Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
кое прошлое, что исчезали между нами все вопросы
(«нет вопросов давно и не нужно речей» 103), оставалась
ясная, тихая, незамутненная поверхность глубокого на
шего общения, И эту поверхность я зыбил как угодно
(словами, шутками, шалостями, молчанием).
303
Помнится, это ощущение духовной близости между
мною и всем семейством А. А. казалось при всей его па
радоксальности настолько ясным, что Александра Андре
евна
«Как же нам быть без в а с » , — что я принял как аксиому.
И даже вставал вопрос о моем переселении в Петербург.
Изредка, когда А. А. не оказывалось дома (обыкно
венно тогда Л. Д. сопровождала его), я оставался с Алек
сандрой Андреевной, и мы вели с ней нескончаемые раз
говоры.
Эта общность бываний вместе не была абстрактной.
Каждый к каждому чувствовал своеобразную окраску от
ношений: у меня была своя окраска для А. А., другая
для Л. Д., для Александры Андреевны. Мы в эту пору
часто говорили в красочных символах и определяли тоны,
в которых мы воспринимали наших знакомых. Я импро
визировал, а А. А. реагировал, красочно меня исправляя.
Помнится, что отсутствие С. М. Соловьева, доселе всегда
участвовавшего в нашем общении, к удивлению, не толь
ко не препятствовало нам быть вместе, но даже как будто
и облегчало нас: не чувствовалось форсированности «тео
кратического» нажима, было шире, спокойнее, уютнее,
прочнее. Если мое пребывание в Шахматове извлекло во
мне звук «розово-золотых» зорь, то чувство совместно
проведенных с А. А. этих петербургских недель оставило
во мне след, как будто я находился под ласковым глубо
ким голубым небом, перерезанным немного грустными
облачками-барашками. Вместе с тем чувствовалась и
грусть. Ясно без слов осознавалось: зори ослепительного
дня суть зори далекого будущего, которого мы, вероятно,
никогда не у в и д и м , — ну что же, н и ч е г о , — оставались от
блески зорь в душах. И связь душ друг с другом в их
озарении оставалась единственными, ни с чем не сравни
мыми человеческими отношениями, которые были нам по
дарены, как жемчуг, и которые надо было достойно про
нести через жизнь.
«О чем пишете, о чем говорите? — способны и по сию
пору воскликнуть многие недоумевающие ч и т а т е л и . — И о
каком общении идет р е ч ь , — дружеском, идеологиче
ском?» — О том общении, которое есть мистерия челове
ческих отношений, которую так позорно затаптывают в
пыли ж и з н и , — о той мистерии отношений,
мистерия собственно, или загадка, загадываемая и по сие
время филологии — чем была мистерия древности, о том
304
ощущении бессмертия, звуки которого извлекаются толь
ко тогда, когда души протянуты к душам, от Главного
к Главному, которое есть дух — «глаза в глаза: бирюзо-
веет... меж глаз — меж нас — я воскрешен, и вестью пер
вою провеет: не я, не ты, не мы, но Он» 104. К этому стре
мились Мережковские, но заглушали Главное суетой
«вопросов». И это чувствовал как атмосферу А. А. без вся
кого оформления: звуки далекого, все еще не углублен
ного нового отношения человека к человеку.
Помнится, в эти революционные дни в Петербурге
Айседора Дункан исполняла Седьмую симфонию Бетхо
вена и ряд номеров Шопена, и помнится, как мы (глав
ным образом Л. Д. и я) отдались этой звукоритмии, столь
близкой впоследствии для меня. Помню, мы были вместе
в концерте. Не забуду никогда появление Дункан в allegretto (вторая часть симфонии) и не забуду Двадцатой
прелюдии Шопена. Звуки Двадцатой прелюдии и жесты
Дункан были для нас символом новой, юной, зареволю-
ционной России, большого зеленого луга, на котором, как
цветы, развиваются новые песни и пляски. Этот звук
Двадцатой прелюдии сливался с звуками новой, еще не
достигнутой высоты человеческих отношений, той «ком
муны мечтателей», о которой впоследствии писал я 105.
«Коммуна» понималась мною тогда наивно-реалистиче
ски, понималась как своего рода «наша» коммуна, проти
воположная «коммуне» Мережковских. Помнится, в один
из периодов быстро промчавшихся недель Л. Д. обрати
лась ко мне с вопросом о том, как обосновать то, что
было предметом наших утопических разговоров в Шах
матове, т. е. если бы сфантазированный С. М. Соловье
вым мыслитель Lapan жил в наши дни, то в схемах ка
кой идеологии мог бы он выразить свою философию?
(Л. Д. была тогда курсистка-филологичка и интересова
лась философией.) Помнится, что я ответил на это це
лой попыткой развить новую систему философии и ряд
дней читал нечто вроде лекций перед А. А. и Л. Д., на
чиная с Канта, Вундта и других философов и кончая
смелейшими теологическими в ы в о д а м и , — целую филосо
фию символизма. Я хотел было ее написать (в эпоху
одиннадцатого — двенадцатого годов), но она встретилась