Александр Невский. Сборник
Шрифт:
С отъездом в Византию Митяй не спешил, так как желал, чтобы прежде этого великий князь приказал русским святителям посвятить его, Митяя, в епископский сан.
Димитрий Иоаннович готов был исполнить желание своего любимца.
Был созван собор епископов. Воля князя была законом: епископы готовы были посвятить отца Михаила согласно с Номоканоном.
Но нашёлся человек, который восстал против такого решения.
Это был Дионисий, епископ суздальский.
Он был умён и, быть может, честолюбив не меньше Митяя. Ему думалось, что
Шевелилась мысль и о том, почему бы не сесть на митрополичий престол самому ему, Дионисию.
Как бы то ни было, он поднял голос против посвящения отца Михаила.
— В нашей церкви русской испокон веку в обычай и в закон вошло, что епископов ставит токмо митрополит... Так должно быть и ныне.
Митяй возражал, но кое-кто из епископов согласился с Дионисием, а затем, к большому неудовольствию отца Михаила, на сторону епископа суздальского склонился и великий князь.
Решили так: не посвящать отца Михаила в епископы, а ехать ему в Царьград и там принять, если вселенский патриарх пожелает, не только епископскую благодать, но и сан русского митрополита.
Это не входило в расчёты Митяя: он всё же оставался по степени благодати ниже многих из тех, кем повелевал или, по крайней мере, хотел повелевать.
Епископский сан ему был нужен для того, чтобы хоть несколько оправдать своеволие, с которым он надел мантию: ведь благодать почиет одинаковая, что на епископе, что и на митрополите. Разница только во внешних знаках сана и в степени власти над пасомыми.
Отец Михаил рвал и метал. Преосвященный Дионисий ликовал.
Оба они, конечно, и не сознавали, какая пропасть лежит между ними и почившим владыкой Алексием со смиренным троицким игуменом Сергием.
Первые двое жаждали власти и влияния, вторые — только спокойствия духа и угождения Богу.
Первые, несмотря на духовный сан, были люди «к земле приверженные», вторые — стремились к небу.
Святой Алексий если и ценил сан митрополита, то только потому, что, будучи главой русской церкви, можно было делать много добра.
Святой Сергий прямо отказался от первосвятительского престола, считая, по своему смирению, себя недостойным этого.
А архимандрит Михаил сам добивался первосвященнического сана, не рассуждая, достоин или нет занять его, стремился к нему только ради удовлетворения своего самолюбия, только ради «благ земных».
Епископ Дионисий, противостоявший ему, сам хотел этой чести и завидовал Митяю.
Помыслы его были тоже «земными».
Митяй не простил Дионисию его противодействия.
Как-то он потребовал его к себе.
Тот приехал, но гневный.
— Почему ты до сих пор не был у меня на поклоне? — спросил отец Михаил.
— Почему? Зачем мне быть у тебя? — насмешливо ответил Дионисий. — Я епископ, а ты архимандрит; как же ты можешь повелевать мною?
Митяй задрожал от злости.
— Стану митрополитом, так не оставляю тебя и попом! — воскликнул он.
— Ладно, я ещё прежде этого поеду к вселенскому патриарху и позову тебя на суд. Тебе, может, из-за твоего своевольства не увидеть и престола митрополичьего.
Они расстались открытыми врагами.
Митяй передал эту беседу князю и сообщил, конечно, об угрозе суздальского епископа.
— Не уедет. Не пустим, — успокоил Димитрий Иоаннович своего духовника.
Он приставил стражу к жилищу Дионисия.
Однако тот упросил заступиться за него преподобного Сергия.
Святой игумен упросил великого князя, и под поручительство преподобного епископ был выпущен на свободу.
Не оправдал Дионисий доверия святого инока и великого князя: тайно выехал из Москвы в Константинополь.
Следом за ним поспешил в путь и отец Михаил, пробыв наместником уже полтора года.
Князь отпустил его с лаской и в знак особой милости дал ему несколько белых хартий, снабжённых великокняжеской печатью, чтобы он воспользовался ими в Константинополе сообразно с обстоятельствами: или для написания грамоты от имени Димитрия, или для займа денег.
В путь отправился Митяй с большой пышностью: сам великий князь, все старейшие бояре, епископы проводили его до Оки. В Грецию отправились с ним три архимандрита, один московский протоиерей, несколько игуменов, шесть митрополичьих бояр, два толмача и, как выражается летописец, целый полк разных людей под главным начальством «большого» великокняжеского боярина Юрия Васильевича Кочевина-Олешинского.
Путь был долгим и небезопасным. Великого князя очень беспокоила судьба его духовника.
Но вскоре его внимание привлекла гроза, которая надвигалась на Русь: ополчались татары.
XV. КНЯЖИЙ ЛЮБИМЕЦ
Вернёмся теперь к давно оставленным нами Андрею Алексеевичу Корееву, верному Матвеичу и его племяннику Андрону.
Долог и труден был их путь до Рязани по осенней непогоде. Но как бы то ни было, они добрались благополучно, если не считать того, что нежное лицо Андрея загрубело от воздуха и одежда его, прежде довольно щегольская, загрязнилась и порядочно поистрепалась на ночлегах где и как попало.
С трепетно бьющимся сердцем приближался юноша к стенам Рязани.
«Что-то будет? Как-то дядюшка встретит. Брат отца, своя кровь...» — думал он, въезжая в ясный полдень в ворота города.
Он думал, что будет трудно разыскать дядю, но оказалось наоборот: первый же встречный указал его хоромы неподалёку от княжьих.
— Он, знать, здесь большой человек, — не то подумал вслух, не то спросил старик Матвеич.
— И-и! первейший. Правая рука Князева, — последовал ответ. — А вы откуда?