Амелия
Шрифт:
И тут мисс Мэтьюз передала Буту полученное ею час тому назад письмо следующего содержания:
«ДРАГОЦЕННЕЙШАЯ СУДАРЫНЯ,
только те, кому известно, что такое любовь, могут хоть сколько-нибудь себе представить тот ужас, который я испытал, узнав по приезде в Лондон, случившемся не далее как сегодня утром, о Вашем аресте. Я тотчас же отправил своего стряпчего узнать подробности, и тот утешил меня благоприятным известьем о том, что человек, вся кровь которого не стоит единого Вашего волоска, находится вне опасности и что Вас можно взять на поруки. Я сию же минуту велел ему отправиться к Вам вместе с двумя моими поставщиками, [130] коих обязал дать поручительство за Вас на любую сумму в том, что Вы явитесь в суд, буде упомянутому выше господину достанет низости преследовать Вас по суду. Хотя мой стряпчий вот-вот должен явиться к Вам, я все же не стану медлить с отсылкой этого письма в надежде, что новости Вас обрадуют. Одновременно Вас будет дожидаться моя карета, чтобы отвезти Вас, куда Вам заблагорассудится. Вы легко можете себе представить, каких усилий стоило мне удержаться от искушения навестить Вас лично, однако, зная вашу щепетильность, я боялся, что это может оскорбить Вас и что Вы можете счесть меня недостаточно великодушным и готовым воспользоваться Вашим бедственным положением, лишь бы добиться счастья, которым я хочу быть обязанным единственно Вашему свободному выбору, когда Ваша доброта побудит Вас одарить меня тем, чего не в состоянии заслужить ни один из смертных. Простите мне все то, что содержится в этом наспех написанном письме и удостойте чести считать меня,
130
Для выпуска арестованного должника под ручательство требовалось по меньшей мере два поручителя, и оба они должны быть достаточно богаты, чтобы на всякий случай каждый из них мог заплатить всю сумму залога.
Почерк показался Буту знакомым, но душевное смятение не позволило ему вспомнить, кому он принадлежит, да и его собеседница не дала ему собраться с мыслями: едва он дочитал письмо, как она достала небольшой клочок бумаги и воскликнула:
– Вот что, сударь, содержится в письме и что, как опасается отправитель, может меня оскорбить.
И с этими словами мисс Мэтьюз сунула в руку мистера Бута банковый билет на сто фунтов, осведомившись с улыбкой, не находит ли он, что у нее есть основания считать себя оскорбленной такой неслыханной дерзостью?
Бут не успел собраться с ответом, как появился управитель тюрьмы в сопровождении стряпчего мистера Роджерса, уведомившего мисс Мэтьюз, что он принес с собой приказ об ее освобождении и что на улице дожидается карета, которая доставит ее, куда ей будет угодно.
Взяв у мистера Роджерса бумагу, мисс Мэтьюз заявила, что весьма обязана своему избавителю, однако все же не воспользуется его каретой, поскольку у нее нет ни малейшего желания покидать узилище столь торжественным образом; убедившись, что она упорствует в своем решении, стряпчий удалился, а за ним, поминутно кланяясь и с каждым поклоном повторяя «ваша милость», последовал вскоре и управитель тюрьмы.
Оказавшись наедине с мисс Мэтьюз, Бут не замедлил осведомиться у нее, почему она отказалась воспользоваться каретой, присланной джентльменом, который вел себя с такой подчеркнутой почтительностью? Устремив на Бута страстный взгляд, мисс Мэтьюз воскликнула:
– Не жестоко ли с вашей стороны задавать такой вопрос? Неужто вы воображаете, будто я могу уехать и оставить вас в таком положении? Как же мало ты знаешь свою Калисту! Неужто вы думаете, что я приняла бы сто фунтов от человека, к которому испытываю отвращение, если бы только они не могли пригодиться тому, кого я люблю? Я настаиваю, чтобы вы взяли этот банковый билет, как если бы он принадлежал вам, и воспользовались им по собственному усмотрению.
Бут торжественнейшим образом поклялся, что не возьмет ни шиллинга, уверяя, что он и без того получил от нее слишком много благодеяний и во всяком случае куда больше, нежели когда-нибудь будет в состоянии оплатить.
– Как жестоко ранит меня каждое ваше слово! – отозвалась мисс Мэтьюз. – Зачем вы говорите, что обязаны мне? Любовь не налагает никаких обязательств. Все, что она делает, она делает только ради себя самой. Поэтому я ничем не чувствую себя обязанной человеку, щедрость которого вызвана порывом страсти. Ведь я знаю, как мало значила бы для меня вселенная, если бы я могла отвергнуть ее, повинуясь велению сердца.
Пререкания затянулись; мисс Мэтьюз настаивала, чтобы Бут взял банковый билет, а он и слышать об этом не хотел; в конце концов он отправился прогуляться по тюремному двору, желая тем самым дать возможность даме переодеться.
Воспользовавшись его уходом, мисс Мэтьюз обратилась к управителю тюрьмы с вопросом, может ли она добиться освобождения капитана.
– Поскольку он не может внести залог, – ответил управитель, – добиться этого будет непросто; дело известное, тут уж без денег не обойдешься, ведь люди рассчитывают, что им в этом случае что-нибудь перепадет. Если же у арестантов нет своих денег, дающих право на законном основании обратиться к судье, тогда им остается лишь рассчитывать на помощь третьих лиц, которые согласятся поручиться за них, но только кто возьмется даром уговаривать кого-нибудь стать поручителем за арестанта, дело известное; иначе какой же резон; да и как бы мы все тогда жили, если бы нам хоть что-нибудь не перепадало?
– Конечно, конечно, – согласилась мисс Мэтьюз, – и сколько же это должно стоить?
– Сколько должно стоить? – повторил смотритель. – Сколько должно стоить? Позвольте прикинуть.
Поколебавшись немного, он объявил, что за пять гиней возьмется выхлопотать капитану освобождение. Такова была сумма, которой, по его предположению, еще располагала мисс Мэтьюз, ибо, что касается карманов джентльмена, то он уже давно удостоверился, насколько они пусты.
Мисс Мэтьюз, для которой деньги были все равно, что мусор (она и вправду богатство ни во что не ставила), тут же вручила смотрителю банковый билет и попросила разменять его, добавив: – Если для освобождения капитана потребуется даже вся эта сумма, то все равно он будет сегодня вечером на свободе.
– Вся сумма, сударыня! – вскричал управитель, как только пришел в себя, ибо при виде написанных черным по белому слов «сто фунтов» едва не лишился сознания. – Что вы! Как можно! Есть, конечно, такие бессовестные люди, но я не из их числа. Сто фунтов – зачем же так много, как можно! Что до меня, то, как я уже вам сказал, с меня вполне хватит пяти гиней, а это не такая уж большая цена. Ну, а сколько запросят другие точно сказать не могу. Письмоводитель его милости судьи, дело известное, не упустит случая заполучить кругленькую сумму; что же касается самого судьи, то он никогда ничего не требует… то есть никогда прямо об этом не говорит; ну, потом констебль тоже ведь кое на что рассчитывает; опять же стражники тоже должны что-нибудь получить, ну и потом стряпчие, представляющие обе стороны… им полагается вознаграждение по завершении дела.
– Что ж, – сказала мисс Мэтьюз, – оставляю все это на ваше усмотрение. Но уж если мне придется потратить двадцать фунтов, то чтобы до вечера капитан был на свободе. И приказ об освобождении вы должны вручить только мне самой: капитан ничего не должен знать о моем участии в этом деле.
Управитель обещал в точности выполнить все ее распоряжения; более того, он проявил такое рвение, что, несмотря на поданный обед, уступая настойчивому требованию мисс Мэтьюз, тотчас же отправился, по его словам, на поиски стряпчего.
Все остальное тюремное общество как обычно собралось за обеденным столом, и из всех присутствующих лишь один бедняга Бут был не в духе. Никто из окружающих не догадывался об истинной причине его меланхолии, и даже сама мисс Мэтьюз то ли не могла, то ли не желала признать, что причиной его угнетенного состояния было нечто более важное, нежели утрата надежды на скорое освобождение.
Однако всеобщее веселье и изрядная толика пунша, выпитого им после обеда (мисс Мэтьюз распорядилась принести за ее счет внушительных размеров бутыль, дабы угостить честную компанию по случаю своего освобождения), взбодрили Бута настолько, что, когда он расположился со своей подругой пить чай вдвоем, лицо его являло все признаки благодушия, а глаза излучали веселье.