Алый знак доблести
Шрифт:
V
Затем несколько минут длилось ожидание. Юноша представил себе улицу своего родного городка в весенний день перед приездом цирка. Вспомнил, как, совсем еще малыш, волновался тогда, готовясь немедля броситься вслед за потрепанной леди на белой лошади или труппой в обшарпанном фургоне. Вновь увидел желтизну дороги, ряды ожидающих горожан, скромные дома. С особенной отчетливостью вспомнил старика, который сидел на ящике из-под галет перед своей лавчонкой и делал вид, будто презирает подобные зрелища. Множество подробностей во всем богатстве
– Идут!
– крикнул кто-то.
Все задвигались, забормотали. Каждому хотелось, чтобы патроны, все до единого, были у него под рукой. Они старательно подтягивали и оправляли подсумки. Ни дать ни взять - примерка нескольких сотен новых шляп.
Долговязый, положив перед собой ружье, вытащил из кармана алый носовой платок. Он накинул его на шею и с необыкновенным тщанием принялся завязывать, но тут по рядам снова глухо прокатилось:
– Идут! Идут!
Залязгали затворы ружей.
По затянутому дымом полю неслась бурая лавина пронзительно вопящих людей. Они бежали, пригнув головы, беспорядочно размахивая ружьями. В передних рядах, наклонившись вперед, быстро двигалось знамя.
Увидев неприятеля, юноша похолодел: он не был уверен, что зарядил ружье. Стоял, пытаясь собраться с мыслями и точно вспомнить, когда именно мог его зарядить, но так и не вспомнил.
Генерал, где-то потерявший головной убор, подскакал на взмыленном коне к командиру 304-го полка.
– Вы обязаны остановить их!
– орал он не своим голосом и тряс кулаком перед носом полковника.- Обязаны остановить!
– С-слушаюсь, генерал, слушаюсь! Богом клянусь, с-сделаем, что сможем!
– От волнения полковник начал заикаться. Генерал яростно взмахнул рукой и пустил коня в галоп. Полковник, давая, видимо, выход своим чувствам, начал бессмысленно выкрикивать бран ные слова, точно разобиженный попугай. Быстро оглянувшись, чтобы проверить, все ли в порядке в задних рядах, юноша увидел, что командир смотрит на вверенный ему полк с такой злостью, точно больше всего жалеет в эту минуту о своей причастности к нему.
Сосед юноши тихонько бубнил:
– Вот и для нас заварилась каша, вот и для нас…
Где-то сзади нервно расхаживал ротный командир.
Он наставлял солдат, как учительница наставляет мальчишек, впервые открывших буквари.
– Поберегите патроны, ребята! Не стреляйте, пола я не подам знак. Не палите без толку… Дайте им подойти поближе… Не будьте ослами!
Пот ручьями струился по лицу юноши, оно было измазано, как лицо ревущего мальчонки. То и дело он судорожно вытирал рукавом глаза. Рот все еще был приоткрыт.
Он взглянул на поле, кишащее врагами, и мгновенно перестал думать о том, зарядил ружье или не зарядил. Еще внутренне не приготовившись, еще не сказав себе, что сейчас вступит в бой, он вскинул послушное, не дрогнувшее в руках ружье и, не целясь, выстрелил. Потом он уже стрелял как заведенный.
Он внезапно забыл о себе, перестал смотреть в лицо грозящей судьбы. Был уже не человеком, а винтиком. Что-то, чему он принадлежал -
Приди ему в голову мысль, что полк будет разбит, он, возможно, отрезал бы себя от него. Но юноша все время слышал своих однополчан, и это рождало в нем уверенность. Полк напоминал фейерверк, который, однажды пущенный, будет сверкать всему наперекор, пока не истощится его огневая энергия. Полк пыхтел и стрелял с завидным усердием. Юноше казалось, что полоса земли перед ними усеяна поверженными врагами.
Он ни на минуту не забывал, что рядом с ним его товарищи. Им владело неизъяснимое чувство военного братства, более притягательного, чем даже цель, во имя которой они сражались. Чувство таинственного родства, сотворенного пороховым дымом и смертельной опасностью.
Он был занят делом. Уподобился плотнику, который сколотил множество ящиков и теперь сколачивает еще один, только его движения отличала лихорадочная быстрота. Мысленно он куда-то все время уносился, опять-таки точь-в-точь как плотник, насвистывающий во время работы и вспоминающий друга или врага, родной дом или кабак. Потом эти обрывки мыслей будут представляться ему роем бесформенных, туманных образов.
Тут наступила минута, когда на нем начала сказываться атмосфера боя - он обливался едким потом, глазные яблоки налились жаром и, казалось, вот-вот лопнут, как раскаленные камни. Уши полнил обжигающий грохот.
Им овладела неистовая ярость. Бешенство отчаяния, как у загнанного животного, как у кроткой коровы, которую преследуют псы. Юноша ненавидел свое ружье за то, что одним выстрелом оно способно убить только одного человека. Он страстно хотел броситься вперед и стиснуть руками чье-нибудь горло. Жаждал такой мощи, чтобы единым жестом смахнуть, стереть с лица земли все, что видел перед собой. Сознание бессилия еще больше разъяряло его, он бесновался, как зверь в клетке.
Весь окутанный пороховым дымом от множества стреляющих ружей, юноша меньше ненавидел людей, мчавшихся прямо на него, чем эти вихрящиеся фантомы войны, которые не давали ему вздохнуть, засовывая в пересохшую глотку края своего смрадного одеяния. Подобно тому, как слишком туго спеленутый младенец пытается освободиться от безжалостных пут, так и он исступленно боролся за передышку для своих нервов, за глоток свежего воздуха.
Лица людей пылали от бешенства и глубокого внутреннего напряжения. Многие что-то тихонько бормотали, и эти чуть слышные восклицания, ругательства, проклятия, молитвы сливались в неистовую дикарскую песнь, в какой-то небывалый приглушенный и потрясающий хорал, идущий под бравурный аккомпанемент военио-маршевых аккордов. Сосед юноши все время лепетал нежно и ласково как ребенок. Долговязый громко ругался. С его губ срывались черные стаи причудливых богохульств. Еще один солдат вдруг начал возмущаться таким сварливым тоном, точно запропастилась его шляпа.