Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей
Шрифт:
Главным героем юбилейных мероприятий для либеральной интеллигенции становится Александр II, вскоре после смерти превращенный частью русских интеллектуалов в «фигуру памяти». Миф об истинно народном царе (в отличие от презентовавшего себя таковым Александра III), освободившем народ и пострадавшем во имя народа, начал активно формироваться с 1 марта 1881 г. и поддерживался до завершения изучаемого нами периода. Наглядное воплощение, риторику «народного вождя» можно найти, например, в стихотворении А.Н. Яхонтова, написанного к 25-летию крестьянской реформы:
Как был в тот день прекрасен и велик Народный вождь, народом окруженный! Как подвигом великим озаренный, Был светел, благ го спокойный лик! … Он знал народ свой верующий, сильный, Он был с народом — плоть одна и кровь, Источник в нем кипел любвеобильный, Жила в нем к человечеству любовь! Благословен твой подвиг величавый, Благословен да будешь ты вовек, Жизнь обновленную нам давый, Освободитель, царь и человек!{648}Народную любовь к царю-освободителю редакция либерального исторического журнала «Русская старина», издававшегося М.И. Семевским, подчеркивала при помощи публикации материалов о памятниках Александру II, сооруженных на средства крестьян{649}. На страницах названного журнала помещались статьи и документы, освещающие подготовку Великой реформы, биографии ее «отцов». Особый интерес представляют сообщения о ежегодных торжественных обедах членов редакционных комиссий. На юбилейном обеде 1886 г. под председательством К.К. Грота было свыше 30 приглашенных из оставшихся в живых членов редакционных комиссий, представителей высших законодательных учреждений и «трудившихся по крестьянскому делу». В их числе: А.А. и В.А. Арцимовичи, Н.Х. Бунге, С.И. Зарудный, СА. Мордвинов, Н.П. и П.П. Семеновы, М.Е. Салтыков, М.И. Семевский, Н.П. Стояновский и др. Были приглашены Ю.Н. Милютин и Н.Я. Ростовцев в память заслуг их отцов{650}. Речи, поздравительные телеграммы, тосты, звучавшие на обеде, свидетельствовали о сакрализации реформы его участниками, о восприятии ее как «святого дела», главного итога своей жизни, а соратников, готовивших «освобождение», — как семьи.
Миф о Великой реформе как о самом выдающемся событии в истории страны нашел достаточно яркое воплощение в редакционной статье «Русской старины», посвященной ее 25-летнему юбилею: «19-ое февраля обычный ежегодный всероссийский, хотя и неустановленный никакою табелью, праздник. Есть ли уголок на Святой Руси, где бы в этот день с чувством беспредельной, благоговейной любви к памяти великого государя-освободителя не было бы произнесено его имя! В Петербурге, в месте, где именно поднял свой бессмертный труд незабвенный монарх, где еще живы не только многочисленные свидетели этого труда, но и некоторые из главнейших его участников, конечно, особенно дороги воспоминания, соединенные с днем 19-го февраля, днем подписания величайшего в летописях России законодательного акта, положенного в основание всего нового строя свободной от крепостного ига России»{651}. О всенародном характере «дня великого избавления» писала «Всемирная иллюстрация», поместившая в одном из февральских выпусков 1886 г. несколько рисунков, посвященных эпохе Александра II, и стихотворение Беземана «Памяти Царя-Освободителя»{652}.
Несмотря на попытки либеральной общественности придать празднованию 25-летия крестьянской реформы широкий характер, юбилей не стал событием, сплотившим оппозиционные силы и заставившим власть вернуться к идее «увенчания здания» — продолжения либерального реформирования страны, учреждения парламента и конституции. «Газета А. Гатцука» 21 февраля 1886 г. сообщала о том, что «день величайшего в истории России события — уничтожения в ней рабства, пройден у нас совершенным молчанием как со стороны вольных и невольных освободителей, то есть помещичества, так и со стороны освобожденных»{653}. Основной причиной молчания автор статьи считал сохранение рабского сознания у русского народа. Именно потому, что русский народ остался рабом и понимает свободу так, как ее понимает раб, «не умея к ней приладиться и с ней управиться», он не смог осознать истинного значения «великого дела царя-освободителя».
Мемуары русских интеллектуалов о середине 1880-х гг. демонстрируют и поколенческие различия в интерпретации значения либеральных (в первую очередь, крестьянской) реформ и тем самым расширяют наши представления об идейном контексте празднования ее 25-летнего юбилея. Достаточно распространенную эволюцию восприятия крестьянской реформы ее современниками раскрывают размышления историка литературы, беллетриста, редактора газеты «Живописное обозрение» П.Н. Полевого.
Вспоминая 19 февраля 1861 г., он упоминал о своем восторге и преклонении перед «великостью подвига царя», подарившего новую жизнь двадцати миллионам своих подданных. «Освобождение крестьян, — писал он, — представлялось нам… чем-то вроде магического талисмана, до которого трудно было только добраться, которым трудно было только овладеть, но овладев им, его можно было всюду и смело пускать в ход — и при одном прикосновении этого магического талисмана все должно было оживать, расцветать, молодеть, воскресать физически и нравственно. Против этого талисмана, как нам казалось, не сильны были никакие законы физической инерции, никакие условия исторического роста и последовательности событий… И какою радужною, какою светлою, какою изумительно-прекрасною представлялась нам будущность России, освобожденной от векового укора и постыдного неравенства сословий»{654}. Спустя четверть века стало понятно, что всходы «нового посева» были тягостны и болезненны, многие иллюзии развеялись, а сам факт освобождения крестьян давно утратил значение магического талисмана{655}.
Отношение к либеральным преобразованиям нового поколения социально активной молодежи, «ровесников» реформ отражено в мемуарах В.А. Маклакова. Примечательно, что именно время преобразований Александра II лидер кадетов выбирает в качестве точки отсчета собственной биографии и истории своего поколения. Его воспоминания начинаются с таких строк: «То поколение, которое сейчас вымирает, а начинало жить активной жизнью во время освободительного движения, своими юными годами близко подходило к эпохе Великих реформ. И если нам вспоминать свою жизнь и то, что она сделала с нами, надо начинать с этого времени, то есть с наших отцов и дедов. Мы многих от них унаследовали»{656}. Характеризуя реакцию студенческой молодежи середины 1880-х гг. на либеральные реформы, Маклаков отмечал ее неоднозначность. Либеральное студенчество считало себя наследниками деятелей 1860-х гг. и даже в годы реакции по-прежнему верило в возможность развития начал того нового строя, которые были даны либеральными реформами. Для более радикальных их сверстников реформы 1860-х гг. не казались уже драгоценным растением, которое нужно только беречь и выращивать. Из понимания крестьянской реформы как «великого грабежа крестьянской земли для помещика» выросло не только сопротивление продолжению и «увенчанию» Великих реформ, но и распространилась идея цареубийства{657}. Таким образом, отношение к реформам и для ближайших потомков оставалось одним из идентификационных оснований, позволяющих конкретизировать их мировоззренческие ценности.
20-летие и 25-летие судебной, земской, образовательной и других либеральных реформ, а также 35-летие крестьянской реформы не имели такого общественного резонанса, как четвертьвековой юбилей отмены крепостного права. Как правило, празднование этих дат ограничивалось торжественными обедами, чтением рефератов в различных общественных объединениях и публикацией статей на соответствующую тему в либеральных и народнических периодических изданиях{658}.
Как и на протяжении всей изучаемой эпохи, в 1890-х гг. умеренно оппозиционная общественность обращалась к юбилеям реформ для обоснования своей позиции по актуальным вопросам политической и социально-экономической жизни страны. Наиболее емкую оценку реформ либеральной и народнической интеллигенции дали В.Г. Короленко и Н.Ф. Анненский в выпуске «Русского богатства», приуроченном к 19 февраля 1896 г. Признавая громадное значение «великого законодательного акта», освободившего свыше 22 миллионов помещичьих крестьян, они утверждали, что работа над устранениями последствий крепостного права остается злобой дня. Крестьянская и последовавшие за ней судебная и земская реформы способствовали развитию общественного самосознания, формированию навыков общественной работы, вовлечению в эту работу большого числа людей. Между тем перестройка всей общественной организации, начатая либеральными реформами, не закончена. Остались нерешенными три основные задачи, выдвинутые великой реформой по отношению к рабочей крестьянской массе. Во-первых, личное освобождение и, как результат, гражданское равноправие крестьян по отношению к другим сословиям. Обсуждение вопросов о семейных разделах крестьян, об освобождении крестьян от телесных наказаний свидетельствует о том, как были сильны пережитки крепостничества и через 35 лет после его отмены. Во-вторых, сохранились черты незавершенности в сфере крестьянского самоуправления и суда, о чем свидетельствует полная зависимость этих учреждений от администрации. В-третьих, самой нерешенной оказалась основная задача положений 19 февраля 1861 г. — обеспечение материального благосостояния и экономической самостоятельности крестьянской массы. Сточки зрения публицистов, крестьянство и накануне 35-летнего юбилея не представляло собой граждански самостоятельной группы, способной защищать свои интересы в области экономической деятельности и сознательно относиться к событиям текущей жизни. Таким образом, решение задач, поставленных либеральными реформами 1860-х гг., было объявлено насущной задачей современности и основным смыслом юбилея{659}.
Итак, как свидетельствуют имеющиеся в нашем распоряжении источники, российские юбилейные мероприятия второй половины XIX в. далеко не всегда были инициированы сверху. У власти и общественности был свой, часто различный, перечень юбилеев. И власть, и конкурировавшие идеологические сообщества позднеимперской России преследовали свои цели в организации тех или иных юбилейных торжеств. Если во время правления Александра II задача празднований первоначально заключалась в популяризации реформаторских мероприятий власти, а затем в демонстрации своей уверенности на фоне террористических актов, то во время пребывания у власти его преемников их цель сводилась к тому, чтобы избегать намеков на возможность любой реформаторской деятельности и общественных потрясений.
Размышляя о причинах пристального внимания русской общественности к годовщинам реформ, можно сделать вывод, что реформы в сознании образованной части общества не были сугубо достоянием власти, они расценивались как опыт совместного реформаторства власти и общества, поскольку принятию реформ предшествовал этап их общественного обсуждения, своеобразной «общественной экспертизы». Известно, что в мемуарах русских интеллектуалов период «реформаторского сотворчества» общества и власти описывался как «весна нашей юной общественности», «начало новой жизни нашего отечества», «эпоха умственного пробуждения России»{660}. К примеру, будущий земский статистик И.М. Красноперое писал о начале 1860-х гг. — времени своей юности: «Для нас, еще тогда молокососов, наступило точно воскресение. Какая-то радость, какое-то высокое одушевление наполняли наши сердца. Но мы знали, что перед нами открывался новый широкий путь знания и служения дорогой родине. Это была золотая идиллия юности, исполненной мечтаний, невозвратное время, когда самонадеянному уму всякая высь казалась доступной, всякая преграда — легко устранимой. Жизнь, не омраченная ни единой тенью, была в наших глазах озарена ослепительным светом…»{661} В воспоминаниях М.В. Голицына, бывшего студента Московского университета, читаем: «…это была еще та эпоха, которую можно назвать медовым месяцем великих реформ, когда все дышало светлыми надеждами на лучшее будущее»{662}. Можно предположить, что юбилеи реформ были поводом для рефлексии по поводу современного состояния взаимоотношений власти и общества.