Алый знак доблести
Шрифт:
засверкали.
– Наверное, бывало и такое. Только я не дам деру. Плакали денежки того, кто побьется об заклад, что я покажу пятки.
– Чушь какая!
– сказал юноша.- Ты что же, храбрее всех на свете?
– Брось ты!
– возмущенно крикнул горластый.- Когда это я говорил, что храбрее всех? Сказал, что буду драться как положено, вот и все. И буду. А ты-то кто
такой, что так разговариваешь? Тоже мне Наполеон Бонапарт выискался!
Он сердито уставился на юношу, потом зашагал прочь.
– Ну чего ты бесишься?
– с яростью в голосе крикнул ему вслед юноша. Но тот молча уходил все дальше. Юноша с
Он побрел к своей палатке и растянулся на одеяле рядом с похрапывающим долговязым. В темноте перед ним заплясало видение тысячеязыкого страха, который до тех пор будет бубнить ему одно и то же, пока он не удерет, меж тем как другие хладнокровно исполнят все, порученное им страной. Он не скрывал от себя, что не справится с этим чудовищем. Чувствовал - каждый его нерв превратится в ухо, внимающее голосам страха, тогда как другие солдаты останутся глухи к ним и невозмутимы.
От этих мучительных мыслей он обливался потом, а до его слуха все время долетали негромкие спокойные слова:
– Объявляю пять.
– А я шесть.
– Семь.
– Идет семь.
Он не отрывал глаз от алых, колеблющихся отсветов огня на белом скате палатки, пока не уснул, обессиленный, изнуренный этой беспрерывной душевной мукой.
III
Следующей ночью войсковые колонны, похожие теперь на фиолетовые полосы, переправились по двум понтонным мостам на другой берег. Пламя костров окрашивало воду в винно-багряные тона. Его лучи, освещая движущиеся колонны, вдруг загорались то там, то тут золотым или серебряным блеском. На противоположном берегу волнистые контуры темных таинственных холмов исчертили небо. Ночь голосами насекомых пела свой торжественный гимн.
После переправы юноша уверил себя, что на них из хмурых пещер леса внезапно и грозно ринутся вражеские полчища. Он настороженно вглядывался в темноту.
Но полк благополучно добрался до привала, и солдаты уснули непробудным сном утомленных людей. Утром еще заряженные энергией командиры построили их в шеренги и быстрым маршем повели по узкой дороге, ныряющей в лес.
Этот стремительный марш почти уничтожил особый отпечаток, который лежит на всех свежесформированных частях.
Люди устали, они начали по пальцам отсчитывать пройденные мили. «Стертые ноги да дерьмовый голодный паек»,- сказал горластый. Солдаты потели и ворчали. Потом они начали сбрасывать ранцы. Одни равнодушно оставляли их на дороге, другие старательно припрятывали, твердя, что при первой возможности вернутся за ними. Многие сняли плотные рубашки. Теперь почти все несли только самую необходимую одежду, одеяла, легкие вещевые мешки, манерки, ружья и патроны.
– Ты можешь есть и можешь стрелять,- сказал юноше долговязый.- А ничего другого тебе и не положено.
Обученная лишь теории, неповоротливая пехота внезапно превратилась в пехоту легкую и подвижную, уже умудренную практикой. Избавившись от лишнего груза, люди почувствовали заряд сил. Но достался он им ценой дорогих ранцев и, в общем, очень хороших рубах.
И все-таки разница между их полком и полками истеранов все еще не исчезла. Полки ветеранов выделялись из всех армейских соединений своей малолюдностью. Когда полк юноши прибыл на место, к ним подошли ветераны, бродившие поблизости, и один из них, обратив внимание на длину колонны, спросил:
– Эй, ребята, это какая бригада?
– Услышав в ответ, что вовсе это не бригада, а полк, «старички» расхохотались и воскликнули: «О, Господи!»
К тому же, почти на всех «желторотых» были одинаковые кепи. Меж тем в них должна быть запечатлена история головных уборов полка за годы и годы. И, кроме того, золотые буквы на полковом знамени не потускнели. Они были новенькие, красивые, а древко блестело от маслa, которым его натирал знаменосец.
Армия снова застряла на месте, словно собираясь с мыслями. Мирный запах сосен щекотал ноздри солдатам. По лесу разносился монотонный стук топора, насекомые, покачиваясь на былинках, как-то по-старушечьи жужжали. Юноша вернулся к прежней своей теории синемундирного парада.
Но вот однажды на сереньком рассвете его разбудил, потянув зa ногу, долговязый, и, еще не совсем очнувшись от сна, он вдруг оказался на лесной дороге и обнаружил, что куда-то мчится вместе с однополчанами, которые уже задыхаются от быстрого бега. Манерка ритмично ударяла его по бедру, сумка мягко покачивалась. Ружье слегка подскакивало на плече в такт бегу и норовило сбить кепи с головы.
До него доносились тихие отрывистые фразы:
– Что это… все… значит?
– Куда к черту… мы так… несемся?
– Билли, да не наступай… мне на пятки. Бежишь… как корова.
И пронзительный голос горластого:
– Какого дьявола они устроили такую гонку? Юноше казалось, что утренний туман расступается под напором плотной массы бегущего во весь дух войска. Вдруг откуда-то донесся треск выстрелов.
Юноша был в полном смятении. Он бежал, окруженный товарищами, и силился думать, но все мысли сводились к одной: стоит ему упасть - и он будет затоптан напирающими сзади. Все его способности были направлены на то, чтобы не споткнуться, обогнуть препятствия. Он чувствовал, как его стремительно несет поток толпы.
Солнце разлило свои разоблачительные лучи, и один за другим взгляду явились полки, словно вооруженные воины, рожденные самой землей. Юноша понял, что настал его час. Час, когда он пройдет проверку. Близость великого испытания заставила его на миг ощутить себя младенцем, ощутить, как беззащитна плоть, облекающая человеческое сердце. Улучив удобную минуту, он испытующе огляделся.
И сразу понял, что улизнуть отсюда не удастся. Полк замыкал его в себе. К тому же со всех сторон обступали непреложные законы общественной морали и закон как таковой. Юноша был заключен в движущийся ящик.
Когда он обнаружил это, ему пришло в голову, что он никогда не хотел идти на войну. И завербовался отнюдь не по доброй воле. Его принудило к этому безжалостное правительство. И теперь его волокут на бойню.
Полк сбежал с откоса и вброд перешел через какую-то речушку. Печально и медленно струилась одетая черной тенью вода, из нее на людей пристально смотрели белоглазые пузырьки воздуха.
Когда они взбирались на противоположный берег, начала грохотать артиллерия, и тут юношу охватило такое любопытство, что все прочее вылетело у него из головы. Он карабкался на откос с ретивостью, которой позавидовал бы самый кровожадный вояка.