен старого хлева. То есть на самом деле они не украли свои дома, бедные старательные птички. Сколько им пришлось вкалывать! Дети могут идти куда хотят, милая женщина, а вашему ребёнку уже почти все сладкие шестнадцать, для жандармерии случай как любой другой — собственно, пока вообще не случай, погодите дня два, уж мы-то знаем, юная беглянка, заметка в местной газете, интересной только для жителей этой деревни или соседних деревень. Уже в районном городе не каждый знает милое сердцу название вашего известного местечка, а вы ещё хотите полной ясности? О местонахождении вашей дочери? Для нашего брата от камер, софитов и мест в иллюстрированных журналах уворачиваются люди и не такого калибра, например принцесса Каролина с её новорождённой дочкой из больницы Вёклабрюк. Это отпрыски от источника забот или удовольствий, смотря по тому, что в настоящий момент заявлено: нет, я не заблуждаюсь, это всегда удовольствие, да, мы делаем это, и мы делаем это с самого начала правильно, вдвоём или внесколькером. Известно, откуда они все берутся, они дети деревни, сельской дискотеки, куда к полуночи стягиваются сыновья столяров и дочери, которых тоже когда-то сострогали, чтобы предъявить друг другу их сочные био-свиные филе (вскормлены с руки! И не на ратттере должны стоять и проваливаться, а лучше на новом бежевом натяжном ковре!), потому что они знают, чего хотят: городской жизни, но не так, чтоб специально за этим туда ехать. Больше вообще нет разницы, что касается удовольствий, хорошо там, где только мы есть, где есть только мы. Нам бы помогло, если бы мы могли быть сразу всюду. И вот уж оно ваше, удовольствие! И всё равно они чувствуют себя, не знаю почему, ущемлёнными и хотят как можно скорее отсюда слинять, и где бы они ни очутились, они ничего не получают для себя, дети деревни, ничего такого, чего уже не имел бы другой. И даже на ничто есть основательный спрос, и он будет неизбежно предъявлен, раз уж первые розовые титечки вспыхивают в стробоскопическом техносвете и тут же с шипением угасают в мокром рту. Чанг-чанг-чанг, грохочут басы. И тщательно набитые под завязку сыновья Альп натягивают свои топ-модельные брюки, которые проникли уже повсюду до последней горной долины, но не сами, для этого они слишком дряблые, кто-то в них всегда должен торчать, кого не знают, по бёдрам вниз, пряжку расстегнуть! Залезай! Где твоё жало, я имею в виду: твой шип? Покажи, что у тебя внизу! И они показывают члены и титьки, какими их сотворил Господь, по большей части не очень тщательно, опять их слишком много набралось в лавке, которые тоже хотят себе что-то получить, в выпускном отверстии гигантского мегашопа. Давай, Бог, пошевеливайся, ничего, что у этой четырнадцатилетней титьки уже висят, как полные пылесборники, зато всё остальное у неё тугое и плотное, ох, она блюёт мне прямо под ноги, и один туда падает, в блевотину, сейчас он, облегчившись, снова уедет на своей машине. Моё мнение таково, что лучше бы Бог поработал сверхурочно и сделал что-то получше. Что-то красивое, как гора, долина, лев, и «ягуар»-автомобиль, и озеро, и так далее, и к этому вот столько музыки, лучше побольше, чем поменьше, всегда, нет, озеро не это, не вешайте на себя чужие перья, озеро сделал кто-то другой, но что-то в этом роде вы, Бог, могли бы делать и гораздо чаще. Но озеро сделали люди, они мне больше не нравятся, говорит Бог, после стольких лет они отстали от времени и вышли из моды. Их размеры больше не соответствуют, и их внешность тоже. Я раздобуду новый журнал, чтобы сделать это лучше. Разница не так уж велика, я думаю, в этом пункте я на сей раз действительно права. Люди в городе и в селе сближаются стремительно, в некоторых странах деревни вообще больше нет, они читают одни и те же книжки, люди, и носят одно и то же, есть только пара фирм, которые всё производят, а скоро останется одна-единственная, которая примерит к себе множество имён, я имела в виду присвоит. Такова участь человека, и некоторые начинают носить её раньше других, зато она и раньше изнашивается или выходит из моды. Считается, в конечном счёте, только обилие красивого, добротного мяса, но не того, которое едят, бросают в ресторанах на разделочные столы, оценивают и отчитывают кого-нибудь, если оно не соответствует нашим представлениям. Даже корсетная фабрика более снисходительна к нам, женщинам, которым нужно что-то другое, а не мужчина. Тело на разных местах раздувается падкой до сенсаций прессой, которая не принимает во внимание чувства, а чувства — это же шампанское тела. После этого на всякий случай приходится ехать домой на такси, это лучше для всех, особенно дчя таксиста.