Альфа и Омега. Книга 3
Шрифт:
Она раскрыла объятия навстречу камере, продолжая улыбаться этой своей восторженной лучистой улыбкой, от которой у меня по спине бежали мурашки, и экран медленно и значительно потемнел. Видео закончилось.
— И что это было? — поинтересовался Йон прежде, чем я успела менее цензурно выразить свои мысли по поводу увиденного. — Дани, ты вообще в курсе того, что там сейчас у них происходит? Что задумал твой отец? Они вообще знают об Обществе?
— Давай по одному вопросу за раз, братишка, — неловко улыбнулся Медвежонок. Обойдя свой стол, он занял место в кресле, а я вдруг подумала, что обстановка его кабинета отчего-то напоминает мне то помещение в городском соборе, где они с отцом впервые встретились после многолетней разлуки. Интересно, это было сделано специально или все кабинеты священников всегда обустраивались и обставлялись примерно одинаково?
— Хорошо, рассказывай все, что знаешь, — кивнул мой альфа, сложив руки на груди и нахмурив брови.
— По своим каналам я узнал, что до недавнего времени отец вообще не интересовался Обществом и, возможно, даже не знал о его существовании, но после того, как он приблизил к себе отца Евгения и разрешил тому работать в закрытых секциях библиотеки Этерия, эта история не могла не всплыть на поверхность. Но до появления Анни он считал, что Общество, если и существовало когда-то, то давно уже исчезло.
— Значит, она все-таки все ему рассказала, — упавшим голосом пробормотала я, поняв, что до этого момента наивно верила в то, что омега промолчит.
— Какую-то часть определенно, — помолчав, со вздохом согласился Медвежонок. — Но я ничего не слышал ни о готовящемся захвате, ни даже об организации поисковых рейдов. Возможно, конечно, они выжидают, но в данном случае было бы логично воспользоваться замешательством противника, а не ждать, пока тот укрепит свои позиции или и вовсе сбежит.
— Звучит логично, — согласился Йон. — А отсюда мы можем сделать только два вывода. Либо церковники решили, что штурмовать подземный бункер просто глупо и легче переловить оймахистов по одному, либо…
— Либо они надеются, что Анни своим красноречием заставит их сдаться добровольно, — закончила его мысль я. — Но Гвин на такое точно не пойдет. Как и Меркурио.
— Но Боро этого не знает, — выразительно двинул бровями мой альфа. — Если Анни ему напела, что там в бункере сидят такие же на все готовые бестии, как она сама, которых нужно лишь немного мотивировать и направить в нужном направлении, то он, возможно, и дал ей шанс договориться с ними по-хорошему.
— С нее станется, — согласилась я. — Я имею в виду, она явно живет в каком-то собственном мире. И в этом мире все мы только и ждем возможности нырнуть в крепкие материнские объятия Церкви и позволить ей все решать за нас.
— А что они вообще делают с носителями? — уточнил Йон, снова обратив взгляд к Дани.
— Точных сведений у меня нет, — без особого удовольствия признал тот. — Я боюсь вызнавать что-то напрямую, потому что отец лично наблюдает за этим… проектом, а мне бы совсем не хотелось лишний раз привлекать его внимание. Мы с ним… вроде как заключили своего рода пакт о ненападении или вроде того. Я не лезу в его дела, он — в мои.
— Вот он удивится, когда во время Праздника Благоденствия этот пакт пойдет псу под хвост на глазах всего мира, — хмыкнул мой альфа, и от меня не укрылось, как Дани на этих словах смутился и как будто даже побледнел. Повинуясь порыву, я обошла стол и, встав позади его кресла, положила руки омеге на плече и склонилась к нему.
— Волнуешься, малыш? — мягко спросила я.
— Стараюсь вовсе об этом не думать, — мотнул головой он. — Это, кажется, будет еще так нескоро. Я пока… стараюсь делать вид, что этого нет вообще и оно… не приближается с каждым днем. Прости, сестренка, я… я все сделаю, просто…
— Все нормально, — поспешила успокоить его я, кончиком носа проведя вдоль его нежной ушной раковины. — Ты большой молодец, Медвежонок. Не перегружай себя и… не позволяй этому злобному альфе тобой командовать.
— Ты ведь сейчас о его папаше, верно? — с легким подозрением уточнил Йон, прищурившись.
— Он знает, о ком я, — невозмутимо отозвалась я. — Значит, информации из лаборатории пока еще не было?
— Результаты будут в ближайшее время, но… — Дани снова замялся, словно ему становилось все труднее подбирать слова. — На самом деле же неважно, какими они будут, правда? Я… только недавно об этом думал. Что бы ни показала экспертиза, мир уже таков, какой он есть. Он не изменится в мгновение ока только потому, что мы выясним правду о том, что произошло две тысячи лет назад. Да и… какая это вообще правда? Церковь написала свою историю, Общество придумало свою, а то, что было на самом деле, давно превратилось в песок и пыль.
— Мы не пытаемся исправить или изменить прошлое, — возразила я. — Мы делаем это для того, чтобы могло измениться будущее. Если бестиям суждено вымереть и исчезнуть как виду, нужно понимать, что это не наказание и не чья-то вина, а просто… естественный ход вещей. Мы внезапно появились посреди чужой истории и так же внезапно сойдем на нет.
Я снова посмотрела на Йона, и тот кивнул, словно соглашаясь со мной.
— Бестии много чего наворотили за эти две тысячи лет, — подтвердил он. — И, думаю, успеют еще наворотить, прежде чем исчезнут совсем. И если мы что-то и задолжали этому миру и людям, так это их историю. Хотя бы право ее знать.
— Хотя бы право знать о том, что на самом деле они ничего не знают, даже если им так кажется, — кивнула я, поймав его взгляд и вдруг почему-то забыв, о чем мы вообще тут говорим. Заметив это, Дани деликатно кашлянул и уже с совершенно другой интонацией и выражением лица поинтересовался:
— Я так полагаю, вчера все закончилось хорошо?
— Хорошо закончилось, — подтвердил мой альфа, усмехнувшись. — Я бы даже сказал — неоднократно хорошо закончилось.
Я закусила нижнюю губу, с трудом подавив теплую волну, накатившую откуда-то снизу, и смущенно улыбнулась, избегая встречаться глазами с лукавым взглядом Медвежонка. Произошедшее ночью слилось в моей памяти в какой-то непрерывный горячечный марафон, в котором было не разобрать, где заканчивается один из нас и начинается другой. Мне кажется, я ощущала Йона всем телом сразу, пусть даже это явно было невозможно, и он, почти уверена, чувствовал то же самое. Неловко было признаваться в этом на фоне всех наших планов и философских рассуждений о правде и моральном долге нашего вида, но самое лучшее, самое приятное и самое восхитительное, что со мной происходило в жизни, было совершенно простым, примитивным и лишенным какой бы то ни было поэтичности — за пределами той, которую можно было бы придать ему словами и образами. Этой ночью я была больше животным, чем кем-либо еще, и мне это ужасно нравилось. Пусть наша с Йоном страсть друг к другу была одновременно частью проклятия, и избавления от этого проклятия, она делала меня живой и наполняла ощущением смысла каждой проживаемой минуты. И я не знала, чем можно было это оправдать — великой любовью, о которой было написано, сказано и спето так много, или банальной биологией, прославлять которую решались разве что ученые, да и то в куда более сдержанных и скромных выражениях, нежели поэты.
Как бы там ни было, вчера я для себя осознала одну простую и, вероятно, уже неизменную истину — мы с Йоном это навсегда. Он уже никуда не денется от меня, а я от него. Каждым своим поцелуем этой ночью, он забирал с моей кожи вкус вины и горечи за то, что произошло семь лет назад. Каждым своим стоном я прощала ему все его грехи — уже совершенные и те, что он так или иначе совершит в будущем. Соединяясь, схлестываясь на горячих влажных простынях, мы признавались друг другу в том, что не могло уже быть выражено словами. Мы против всего мира, и весь мир против нас. Никогда не будет ничего важнее этого, никогда не будет ничего желаннее и правильнее этого — и мы оба теперь это знали.