Алиедора
Шрифт:
Здесь много воды, среди моховых берегов неслышно струятся тихие речки, впадающие в озёра. Стаи непуганых птиц, только что вернувшихся из тёплых краёв. Алиедора тихонько вздохнула. В Некрополисе ей строжайше запрещали только одно — пить чистую воду. Исключительно — эликсиры. Если они кончатся, учили Мастера, набери воды в баклажку, кинь туда крупицу из красного флакона, крупицу из синего, размешай, пока всё не сделается чёрным, и только потом пей. Почему так — подробно не объясняли, ограничиваясь лишь самым общим «нарушением баланса начальных снадобий, в твоей крови пребывающих», впрочем, сказали также, что, когда её тело перестроится окончательно, это требование не будет столь уж строгим.
Одна.
Интересно, что здесь, на Безлюдном берегу, понадобилось ордену Чаши, этим всемирным старьёвщикам, как их называл Мастер Латариус. Алиедоре следовало узнать, что же именно, и, разумеется, доставить это в Некрополис, буде оно окажется вполне вещественным.
«Орден Чаши, — говорил Мастер Латариус, — противник, конечно, серьёзный, но не так, чтобы очень. Вот на орден Солнца я бы тебя ещё не отпустил, честное слово, да, не отпустил бы. Маленькая ещё». Алиедора чуть улыбалась уголками губ. Маленькая. Ха-ха. Она чувствовала себя старше не только Аттары, не только Латариуса, но даже и камней Гильдии, древнее вырытого давно умершими рабами карьера. Наверное, ровесником мог бы оказаться лишь сам мир.
«Вы ушли от меня, Дракон с Тьмою. Не знаю, что за сущности крылись за вашими жуткими масками, да и знать не хочу. Я не подошла, не смогла — ну и ладно. Есть те, кто в меня верит, кто знает, что я сумею, преодолею, сдюжу». Она замерла, прислушалась к себе. Нет, дурнота никуда не исчезла, просто чуть отступила, приглушённая. К постоянным тошнотным позывам привыкать было труднее всего. Интересно, что в бою они исчезали. Сражаясь, молодая Гончая становилась сама собой, идеальной машиной, живым големом. Когда кончался бой и возвращалась обыденность, вместе с ней приходила и дурнота.
И сейчас Алиедора вольно или невольно торопила события, ожидание первой настоящей схватки становилось невыносимым.
Указанное Мастерами место находилось невдалеке от берега, лишь в полудне пути. Алиедора спешила, перейдя на ровный бег, каким Гончие способны были одолевать два десятка лиг за день. Тут уже не обойтись без снадобий, и Алиедора, не останавливаясь, зубами выдернула пробку одной из скляниц.
Жидкий огонь потёк по внутренностям, заставляя ноги забыть об усталости. Казалось, прибавь доньята ходу — вмиг достигнет далёких-предалёких гор.
Но нет, нельзя. Только так, сдерживая собственное пламя, вдох-выдох, правая нога, левая, вновь правая. На время ты не человек, даже не Гончая. Ты — голем. Гончей ты сделаешься, когда вцепишься врагу в глотку.
А вокруг — мох, да болотца, да озерца во мху. И она, режущая плоскость мира, словно чёрный клинок. Ветер касался пылающих щёк, и Алиедоре казалось — ещё немного, и она взлетит, взлетит без всяких крыльев.
…В назначенное место она вышла, как и планировали Мастера, в сумерках. Добралась бы и быстрее, но последнюю лигу пришлось идти сторожко, оглядываясь, застывая на месте и подолгу вслушиваясь. Впереди лежало нечто вроде тесно сдвинувшихся боками холмов, и там, не скрываясь, вились флаги, горели костры, тесным кругом сбились добротные повозки, по мху бродили унылые тягуны — им, беднягам, он едва ли пришёлся по вкусу.
Алиедора распласталась, змейкой-ползушкой скользнула меж кочками. Волны серого сумрака обгоняли новоявленную Гончую, сердце быстро гнало кровь по жилам, и это было плохо — действовать надлежало в совершенном спокойствии.
Она остановилась, уткнулась лбом в мягкий, шелковистый мох. Помедли. Погоди. Это первая часть твоей мести. Не испорти её вкус. Насладись как следует.
…Помогло. Лихорадочно колотившееся сердце вновь забилось ровно, и Алиедора подняла голову.
Ничего особенного, сказала она себе. Рыцари — просто закованные в доспехи люди. Големы Навсиная куда опаснее. Чтобы свалить стального болвана, требовалось вскрыть толстенную, без продухов, броню. С человеком сладить легче, правда, их многовато, и эликсирами, увы, воспользоваться придётся.
Она на ощупь вытянула скляницу из гнезда на поясе, выдернула пробку. Терпкий вкус на языке, мгновенное помутнение в глазах — и вот мир словно остановился, а она, Гончая Некрополиса, сделалась быстрой, подобно молнии. Да, пока ещё ей не обойтись без эликсиров, её тело ещё слишком косно, недостаточно совершенно.
…Доньята поднялась и спокойно, даже неторопливо прошла мимо ближайшего рыцаря, стоявшего к ней спиной. Его голову закрывал железный горшок с узкой прорезью, шею защищали спуски кольчужного капюшона, и потому Алиедора с невероятной, недоступной обычному человеку точностью послала рыцарю между тесно сплетённых колец небольшую чёрную иглу из короткой духовой трубки. На тупом конце иглы пламенела багровая капля, невесть как удерживавшаяся там.
Рыцарю показалось — в шею ему впился докучный комар. Рука «чашника» дёрнулась — и в тот же миг безвольно повисла. Ноги его подогнулись, и он умер, даже не успев рухнуть в мягкие мхи.
— Оттор! — крикнул кто-то из его спутников.
Алиедора улыбнулась. И продолжила идти. Просто идти, прямо на поднимающего огромный двуручный меч рыцаря. В узкой прорези шлема доньята чётко видела его глаза — расширившиеся сперва от изумления, а потом от ужаса. Громадный и тяжёлый клинок «чашника» всё ещё поднимался, а Гончая уже выбросила на всю длину руки свой собственный меч, плашмя вошедший точно в смотровую щель.
Алиедора чётким, отточенным движением выдернула окровавленный клинок и позволила себе один очень-очень долгий миг смотреть на бессильно падающее тело.
Это было сладко. Она всем существом чувствовала сжигающий ужас тонущей в посмертии души, души, отправляющейся на ту самую дорогу к Белому Дракону. «Кор Дарбе был прав, — мельком подумала она. — Ты многому научил меня, варвар, сам того не желая».
Третий и четвёртый рыцари кинулись на неё разом, и для облачённых в тяжёлый доспех людей они двигались очень даже резво. Но, разумеется, угнаться за лёгкой, словно пушинка, Гончей они не могли. Алиедора даже не пыталась состязаться в фехтовании — уклонялась, уворачивалась и била сама. Причём даже не собственным мечом.
…Первый из нападавших получил прямо в глаз отравленную стрелку, второму Алиедора швырнула в боковину шлема стеклянную горошину, разбившуюся и полыхнувшую тугим клубком чёрно-рыжего пламени. Жидкий огонь потёк под нагрудник и оплечья рыцаря, человек истошно завизжал, в последних судорогах пытаясь сорвать с себя латы; его агония длилась совсем недолго, горящий труп замер, а из всех сочленений доспеха вырвались языки пламени.
Как же сладко, всемогущие Звери, как сладко!
Спокойствия словно и не бывало. Алиедора плыла по волнам яростного, яркого наслаждения, совершенно ни с чем не сравнимого. Не в детской игре, не на турнирном ристалище, когда в руках у тебя деревянный меч, — она побеждала по-настоящему, в настоящей жизни. Она платила за всё. За розги в руках Байгли, за похотливые лапы в «Побитой собаке», за унижения в королевской столице, за голод и холод той зимы, за бегство, за трёхглазого Метхли, за варваров, за чёрный куб, за Гниль — за всё.