Александровскiе кадеты
Шрифт:
Матерь Божия, Приснодева, помоли Его за нас, грешных…
[1] В нашем временном потоке выпуск «руссо-балтов» начался чуть позже, в мае 1909 года.
Исход 1
29 октября 1914 года, Санкт-Петербург
Таврический дворец, «штаб революции», как слышалось в коридорах Федору, не спал. Не спали и в городе, замершему, словно в ужасе, запершемуся на все замки — но тут и там раздавались одиночные выстрелы, а кто и в кого стрелял — Бог весть…
Солонов
— Молодец, — похвалил Аристов. — Только… всё равно, где государь? Ведь ни отречения, ничего — был и нет его… Так не бывает.
В груди у Федор похолодело. Вспомнил, чем кончилась похожая история в другом времени, в другом 1918-ом…
Шёпотом поделился с полковником, у того только желваки заиграли на скулах.
— Оставайся за меня, Федор. Пойду, поспрашиваю граждан — вдруг да что выболтают…
Однако на ловца, как говорится, и зверь бежит — откуда ни возьмись, на Аристова с Федором вывернулся холёный господин в дорогом сюртуке, с роскошно-торчащими усами, в пенсне, и совешенно седой, но не утратившей густоту шевелюрой:
— Отряд «Заря Свободы»? — отрывисто бросил он. — Министр Ответственного правительства Милюков.
— Так точно, гражданин министр! — Две Мишени отточенным движением взбросил руку к козырьку.
— Отрадно видеть порядок и дисциплину, — суховато кивнул Милюков. — Массы у нас горячо поддерживают дело свободы, то вот порядка как раз несколько и не хватает…
— Делаем, что можем, гражданин министр. Кадеты наши преданы делу революции, но, как видите, отряд сохраняет твёрдую дисциплину…
— Вижу, полковник, — перебил министр. — Александр Иванович Гучков мне передали, что у вас утром будет особое задание, так?
— Так точно. Поскольку Аничков мост занимают кадетские роты нашего корпуса, мы из распропагандируем и добьёмся их перехода на сторону свободы. Они сбиты с толку, гражданин министр, слепо выполняют приказания бывшего начальника корпуса…
— Вот именно, — буркнул Милюков. — Только и остаётся, что вопрошать, что это — глупость или измена?
— И то, и другое, гражданин министр, — склонил голову Две Мишени.
— Как ваши имя-отчество, полковник? Можно опустить «гражданина министра»
— Константин Сергеевич, уважаемый Павел Николаевич.
— Вы ручаетесь за своих кадет, Константин Сергеевич?
— Жизнью, — спокойно ответил Две Мишени. — Я сам пойду на переговоры. Меня они послушают. Я был ротным командиром у старшего возраста, Павел Николаевич.
Милюков вновь кивнул.
— Разрешите вопрос, гражданин министр?
— Судя по всему, что-то официальное, полковник?
— Так точно. Я уже задавал его гражданину военному министру, однако он, в силу занятости, ответить не успел…
— Что за вопрос, Константин Сергеевич?
Две Мишени бегло повторил то же, что высказал Гучкову. Что «кадет воспитывали в верности российскому престолу», что «достоверные данные о судьбе царя могут повлиять на молодые умы и склонить их к переходу на нашу сторону не только без кровопролития, но даже и с лёгкостью» и так далее и тому подобное.
Усы Милюкова встопорщились, пенсне холодно блеснуло.
— Постарайтесь, гражданин полковник, обойтись без подобных антимоний. Бывший император, насколько мне известно, бежал, скрывшись в неизвестном направлении с небольшой кучкой самых близких приверженцев, сыновьями Николаем и
Две Мишени кивнул, вежливо улыбаясь.
— Мне всё понятно, гражданин министр. А насчёт стараний, что не будут забыты… Стараемся не для себя, для России. Как и вы, досточтимый Павел Николаевич.
Милюков кивнул.
— Прекрасные слова, полковник. Желаю вам успеха.
Повернулся, шагнул было — но всё-таки замедлился:
— А о бывшем царе не думайте.
— Но, гражданин министр, если он сумел скрыться, то наверняка постарается собрать своих приверженцев, начать военные действия…
Милюков только пренебрежительно дёрнул усом.
— Он совершенно один. Гвардейские части в большинстве своём окружены под Стрельной, Волынский полк и вовсе выступил на нашей стороне. Кто-то из завзятых монархистов, быть может, и попытается — но против них у нас достаточно сил. А германские добровольцы вскоре покинут столицу. Новая армия свободной России способна отстоять завоевания революции!
— А остальная страна? Москва?
— Остальная страна занята повседневными делами, гражданин полковник. Купец торгует, рабочий трудится, крестьянин собирается на отхожие промыслы. В Риге и Ревеле рыбачьи баркасы идут на промысел, германцы не чинят нам никаких препятствий… Мы уже составили воззвание, его передают по телеграфу во все крупнейшие газеты: о земельной реформе, о политических свободах… заступаться за прогнивший режим будет просто некому.
Аристов не спорил. Выслушал всё молча, почтительно кивая.
— А потом, — понизил голос Милюков, — вы и ваши кадеты, полковник, нам очень понадобитесь… для аргументированной беседы с так называемым Петросоветом.
И, коротко дёрнув головой, что, очевидно, должно было изображать любезный поклон, удалился.
— Темнят… — сквозь зубы процедил полковник. — У них нет отречения, Федор. А без отречения они — как без рук. Россия не допустит…
Федору Солонову очень хотелось в это поверить. Что «Россия не допустит», что «Россия поднимется» — но, увы, что он видел сам вокруг, уверенности этой никак не способствовало.
Рабочие сбиваются в дружины, и никто им не противостоит. Обыватели попрятались, а модный поэт, говорят, уже написал пророческое «запирайте этажи — нынче будут грабежи». Купцы, их работники, дюжие, крепкие, ремесленный люд, хорошо зарабатывавший, заполнявший храмы, искренне, как казалось Федору, любивший Государя, неложно Ему преданный — где он?
И не мог кадет-вице-фельдфебель, чьи пули уже нашли не одну живую мишень, не мог не признать — что громадному большинству народа всё это глубоко безразлично, пока не грабят их самих. Но даже и тогда мало кто из них додумается объединиться хотя б с ближними соседями, отбиваться от погромщиков на узких питерских лестницах, где один молодец с дубиной остановит целую орду; нет, все попрятались, носа никто не высунет…