Алмаз, погубивший Наполеона
Шрифт:
Ваши люди сокрушат монархию, — сказал король Вольтеру, имея в виду тех, кого теперь называли «просвещенными».
— Хватит об этом! — сказала Помпадур, подошла к клавикордам и запела.
Птицы старательно пели вместе с ней. Порой она рассказывала королю что-нибудь или заводила поучительные разговоры о садах, птицах или о том, как украсить следующий дворец, который он построит для нее. Порой она играла в спектаклях для тех, кто ее ненавидел. Она получала письма, в которых ей угрожали ядом и убийством; к ее дверям подбрасывали маленькие libelles, [61] а потом устремлялись в покои, чтобы постараться снискать ее расположение.
61
Пасквили (фр.).
Король взял ее коробочку с мушками, чтобы использовать мушки как отметки на картах военных действий. Людовику не нравился взгляд Вольтера — на все он смотрит так, словно мир только для того и существует, чтобы его забавлять.
Нередко случалось, что Людовик Пятнадцатый, когда не охотился и не переезжал из одного дворца в другой, как беспокойная тень, впадал в меланхолию, не хуже чем Уильям Питт.
Всю жизнь, преследуемый впечатлениями от трагедий детства, он говорил о болезни и смерти. Он говорил о лекарствах и операциях, о похоронах и анатомируемых трупах, как если бы, называя по имени свои страхи, мог отпугнуть их.
Тогда маркиза старалась отвлечь его. Она отвлекала этого некогда молчаливого человека с ужасными черными глазами. Она строила дома рядом с Фонтенбло и Компьеном и, вызвав Буше и 'eb'enistes, [62] создавала комнаты, стены которых были покрыты лаком и гобеленами. И она улыбалась пухлыми искусанными губами, потому что очарование было желанной отравой этого двора. Людовик Пятнадцатый выстроил для нее Трианон в Версале. Она создала для него новую семью, пригласив Мариньи, своего талантливого брата-архитектора, и вместе они сотворили площадь Людовика Пятнадцатого с двумя дворцами-близнецами, построенными архитектором Габриэлем, и 'Ecole Militaire, [63] где учились император и я.
62
Краснодеревщиков (фр.).
63
Военную школу (фр.).
И все-таки король не мог отрешиться от своих болезненных мыслей. Он останавливался на кладбищах и с энтузиазмом расспрашивал о свежих могилах. Маркиза говорила придворной даме, госпоже дю Оссе, что ему больно смеяться.
— Когда я буду умирать… — заговаривал он.
— Нет, сир! — восклицал двор, отрицая даже эту неизбежность.
— Я знаю, что с этим делать, — сказал как-то граф Сен-Жермен.
— Нет, вы не будете ставить опыты над королем, — отвечала мадам де Помпадур. — Я запрещаю.
Ей делали прическу; помада из яблок и козьего жира уже была нанесена, настала очередь ароматизированной пудры из крахмала. Она держала пуховку перед лицом и сидела за столом, задрапированным кружевом, перед гобеленом Бове, изображающим короля на очередной охоте.
Граф Сен-Жермен, один из приблудных придворных. Маршал Бель-Иль представил его ко двору. На самом же деле он объявился сам собой в 1748 году. Его лошади все были серы, носил он только черное и белое. Кожа у него была, как белая лайковая перчатка, натянутая на болванку для перчаток. Он был усыпан лучшими бриллиантами, и его духи неизменно имели мускусный аромат тайны. Он притягивал короля, который так часто бывал угрюм и подавлен.
— Кто он? — спросил король, и при дворе, где все имели родословную, никто не мог ответить на этот вопрос, но судя по драгоценностям, Сен-Жермен был страшно богат. Иные поговаривали, будто он еврей или побочный ребенок короля Португалии. Или что он был женат на мексиканке и сбежал с нею в Константинополь. Или что он поляк или итальянец.
— Не могу сказать, сир, но я верю, что он бессмертен, — отвечал маршал Бель-Иль. — Он дал мне эликсир, который заставляет меня чувствовать себя так, словно мне двадцать четыре года… Я верю, что он бросил вызов самой смерти.
— Ха! — сказал король.
Хотя король знал физику и химию, ботанику и астрономию и сам был специалистом в медицине, граф де Сен-Жермен очаровал его — этот человек, который вызывал тени и фантомы, который говорил на двенадцати языках, играл на всех инструментах, мастерски писал красками и знал химию, оптику и медицину.
На вид ему было около пятидесяти, но он утверждал, что ему две тысячи лет.
— Был ли двор Франциска Первого так блестящ, как о том говорят? — спрашивала маркиза у графа, разумея 1515 год.
— Конечно, там был да Винчи, всегда занятый рисованием и рассуждающий о луне и воде, — сказал Сен-Жермен, — но во времена Марии Стюарт и Маргариты Валуа двор был местом очарования — храмом, посвященным удовольствиям всякого рода.
— Люди правы, говоря, что лжец должен обладать очень хорошей памятью, — заметил Людовик Пятнадцатый.
Говорили, будто Сен-Жермен может преобразовывать металлы, что у него есть эликсир жизни, что он может заставить расти жемчужины и удалять изъяны в бриллиантах. Взгляд его околдовывал человека. У него имелись притирания, которые сохраняли и восстанавливали молодость. Он не ел и не пил на людях.
— Съешьте яйцо, выпейте вина. Я вам приказываю, — говорил король.
Тогда Сен-Жермен бывал вынужден омочить губы, устремив при этом на короля свои ужасные глаза.
Сен-Жермена принимали при дворе, ибо ни один двор не был в одно и то же время столь восприимчивым и столь снобистским, как наш. Потом в один прекрасный день он вынужден был уехать, и его видели в Англии с Горацио Уолполом и принцем Уэльским, а потом с Клайвом в Индии. Где бы граф ни останавливался, он всегда приготовлял снадобья и лекарства, находил новые оттенки и цвета и дразнил перспективой вечной жизни.
— Он вернулся, — сказала Помпадур в 1757 году, — и выглядит даже моложе! Вы заметили рубиновые пуговицы у него на рукавах?
Ему предоставили апартаменты в огромном замке де Шамбор.
Казалось, что и король, и мадам де Помпадур, люди весьма осмотрительные, были загипнотизированы. То был год, когда Дамьен, слуга, исполненный республиканских мыслей и безумия, нанес королю удар кинжалом. Рана оказалась легкой, но Помпадур была на некоторое время отослана, чтобы король мог покаяться, однако на сей раз он позволил ей вернуться. Дамьена рвали раскаленными докрасна щипцами и лили в раны расплавленный свинец. Его привязали к шести лошадям, чтобы те разорвали его на части, а когда не получилось, разрубили топором, после чего сожгли.