Амелия
Шрифт:
Справедливо писала о нем Мери Монтегю (1689–1762), одна из самых образованных женщин Англии XVIII в., писательница и путешественница, состоявшая к тому же в родстве с романистом: «Я сожалею о смерти Филдинга, и не только потому, что не прочту больше новых его сочинений; мне кажется, он потерял больше, чем другие, – ведь никто не любил жизнь так, как он, хотя никто не имел для этого столь мало оснований… Его организм был так счастливо устроен (хотя он и делал все возможное, чтобы его разрушить), что позволял ему забывать обо всем на свете перед паштетом из дичи или бутылкой шампанского, и я не сомневаюсь, что в его жизни было больше счастливых мгновений, чем в жизни любого принца». [426]
426
Цит по H Fielding The critical heritage. P. 394.
В Лиссабоне, на чужбине, и покоится прах Филдинга, быть может, одного из самых английских писателей – по свойствам своего таланта, жизневосприятия, юмора и самой своей человеческой сути.
Обратимся теперь непосредственно к «Амелии». Начало повествования решительно отличается не только от вступительных глав прежних романов самого Филдинга, но и всех прочих известных английских романов того времени. Никаких предварительных сведений о героях, об обстоятельствах их рождения и воспитания, того, что должно подготовить нас к восприятию последующего сюжета. Читателя сразу погружают в гущу событий: группа задержанных ночной стражей правонарушителей предстает перед судьей Трэшером, творящим скорый и неправый суд; затем один из задержанных оказывается в тюрьме, и только здесь мы узнаем, что имя его капитан Бут и догадываемся, что он-то и будет одним из главных героев романа. В римской литературе существовал специальный термин для такого рода повествовательного приема – in m'edias ress, что означает – «в середину дела», т. е. ввести читателей с самого начала в разгар событий.
В тюрьме Бут неожиданно встречается с красивой дамой, тоже арестанткой, которую он знал несколько лет назад и которую, к его изумлению, обвиняют в убийстве. Какое стремительное и, можно сказать, увлекательное начало, столь необычное для романов той эпохи и столь характерное впоследствии для европейского уголовного романа! Удовлетворяя естественное любопытство героя, дама – мисс Мэтьюз, рассказывает ему не только о том, что привело ее в тюрьму, но и о том, как ей жилось в родительском доме. Затем, уступая настойчивым просьбам мисс Мэтьюз, капитан Бут сам в свою очередь посвящает ее – и притом еще более детально – в события своей жизни за те же годы.
Если рассказ мисс Мэтьюз занимает три главы первой книги, то вставной рассказ Бута занимает всю вторую и третью книги; мало этого, в романе есть еще один огромный вставной рассказ другой героини романа – миссис Беннет, впоследствии миссис Аткинсон, – о своем прошлом и своих несчастьях. Он непомерно растянут, включает множество подробностей, казалось бы, не очень относящихся к делу, а подчас и просто в данной ситуации неуместных. Этот рассказ занимает почти целиком всю седьмую книгу! Таким образом, вставным повествованиям отведено три книги из двенадцати, т. е. почти четверть всего объема романа, и они надолго оттягивают дальнейшее развитие сюжета. [427]
427
К этому следует прибавить, что сцены суда и тюремных нравов, поражающие достоверностью и жизненностью, контрастируют с куда более традиционным материалом во вставных рассказах, если можно так сказать, уже освоенных тогдашней литературой. Многое в истории Бута, например, кажется заимствованным из произведений другого рода и выглядит в контексте романа чужеродным и зачастую неубедительным. Так, насильно разлученный со своей возлюбленной Бут, не зная, как с ней увидеться, решает спрятаться в корзину, в которой местный виноторговец должен был доставить в дом, где жила Амелия, бутылки с вином. В этой корзине Бут проводит несколько часов, а затем совершает в ней же путешествие в деревенскую усадьбу, где его и обнаруживают. Такой эпизод естественней представить в какой-нибудь комедии интриги (в связи с этим невольно вспоминается шекспировский Фальстаф из «Виндзорских проказниц», спрятавшийся в корзине с грязным бельем). Удивительно и то, что эту затею герою подсказал самый почтенный и основательный герой романа, очень строгий в вопросах морали и поведения и не скупящийся на произносимые докторальным тоном поучения священник Гаррисон; он же и договорился на сей счет с упомянутым виноторговцем. Все это никак не вяжется с обликом священника, как он изображен в дальнейшем в романе. Перед нами явная литературная реминисценция, тем более очевидная и досадная, что этот эпизод соседствует с материалом, отличающимся беспощадной жизненной подлинностью.
Еще пример: рассказывая о событиях, имевших место несколько лет тому назад, Бут тут же в подтверждение своих слов достает из кармана полученные им тогда письма, которые, выходит, он все эти годы неизвестно зачем носил всегда с собой и которые чудесным образом сохранились (несмотря на то что кафтан Бута побывал только что в руках арестантов-уголовников).
Одним словом, композиция романа представляется на первый взгляд неслаженной, недостаточно продуманной, а вставные эпизоды-рассказы воспринимаются как несколько неуклюжая попытка восполнить пробел и дать читателю необходимые сведения о героях. Выходит, Филдинг, начав так оригинально, нестандартно свое повествование у не знал, как потом ввести читателя в курс дела, а сам материал романа производит впечатление известной пестроты и неоднородности.
В предисловии к своему раннему роману «История приключений Джозефа Эндруса…» Филдинг обозначил жанр повествования термином «комический эпос» и пояснил, что большой охват событий, множество действующих лиц и протяженность во времени роднит его роман с эпосом Гомера и Вергилия, а то обстоятельство, что герои романа люди низкого звания и их приключения носят комический характер, сближает его с комедией. Однако строение сюжета и в уже названном романе и в «Истории Тома Джонса, найденыша» сближает их не столько с «Одиссеей» или «Энеидой», сколько с совсем другим и относительно современным жанром – испанским и особенно французским приключенческим плутовским романом – «Комическим романом» (1651–1657) Скаррона (1610–1660) и «Жиль Блазом» (1715–1735) Лесажа (1668–1747).
В обоих названных романах Филдинга использована сходная сюжетная схема: повествование представляет собой историю дорожных приключений – неожиданные встречи и нападения разбойников, таверны и гостиницы с непременными потасовками и недоразумениями, когда персонаж по ошибке забредает в чужой номер и т. п. Причем не все эти эпизоды так уж необходимы по логике сюжета, без некоторых из них можно было бы и обойтись, а некоторые и поменять местами без особого ущерба для повествования. И весь этот калейдоскоп эпизодов и приключений скрепляет воедино главный герой; он – как нитка, на которую нанизываются отдельные эпизоды и приключения, отсюда и термин, применяемый к такого рода композициям – нанизывающая. В конце романа происходит непременная встреча разлученных или потерявших друг друга героев (и Фанни, и Софья – героини этих романов Филдинга – отправляются на поиски своих возлюбленных), их соединение, которому ничто больше не препятствует, нередко возникающие неожиданно найденные родители, а с ними и установление подлинного социального статуса героя (дворянский сын), и неожиданно обретенное наследство, и, наконец, свадьба в идиллическом финале.
В «Амелии» же не только зачин романа выглядит иначе. Неспроста он и не назван традиционно «историей приключений», а именем героини. В основном сюжете нет никаких дорожных странствий, они вынесены за скобку – в предысторию: помещены во вставной рассказ Бута о том, как он отправился на войну, а его жена, узнав о его ранении, презрев опасности, последовала за ним. Нет здесь ни таверн, ни потасовок, ни комических недоразумений, нет и непременного свадебного финала: роман повествует о приключениях супружеской пары (история любви героев, всего что предшествовало их браку, тоже дана во вставном рассказе Бута), т. е. сюжет «Амелии» начинает развиваться после того события, которым обычно завершались тогдашние романы, и на это сразу же обратили внимание читатели и критики. Автор и сам объявляет об этом в посвящении романа; он и здесь сознательно отступает от традиции, хотя жизнь в браке, согласно господствовавшим тогда эстетическим представлениям, почиталась неинтересной, художественно непривлекательной.
Отметим еще несколько весьма существенных моментов, отличающих художественную структуру и содержание романа.
Исследователи обратили внимание на примечательные особенности, касающиеся временных и пространственных координат, в которых «располагаются» его события. Воспроизведем коротко наблюдения Боуэрса над временными границами повествования (эти наблюдения, в свою очередь, тоже большей частью предварены предшествующими исследователями). [428]
Хотя в начале своего рассказа Филдинг, явно подтрунивая над читателями, указывает, что описываемая им история начинается 1 апреля (т. е. в день розыгрышей, одурачивания), а вместо года ставит многоточие, он все же оставил в тексте, хотя и слегка закамуфлированные, указания, позволяющие дотошному читателю определить, к какому году относятся события. Коль скоро Бут участвовал в боях во время осады Гибралтара (а осада длилась с февраля по июнь 1727 г.), а далее автор словно между делом замечает, что старшему сынишке Бутов, родившемуся как раз во время осады, исполнилось к началу основных событий 6 лет (и точно так же Филдинг в другом месте, тоже как будто походя, уведомляет нас, что сержант Аткинсон служит к этому времени в армии уже 6 лет, а завербовался он в солдаты незадолго перед тем, как отправиться вместе с Бутом в Гибралтар); следовательно, основные события романа начинаются 1 апреля 1733 г.
428
Bowers F. Appendix 1 // Fielding H. Amelia / Ed. by M.C. Battestin. P. 535–539.
Какие причины побудили Филдинга перенести события романа на десятилетия назад (ведь в предыдущих романах он этого не делал)? Исследователи полагают, что это было в первую очередь обусловлено политическими соображениями: здесь сурово критикуются социальные нравы и уголовное законодательство, которые Филдингу как судье и, следовательно, должностному лицу скорее надлежало защищать, а посему он предпочел сделать вид, что критикует порядки периода правления кабинета Роберта Уолпола, нежели несправедливости и беззакония, чинимые при нынешнем кабинете Пелэма. И все-таки Филдинг явно разыгрывает читателя, он словно говорит ему: если дашь себе труд хорошенько поразмыслить над прочитанным, то поймешь, что здесь изображены отнюдь не только картины ушедших нравов.