Альфа и Омега. Книга 3
Шрифт:
— Я бы не стал говорить за всех, — чуть изогнул бровь Йон. — Некоторые недовольны просто самим фактом собственного существования, и тут я мало что могу сделать.
Далла коротко улыбнулся в ответ на его замечание, а потом, не прощаясь, вышел из собора, и мой альфа проводил его поклоном, которого тот, кажется, даже не видел. Однако Йон продолжал стоять в таком склоненном состоянии еще некоторое время, и только тогда до меня дошло, что он словно бы чего-то ждет. Но не от ушедшего мужчины, а от меня. Ждет устало и обреченно, понимая, что без этого не обойтись. Но я ничего не сказала — ни по поводу возобновившихся поставок, ни по поводу слов Даллы. Просто поудобнее перехватила его руку и негромко спросила:
— Идем в машину?
— Да, — с удивлением, кажется, даже пересилившим облегчение кивнул альфа. — Идем.
Дани и остальные ждали нас в поместье Боро — там должно было состояться своего рода празднование в честь посвящения Медвежонка, и мы с Йоном, конечно, были приглашены. По дороге он снова уткнулся в свой телефон и иногда звонил по нему кому-то, задавал вопросы и отдавал распоряжения, но меня это нисколько не раздражало. Вдев в уши наушники и уютно прикорнув на его коленях, я восполняла нехватку ночного сна. Иногда альфа задумчиво перебирал мои волосы, а под конец дороги, кажется, и сам немного задремал, потому что сквозь наполнившую в какой-то момент наушники тишину я услышала знакомое похрапывание.
Вечеринка в поместье Боро изначально планировалась большим светским мероприятием с многочисленными гостями и прессой, но буквально в последний момент Дани решил все отменить. По его словам, он хотел пригласить туда девочек из Дома — естественно, соответствующе их приодев и не распространяясь насчет их места работы, — но госпожа Боро практически в прямом смысле слова встала на дыбы, заявив, что скорее удавится, чем позволит «трущобным шлюхам» переступить порог ее дома, и в итоге они в очередной раз поругались. Услышав об этом, я снова подумала, что мое собственное мнение об этой женщине все никак не может сформироваться до конца. С одной стороны, она была жертвой интриг и подлости своего мужа, которая всю жизнь оплакивала якобы погибшего ребенка, но с другой… С другой стороны, в ней было так много надменности, нетерпимости и какой-то душевной скупости, что я при всем желании не могла относиться к ней так же тепло и искренне, как, например, к Ории. Как по мне, хозяйка Дома сделала для Дани намного больше, чем его собственная мать, которая вместо того, чтобы защищать вновь обретенного сына всеми средствами, буквально своими руками толкала его в пасть льва, прекрасно понимая, что Иерарх не успокоится, пока Медвежонок не перестанет представлять для него угрозу. Может быть, это была своего рода месть с ее стороны? Ударить больнее, чем по его амбициям, она бы все равно вряд ли смогла. Ведь в конце концов Дани заявил о себе и подверг себя опасности не ради того, чтобы стать кардиналом и поквитаться с отцом — все это началось, когда он решил помочь Ории сохранить ее Дом. Йон хотел отомстить за мать, а я — просто хотела разгадать тайну табличек Оймаха. И вот мы трое без всякого на то желания или согласия оказались втянуты в самый центр тех событий, которым однажды суждено было изменить историю.
Из-за ссоры Дани с матерью вечеринка получилась камерная — на ней присутствовали только самые близкие друзья семьи, в том числе те немногочисленные союзники, которых госпоже Боро удалось привлечь на их сторону в оппозицию к Иерарху. Кроме того, там были Джен и отец Горацио, и, насколько я понимаю, инициатива пригласить их обоих исходила напрямую от Медвежонка. У нас с подругой еще не было возможности обсудить эту странную наэлектризованную ситуацию, что возникла между ней и юным кардиналом, но, честно говоря, я даже толком не знала, как начать этот разговор. «Эй, Джен, я знаю, что тебе нравится парнишка почти вдвое младше тебя. Но ему уже скоро исполнится семнадцать, так что он уже, считай, взрослый и вы оба можете…»
Не дойдя до конца этой мысли, я вдруг осознала, что мне самой уже вот-вот исполнится двадцать девять. А значит через год будет тридцать. Мне будет тридцать лет, а моему любимому мужчине — всего двадцать три. Почему-то, когда мне было двадцать восемь, а ему двадцать один, это ощущалось не так страшно, а теперь я вдруг осознала, что, кажется, имею все шансы постареть быстрее, чем он вырастет.
Мрачно подцепив со столика бокал шампанского, уже не первый за этот вечер, я опрокинула его в себя, почти не ощущая вкуса. После, высмотрев в углу комнаты зеркало, решительной поступью, ощущая всю тяжеловесность момента, направилась к нему.
— Что ты делаешь? — поинтересовался Йон, обнаруживший меня около него спустя полминуты.
— Ищу признаки трагически неостановимого увядания, — со всем приличествующим моменту пафосом отозвалась я.
— Нашла? — выдержав паузу, уточнил он, кажется, тщетно стараясь сдержать рвущийся наружу хохот.
— Если накачать мое лицо ботоксом от подбородка до лба, у меня есть шансы конкурировать с твоими ровесницами еще лет десять, — глубокомысленно изрекла я, морща лоб и изучая остающиеся после этого дела тонкие полоски на коже.
— Я бы тебя лучше кое-чем другим накачал, — фыркнул альфа, оттягивая меня от зеркала. — Пойдем проветримся, маленькая омега, ты уже порядочно набралась, а мне тебя еще домой везти.
— Я стекла как трезвышко! — почти не всерьез возмутилась я, с трудом отлепляясь от зеркала, из которого на меня смотрела непозволительно взрослая и какая-то даже почти красивая женщина в золотисто-винном платье.
— Знаешь, пока ты ведешь себя как маленький ребенок, тебе еще рано задумываться о старости, — заметил Йон, уводя меня из общей гостиной, где собрались гости. Я так толком и не успела ни с кем из них пообщаться — даже с Медвежонком мы буквально перекинулись парой фраз, прежде чем госпожа Боро увела его беседовать с «более важными» гостями. Однако, кажется, сейчас ее куда больше интересовал отец Горацио, чем собственный сын — я мельком увидела, как эти двое, уютно расположившись рядом на диванчике, о чем-то негромко беседуют, и колено альфы касается колена хозяйки дома так, что нет никаких сомнений, что они оба это чувствуют и одобряют.
— Спорим, она до конца вечера его в койку уложит, — пьяно хихикнула я. — Мне кажется, нашей госпоже Боро пошло бы на пользу немного… сбросить накопившееся напряжение. Знаешь, говорят, что если у омеги долго нет секса, она становится раздражительной и совершенно невыносимой в общении.
— Ты не поверишь, — закатил глаза Йон, — но про альф говорят ровно то же самое.
— И как? — уточнила я, тут же сосредоточившись на нем. — Ты становишься раздражительным и невыносимым?
— У меня как-то не было возможности проверить в последнее время, — хмыкнул он, засунув руки в карманы брюк, чуть склонив голову и с откровенным интересом разглядывая меня. Я вдруг осознала, что слегка покачиваюсь, поэтому для придания себе большей устойчивости оперлась пятой точкой о стену и, вздернув нос, уточнила:
— Что-то не так?
— Я совсем тебя не балую, да? — вдруг совершенно невпопад спросил Йон.
— А? — вытаращилась на него я, тут же забыв, что собиралась что-то из себя изображать.
— В кино миллионеры обычно катают своих возлюбленных на яхтах и частных самолетах, водят их по дорогущим бутикам, и они в каждой новой сцене появляются в новом платье от кутюр, — пояснил он. — А я даже на вечеринке в честь нашего общего друга не смог отследить тот момент, когда моя женщина набралась вдрызг, потому что был занят разговорами по телефону.
— Во-первых, я ни Зверя не вдрызг, — наставительно ткнула в него пальцем я. — Во-вторых, эти зверевы миллионеры в кино, как по мне, жуткие бездельники, все через одного. Если бы ты «работал» так же усердно, как они, нас обоих бы давно уже пристрелили. — Я снова хихикнула, но на этот раз мой смешок прозвучал скорее нервно.
Альфа долго и протяжно выдохнул, покачав головой.
— Я не мог дать тебе того, чего ты заслуживаешь, потому что был беден и ничего из себя не представлял. Сейчас я богат так, что сам порой себе не верю, но все равно не могу…