Альфа и Омега. Книга 2
Шрифт:
Но в тот вечер Медвежонок не звонил, что обычно означало, что он работает, и мы сидели на крыше вдвоем. Дневная жара только недавно схлынула, уступив место приятной прохладе, и розово-голубые сумерки стремительно гасли, все ярче расцветая электрическими огнями. Ночь в Зеленом городе обычно наступала очень быстро. После захода солнца трепещущий, полупрозрачный свет наполнял мир вокруг всего несколько минут, а потом кто-то словно бы резко опускал непроглядный черный занавес, проглатывающий остатки дня. С приходом темноты Йон всегда оживлялся, становился более энергичным и каким-то нетерпеливым. Сидя на крыше, глядя на небо и на город, он глубоко дышал, раздувая ноздри, и я могла лишь догадываться, что происходило у него в голове. Когда же я пыталась настроиться на его волну с помощью нашей связи, меня захлестывало
— Хочешь, мы можем спуститься, — негромко проговорила я, положив ладонь ему на плечо. Йон встрепенулся, словно вырванный из каких-то своих собственных размышлений, и перевел на меня слегка затуманенный взгляд, в котором далеко не сразу вспыхнуло понимание того, что он услышал.
— Хочешь прогуляться? — удивленно переспросил он.
— Почему бы нет, — кивнула я. — Мы прожили тут уже сколько? Недели две? И до сих пор ни разу не гуляли после заката. Нужно исправлять это странное недоразумение.
— Но я думал, что ты не любитель… ночных прогулок, — качнул головой альфа, все еще глядя на меня с некоторым сомнением.
— Я любитель тебя, — с мягкой улыбкой пожала плечами я, обнимая его со спины и коротко прижимаясь губами к его шее. — И я хочу понять, почему ночь так манит тебя. Что в ней такого… особенного. Покажи мне мир таким, каким его видишь ты, Йон.
Он хмыкнул, тоже улыбнувшись уголком губ, а потом без особых усилий поднялся на ноги вместе со мной, продев руки мне под колени.
— Ночь похожа на охотничьи угодья, по которым бегают стада непуганых оленей, — произнес он, оглядывая раскинувшийся вокруг нас город. — На еще не покоренную женщину, которая так и ждет, чтобы ты коснулся самых чувствительных уголков ее тела. На сокровищницу, которую еще не нашли и не разграбили. Каждая новая ночь полна возможностей, потаенных и скрытых, и они все там, ждут того, кто ими воспользуется.
— И опасностей, — добавила я, поежившись и крепче обхватив его за плечи.
— Опасность меня не пугает, — мотнул головой альфа. — Она меня возбуждает.
На это я ничего не ответила, лишь судорожно выдохнула и прикрыла глаза. В этом был весь Йон, такой, каким я узнала его за эти месяцы совместной жизни. Его всегда манило что-то, до чего он не мог дотянуться, что-то скрытое во мраке, что-то, чему он сам едва ли мог подобрать имя. Его манил хаос, первозданный и первобытный, дикий и непредсказуемый. Он был из тех, кто никогда бы не смог жить тихой неприметной жизнью, зарабатывая на нее на стабильной работе и каждый день возвращаясь домой к накрытому столу, благочестивой жене и пищащим от радости детенышам. При всем желании я не могла представить его в подобной обстановке, не могла поверить, что однажды что-то внутри него настолько изменится, что он согласится осесть где-то и прекратить вечно рваться в темноту, за горизонт, сквозь огни и захлебывающийся своими соками мир. Он жил движением, переменами, отсутствием предсказуемости, и лишь дорога от одного привала к другому наполняла его истинным восторгом и радостью жизни.
И я, как его девушка, наверное, должна была бы приходить в ужас от всего этого, ведь оно совершенно противоречило тем установкам и ценностям, что мне навязывали с детства — семейному очагу, надежному фундаменту и стабильности. Но правда была в том, что моя стабильность заключалась не в собственном доме, крепком счете в банке, машине, собаке и детенышах. Она была в нем. Йон был моей стабильностью и моим домом, а все остальное было лишь непрочными песчаными замками, что способны были исчезнуть под внезапно набежавшей волной. Быть может, поэтому я была так счастлива с ним все эти месяцы, пусть даже у нас не было вообще ничего, кроме друг друга — ни будущего, ни плана, ни гарантий, что все будет хорошо. Дни сменяли ночи, солнце раз за разом прокатывалось по небосклону над нашими головами, а мы просто плыли сквозь время, держась за руки, глядя вперед и не ощущая земли под ногами. И, возможно, однажды всего этого перестало бы мне хватать и я ощутила бы потребность в чем-то неизменном и твердом. Но пока этой твердой валютой неизменности была наша любовь друг к другу, и на ее фоне все остальные неурядицы и проблемы были всего лишь временными трудностями, с которыми нам вполне по силам было справиться.
Йон спрыгнул с крыши, мягко приземлившись в саду, и, не дав мне времени оглядеться или слезть с его спины, зашагал в сторону калитки. Нас окатила волна теплых запахов остывающей земли, зелени и сырости — в Зеленом городе нередко шли короткие, но сильные дожди, которые помогали поддерживать цветущее буйство, переполняющее его улицы. Я ощутила, как оттопыренная разлапистая ветка мазнула по моей голой ноге, и невольно поежилась, крепче прижавшись к спине альфы. Всего на секунду, но мне вдруг представилось, что мы пробираемся сквозь ночные джунгли, полные опасностей, острозубых хищников и ядовитых змей, а потом джунгли исчезли, оказавшись заперты за мягко скрипнувшей садовой калиткой. Я сползла на асфальт, встав сперва на цыпочки, а потом совсем отпустив Йона, одернула шорты и с улыбкой, полной предвкушения, уточнила:
— Ну что, куда?
— А это важно? — вернул мне улыбку он и, переплетясь со мной пальцами, потянул за собой.
К моему удивлению, после заката улицы Зеленого города были почти пусты, и лишь в самом центре — там, где находился местный рынок, несколько кафе и единственный на весь город ночной клуб — циркулировала небольшая толпа. Ветер нес запахи жарящегося мяса со специями и озерной воды, которые особенно отчетливо выделялись на фоне какофонии феромонов бестий, от которых у меня привычно начало тянуть в висках. Что интересно, здесь наших с Йоном сородичей было куда меньше, чем в Восточном городе. За весь день мы могли встретить всего с десяток, и каждая такая встреча была маленьким событием. Наверное, Церковь не зря била тревогу — мы действительно вырождались как раса. И если в многомиллионной столице, где мы жили все это время, это было не так заметно, то здесь, в городе поменьше, непропорциональное соотношение людей и бестий резко бросалось в глаза.
— Думаешь, мы правда скоро совсем исчезнем? — негромко спросила я, когда мы свернули на менее освещенную и людную улицу, которая, кажется, вела к озеру.
— Я думаю, что у всего есть свой срок и свое время. Может быть, Церковь просто этого не понимает и наше исчезновение — тоже часть общего замысла. И это не трагедия, а просто… естественный и единственно правильный ход вещей, — отозвался Йон, всматриваясь в темноту перед нами и крепко сжимая мою руку.
— Это звучит как-то грустно, — не могла не признать я. — Кажется, что вместе с альфами и омегами из мира уйдет что-то важное. Что-то… магическое, если так можно сказать. — Я бросила короткий взгляд на свою левую руку и вздохнула. После того, как мы едва не разорвали нашу связь с помощью древнего ритуала, наша метка больше не принимала цельный завершенный вид, даже когда мы пытались этого добиться. Порой меня это тревожило, особенно когда я размышляла о том, сохранились ли в ней ее целительные свойства. У нас больше не было возможности это проверить — и слава Зверю, конечно, — но после того, как в нашу жизнь вернулись тени прошлого в лице Стоунов, это могло в любой момент измениться.
Я до сих пор не могла с уверенностью сказать, что же именно мы тогда наделали. Да, ритуал был остановлен до его завершения, но даже его части хватило для того, чтобы наши метки уменьшились в размерах — и это было только внешнее проявление того, что произошло с ними на самом деле. Мне мучительно не хватало теоретической базы, принципов понимания того, как все это работало. В своих письмах к Джен я спрашивала, не попадались ли им в библиотеке Этерия какие-нибудь фундаментальные аналитические труды об истинной связи. Не просто сборник мифов и наблюдений очевидцев, какие встречались чаще всего, но что-то более… научное, осознанное и отрефлексированное. Но подруге было нечем меня порадовать. Такие труды или в принципе не существовали, или хранились там, где рядовым священнослужителям, вроде отца Горацио, было так просто до них не добраться.