Алиенист
Шрифт:
Поттер выпал первым. Хотя Епископальная церковь Нью-Йорка насчитывала всего несколько десятков тысяч прихожан, некоторые члены паствы принадлежали к богатейшим семействам города; на приходе это отразилось роскошным убранством церквей и часовен, обширной церковной недвижимостью и значительным влиянием на городские дела. Епископ Поттер, часто именуемый «первым гражданином» Нью-Йорка, городской суете, грязи и шуму предпочитал старомодные селения и тихие церквушки на севере штата; тем не менее он прекрасно знал, где Церковь зарабатывает деньги, а потому не брезговал никакой паствой. Я к тому, что замыслы Поттера были грандиозны; прождав его в роскошной приемной дольше, чем могла длиться месса, я был осчастливлен всего лишь десятью минутами его драгоценного времени.
Я спросил, известно ли ему что-либо о человеке, одетом как священник и носящим кольцо-печатку с большим красным и маленьким белым крестиками епископальной церкви; он обходит людей, имеющих что сказать о недавних убийствах детей, и раздает значительные суммы денег, чтобы свидетели молчали. Если мой вопрос и шокировал Поттера, он этого ничем не выдал, хладнокровно сообщив, что подобный человек, вне всякого сомнения, – либо самозванец, либо сумасшедший, либо и то, и другое; епископальная церковь не имеет обыкновения вмешиваться в дела полиции, тем более – когда речь идет об убийстве. Тогда я поинтересовался, насколько легко достать похожее кольцо постороннему человеку. Он пожал плечами и вальяжно откинулся на спинку кресла, распустив обильную плоть своей шеи по строгому черно-белому воротничку, ответив, что не имеет об этом никакого представления. Любой талантливый ювелир, предположил он, мог бы такое изготовить. Я понял, что из этого человека невозможно будет ничего вытянуть, но смеха ради спросил, известно ли ему об отчасти реализованной угрозе Пола Келли посеять смуту и панику среди иммигрантских общин в связи с этими убийствами. Поттер ответил, что этот мистер Келли ему совершенно незнаком, а уж об угрозах он не осведомлен и подавно, ибо так вышло, что в епископальной церкви очень мало прихожан среди, как он выразился, «недавно прибывших в страну граждан»; ни сам Поттер, ни его подопечные особо не интересовались происходящим в этой среде. После чего он порекомендовал мне навестить архиепископа Корригана, который гораздо более опытен в делах таких людей и кварталов. Я ответил, что резиденция Корригана – мой следующий пункт маршрута, и на том откланялся.
Признаться, еще до визита к Поттеру я подозревал его в причастности к этому делу. Теперь же мои подозрения подкрепились его совершенно непастырским равнодушием. Где сочувствие к жертвам? Где уверения в искреннем желании помочь? Где, в конце концов, сокрушенное качание головой и пожелание как можно скорее изловить гнусного убийцу? И где пылкие рукопожатия на прощанье?
Как выяснилось, все это ожидало меня в резиденции архиепископа Корригана, находившейся прямо за почти законченным великолепием нового Собора святого Патрика на Пятой авеню; между 50-й и 51-й улицами. Новый Св.Пат возвышался неопровержимым свидетельством тому, что архитектор Джеймс Ренвик только упражнялся, возводя нашу церковь Милости Господней. Громадные шпили, арки, витражи и латунные двери собора поражали воображение и возводились с неслыханной для Нью-Йорка быстротой. И по доброй католической традиции вся основная работа оплачивалась не дурацкими коммерческими предприятиями, набивавшими мошну епископальной церкви, а подписными взносами самих верующих – все новых волн ирландских, итальянских и прочих католических иммигрантов, чьи ряды стремительно прирастали день ото дня, а с ними прирастала и мощь католической религии, в первые дни республики не вызывавшей у населения особого энтузиазма.
Архиепископ Корриган оказался куда оживленнее и обаятельнее Поттера; впрочем, человек, живущий на пожертвования и не мог вести себя иначе. Он тут же устроил мне краткую экскурсию по собору, размахивая руками и объясняя, где что будет находиться: вот здесь надо установить кальварии, придел Богоматери еще не собран, к тому же и установка колоколов пока не оплачена, а ведь еще шпили… Я было начал думать, что сейчас он попросит у меня пожертвовать на строительство, но выяснилось, что это лишь прелюдия к посещению Католического сиротского приюта, где мне продемонстрировали другую сторону Церкви. Приют находился на 51-й улице в четырехэтажном здании с прелестным парадным двориком, в котором чинно гуляли несколько ухоженных ребятишек. Корриган привел меня сюда, по его словам, чтобы наглядно показать всю глубину заботы Церкви о несчастных брошенных детях Нью-Йорка – и это для него не менее важно, чем громада собора, в чьей тени прятался Сиротский Приют.
Все это было замечательно, если бы я вдруг не осознал, что до сих пор так ничего у него и не спросил. Этот благодушный, внимательный и тонко чувствующий человек знал, зачем я здесь, – это стало особенно ясно, когда я перешел к вопросам, ранее заданным Поттеру. Корриган как будто весь день репетировал ответы на них. Ах да, какая жалость, что мальчиков убили, просто кошмар, нет, он даже представить себе не может, что человек станет выдавать себя за католического священника и вмешиваться в следствие (при этом шокированным он вовсе не выглядел), да, разумеется, он сделает соответствующие запросы, но может заранее уверить меня, что… И так далее, и так далее. В итоге я пожалел его и сообщил о срочных делах в центре города, после чего поймал на Пятой авеню коляску и укатил в обозначенном направлении.
Теперь я был совершенно уверен: в последние дни того, что доктор Краффт-Эбинг называл «паранойей», у меня не возникло. Мы действительно столкнулись с тайным сговором, хорошо спланированной попыткой скрыть все, что так или иначе связано с убийствам. Зачем еще таким солидным господам предпринимать столько усилий, думал я, распаляясь все больше, если не для того, чтобы уберечь себя от скандала? А он разразится непременно, если вдруг откроется, что убийца – кто-то из их круга.
Маркус с моими доводами согласился, и несколько следующих дней мы играли в «адвокатов дьявола», выискивая изъяны в версии «вероотступника». Но что бы мы ни выдвигали, оно не исключало основной гипотезы. Может, святой отец с навыками скалолаза и маловероятен, однако не невозможен; а реплика насчет «красномазых» могла произрастать из его миссионерской деятельности на Западе. Сложнее с охотничьими навыками, ибо Люциус уже вывел, что убийца занимался охотой всю жизнь, – но наш воображаемый священник мог легко приобрести эти навыки в детстве. В конце концов, священниками не рождаются. У них тоже есть родители, семьи и прошлое – как и у обычных людей. И в конце концов, именно это лишний раз доказывало, что все психологические выкладки Крайцлера вполне могут кроиться и под нашу с Маркусом картину тоже.
До конца недели мы с детектив-сержантом искали подтверждений этой версии. Священник, так хорошо знающий крыши, скорее всего, должен вести миссионерскую деятельность, рассудили мы, а потому вплотную занялись теми католическими и епископальными организациями, которые работали с беднотой. Они противодействовали нам как могли, и выяснили мы очень немногое. Но пыла нашего это не охладило, и к пятнице мы уже настолько уверились в своей теории, что решили поведать о ней Саре и Люциусу. Они наши усилия оценили, но обратили внимание на мелкие несоответствия, которые мы с Маркусом несколько преуменьшили. Как насчет, спросил Люциус, теории военного опыта, на основе которого наш убийца хладнокровно планирует насилие и безукоризненно совершает его в опасной обстановке? Откуда у священника такие навыки? Быть может, возразили мы, он служил капелланом где-нибудь в регулярных частях на Диком Западе. Это даст нам не только военное прошлое, но также индейцев и фронтир. Люциус возразил, что раньше как-то не слыхал, чтобы капелланов готовили к боевым действиям; да и в любом случае, добавила Сара, если наш человек столько времени провел на фронтире, а мы уже установили, что ему не может быть больше тридцати одного, когда он успел так хорошо изучить Нью-Йорк? В детстве, ответили мы. Если это так, продолжила Сара, то далее нам следует допустить, что он действительно из богатой семьи, чтобы объяснить навыки скалолазания и охоты, верно? Ну хорошо, ответили мы, допустим, он богат. В таком случае почему католическая и епископальная церкви работают здесь сообща? – спросила Сара. Разве не выгоднее им, чтобы священник-убийца повис на шее соперника? На это мы ответить не смогли – только заявили, что Сара и Люциус завидуют нашим успехам. Они даже слегка разозлились, указав нам, что следуют принятой процедуре и ради нашего же блага отмечают натяжки и противоречия всякой теории.
Крайцлер появился около пяти вечера, но в дебаты вступать не стал – только отвел меня в сторонку и попросил срочно составить ему компанию в поездке на вокзал Гранд-Сентрал. Хотя с Ласло последние дни мы не общались, я не переставал за него волноваться, и таинственность грядущей поездки меня очень насторожила. Я спросил, следует ли мне брать вещи, но он ответил, что ехать нам недалеко – по Гудзонской ветке в некое учреждение, расположенное к северу от города. Беседу, ради которой мы едем, он решил назначить на вечер, поскольку все руководство заведения уже разъедется по домам, и на наш визит никто не обратит особого внимания. Больше Ласло не сообщил ничего, и выглядело все это в тот момент крайне загадочно. Теперь же я понимаю причины такой скрытности: сообщи он мне, куда мы направляемся и с кем должны встретиться, я бы наверняка отказался.
Из центра Манхэттена – меньше часа поездом до городка на Гудзоне, названного одним голландским торговцем в честь китайского города Циньсинь. Впрочем, и для посетителей, и для арестантов дорога в Синг-Синг пролегала далеко не сквозь реальное время, ибо казалась длиннейшей и кратчайшей одновременно. Расположившись у самой воды и предлагая роскошный вид на утесы Таппан-Зи напротив, тюрьма Синг-Синг (сначала известная как «Маунт-Плезант») открылась в 1827 году и воплощала собой, как тогда считалось, самые передовые веяния в пенологии. В те дни тюрьмы представляли собой маленькие фабрики по производству чего угодно, от расчесок до мебели и тесаного камня, и арестантам вроде бы действительно жилось лучше, нежели семьдесят лет спустя: по крайней мере, скучать им не приходилось. Разумеется, в начале века их безжалостно избивали и мучили, но так было всегда и остается поныне; однако работа, как вам бы сказал любой, намного предпочтительнее «покаяния» – по преимуществу праздного состояния, когда не остается ничего иного, кроме тяжких раздумий о деяниях, приведших несчастного в такое кошмарное место, и планов возмездия тем, кто в этом повинен. Однако тюремная мануфактура приказала долго жить с явлением профсоюзов, не желавших мириться с тем, что каторжане сбивают цены и заработок рабочих надает. Именно поэтому в первую очередь к 1896 году Синг-Синг постепенно превратился в кошмарно бессмысленное средоточие арестантов в полосатых робах: им по-прежнему запрещалось разговаривать и они все так же маршировали только строем, вот только ходить теперь было некуда – работать им не давали.
Каким зловещим бы ни казался мне визит в такое дикое, мрачное и безнадежное место, все затмила подлинная тревога, когда Ласло наконец поведал, кому мы обязаны этим путешествием.
– Глупо было не вспомнить о нем сразу, – сказал он, когда поезд лязгал вдоль Гудзона, а за окнами разливался приятственный закат над сочной зеленью окрестных холмов. – Разумеется, прошло уже двадцать лет. Тогда мне казалось, что я его не забуду никогда. И я должен был сразу сообразить, едва увидел тела…
– Ласло, – резко прервал его я, тем не менее, радуясь, что мой друг все же разговорился. – Теперь, раз уж вы втянули меня в это жалкое предприятие, может, хватить говорить загадками? С кем мы должны там встретиться?