Александр Невский. Сборник
Шрифт:
Он был в изнеможении, и с его лба крупными каплями падал пот.
Присел на лавку, чуть вздохнул и пошёл будить звонаря, чтобы ударил в колокол к полунощнице.
В церковь он явился первым из братии.
Такова была сила духа в его немощном теле.
Насколько великий князь, умиротворённый беседою с преподобным игуменом, уезжал из монастыря полным бодрости душевной и надежды, настолько беспокойно и смутно чувствовал себя Митяй.
Святость и простота жизни Сергия, вместо того чтобы умилить,
Гордый дух отца Михаила не мог примириться с тем, что высшее счастье в жизни достигнуто простотой житейской и смирением.
А что святой Сергий счастлив — в этом Митяй не сомневался. Разве это не высшее счастье, что Господь внимает его молитвам? Разве не счастлив тот человек, в сердце которого нет доступа ни злым помыслам, ни гневу, ни зависти, ни желаниям, которые недостижимы, и чей дух всегда величаво спокоен?
И этого преподобный достиг отвержением благ земных, тех благ, которые составляли всё для Митяя.
Значит, ему, Митяю, никогда не быть поистине счастливым.
Он задавал себе этот вопрос. И ответ был ясен — для этого надо поступить так, как поступил святой Сергий: отречься себя, уйти в пустыню, молиться, работать...
И чувствовал царский духовник, что это ему не под силу, не сможет он отрешиться от сладких яств, от атласных ряс, от крестов с самоцветными камнями.
Сознавал он это... и в душе его поднималось чёрное, завистливое чувство к преподобному игумену: высокомерному Митяю была нестерпима мысль, что при всём своём внешнем блеске, значении у великого князя он всё же в глазах всех неизмеримо ниже скромного игумена затерявшейся в лесных дебрях обители.
Даже то, чем он, по-видимому, превосходил всех, — его красноречие — оказалось менее ценным, чем простая бесхитростная речь святого Сергия. Преподобному достаточно было немногих слов самых обыденных, чтобы заставить воспрянуть упавшего духом великого князя.
А он, Митяй, наверняка не достиг бы этого целою долгою и витиеватою речью.
Настроение его был настолько скверным, что князь заметил:
— Что с тобою, отец Михаил?
— Так. Что-то не по себе...
— А я как у отца Сергия побываю, так словно выкупаюсь душой. Легко этак становится...
— То же и со мною, — вставил слово святой Алексий, — душеспасительна и преполезна с ним беседа.
Митяй ничего не сказал.
— Стар становлюсь я, немощи одолевают, — продолжал, помолчав, владыка. — Скоро отзовёт меня Господь к Себе...
— Ради нас Бог продлит тебе дней, - проговорил Димитрий Иоаннович.
— Смерть готов всегда принять с радостью, — продолжал святитель, — одно только заботит: кому отдам кормило корабля Церкви. Вот ежели бы отец Сергий согласился бы принять митрополию!
— Подумаем ещё, владыка, — сказал великий князь и посмотрел на Митяя.
«Отец Сергий никак не согласится, — думал Димитрий Иоаннович, — скромен он, своей обители не покинет, в шум мирской не перейдёт. Кого наречь владыкой? Жаль, что отец Михаил белый поп... Будь он черноризец, то по кончине Алексия, — чего Боже сохрани, — я бы его поставил владыкой... Да из белого попа в черноризца обратить недолго...»
Он опять взглянул на Митяя и повторил:
— Подумаем ещё, владыка, подумаем...
Отец Михаил уловил на себе взгляд великого князя, и в его голове мелькнуло:
«Что на меня так князь смотрит?»
Вслушался в сетованье святого Алексия и подумал:
«Будь я монахом, может, великий князь меня бы устроил во владыки».
От такой мысли даже дух захватило.
Он сам себя остановил:
«Нетто можно?»
Но червь честолюбия продолжал шептать:
«А почему нельзя? Стал же я из простого спасского попа великокняжеским духовником и печатником. Могу стать и большим. Чернецом стать долго ль?»
Дурное настроение как рукой сняло.
Он продолжал размышлять:
«Захочет великий князь, велит постричь. А там уговорить владыку благословить меня... Благословенного и собор выберет. Может быть, очень может быть... Надобно насчёт этого после легонько удочку закинуть...»
Он совсем повеселел.
Митрополит между тем продолжал говорить с великим князем о том, как было бы желательно, чтобы владыкой стал святой Сергий, и почему именно.
— Да окромя отца Сергия кому и быть? — вставил своё слово Митяй.
И стал расхваливать добродетели преподобного, его святую жизнь; говорил, что и его, Митяя, тянет к такой же затворнической и подвижнической жизни.
XII. ТОРЖЕСТВО СВИДРИБОЙЛА
Князь тверской принял с распростёртыми объятиями Некомата, привёзшего ему ханский ярлык на великое княжение.
Он сделал Суровчанина своим боярином и первым советником, подарил вотчину и снабдил казною.
Но Некомат мало радовался княжеской милости. Его и совесть мучила, да и всё устраивалось не так, как ему хотелось.
Быть боярином у Михаила Александровича — это значит вместе с ним вступать в битвы, командовать полками, а Суровчанин вообще был мало склонен к ратному делу. Вотчинка, подаренная князем, была не из важных и находилась вблизи московского рубежа, так что в случае войны Твери с Москвой должна была подвергнуться разорению от войск великого князя.
Некомат ожидал спокойной и «сладкой» жизни, а вышло не то.
Князь Михаил Александрович остался довольно равнодушным к тому, что хан задержал у себя Вельяминова. Главное, ярлык на великое княжение удалось получить.