Американские просветители. Избранные произведения в двух томах. Том 1
Шрифт:
Человечество в общем в своих понятиях или писаниях о свободе действий смешивает ее с механизмом, что не удивительно, ибо истинную природу человеческой свободы почти невозможно описать независимо от той или иной примеси обязательности; Вселенная вокруг нас, не исключая и наших телесных чувств, подчинена законам рока, так что во Вселенной нет вещи, которая была бы аналогична разумной природе или сколько-нибудь сходна с ней и с которой мы имели бы основание сравнить ее. А так как разум по самому своему принципу отличен от всех других известных нам видов существования, то природа и способ его действия или применения им своих способностей отличаются по своему характеру от всех других вещей, что делает аналогию неуместной. Разнообразные и широкие действия всей материи, о которой мы имеем какое-нибудь понятие, управляются всемогущей властью рока, и хорошо, что таким образом она упорядочивается разумной природой и подчиняется ей. Естественный трепет сердца, биение пульса и притяжение наших тел вкупе с другими законами нашей животной природы так же механичны, как и движение нашей солнечной системы; поэтому во Вселенной все подчинено законам рока, кроме действий или усилий причастных морали существ, которые от природы свободны, о чем мы знаем интуитивно и что не требует доказательств, ибо это знание неотъемлемо присуще всем мыслящим существам. Все возражения, когда-либо выдвигавшиеся против этого факта, порождены слабостью наших рассуждений. Именно вследствие этой интуитивной уверенности в том, что мы свободны, наша совесть оправдывает или осуждает все наши действия и наше поведение, и из этого сознания свободы проистекает все наше душевное счастье и несчастье, хвала и хула, и отсюда же мы выводим все наши понятия о добродетели и пороке или об ответственности. Но когда мы пытаемся исследовать свободу воли, или истинную сущность свободы, или то, в чем она заключается, окружающие нас со всех сторон законы рока нередко путают нас или ставят нас в тупик, и из-за неумения отличить свободу от принуждения мы смешиваем ее (в своих ошибочных понятиях) с действием этих механических законов. Таким образом, мы делаем в конечном счете (неправильные выводы, отрицающие реальность этой свободы, заключая, что ум подобно материи находится под властью законов рока, хотя в то же время подобный вывод совершенно противоположен нашей интуитивной уверенности в обратном. В конечном счете мы не можем не чувствовать себя виновными или невиновными в соответствии с велениями собственной совести и бываем счастливы или несчастливы в душе, исходя из своего интуитивного знания свободы наших действий, которое неизменно опровергает всю нашу противоречащую философии теорию, ратующую против этого. В самом деле, присущее нашему рассудку интуитивное сознание свободы естественно и правильно, и оно окажет свое действие на нашу совесть вопреки нашим теоретическим размышлениям о предначертанности наших действий. Свобода наших действий, сделавшая возможными добродетель и порок в человеческой природе, была внушена нашей душе одновременно с применением разума и знанием о моральном добре и зле. И хотя наши рассуждения по этому важному вопросу могут быть чрезмерно окрашены фатализмом в отношении окружающих нас вещей, а наши выводы могут оказаться более или менее ложными и ошибочными, однако наше интуитивное знание (intuition) реальности нашей свободы не может быть обманом, ибо наши действия, а значит, ответственность перед высшим судом бога или заменяющим его судом нашей собственной совести подсказываются неизменным голосом всякой разумной природы, которая должна была иметь божественное одобрение, повсеместно объявляемое разумной природе по интуиции. Ибо предположение, будто подневольные существа следует хвалить или порицать, наказывать или награждать за их предопределенные или пассивные действия, ужасно нелепо и противоречит здравому смыслу. Если бы бог по природе вещей был в состоянии заставить причастные морали деятельные существа поступать необходимым образом, они, несомненно, воздерживались бы от порочных деяний и механически практиковали то, что мы именуем добродетелью (хотя, будучи подчинена законам рока, она утратила бы свою природу), и механически сделались бы счастливыми, что позволило бы предотвратить царящие в области нравственности смятение и беспорядок и проистекающие отсюда беды. Но по природе и сообразности вещей богу было невозможно создать разумную природу, лишенную свободы, так как она естественно и необходимо вытекает из такой природы или прирожденна ей так, что одно не может существовать без другого. Вследствие этого стало возможным моральное зло, получившее доступ в этот мир исключительно из-за порочных действий человека, которые несут гибель не только отдельным личностям, но и целым семьям, республикам, королевствам и империям, независимо от того действия, какое они могут оказать на последующем этапе нашего существования.
Философы разных школ ожесточенно спорят о том, что будет с ослом, если поместить его между двумя одинаково соблазнительными охапками или связками сена, находящимися от него на равном расстоянии, но непосредственно недосягаемыми: умрет ли он от голода, не зная, какую из них предпочесть для насыщения? Однако более чем вероятно, что при этих обстоятельствах у осла хватит сообразительности, чтобы посрамить тех, кто в своих теоретических спекуляциях обрекает его на смерть. Некоторые считают, что подобного рода спекуляции приложимы и к мотивам поступков и поведения человека вообще, и утверждают, что мы не можем действовать без побудительных мотивов, что один преобладающий мотив среди множества других обязательно определяет акт выбора или воли и что если мотивы или побуждения предположительно были бы равносильными, то они уравновесили бы друг друга. Для подтверждения этого довода проводят механические сравнения, например, с весами и безменом, которые можно при помощи одинаковых грузов уравновесить так, чтобы их колебания прекратились; больший же груз перетягивает коромысло весов. Таким образом, ошибочно проводя механическое сравнение с действиями морального характера, упускают из виду свободу этих действий. Или же сравнивают [эти действия] со свободно и беспрепятственно текущей водой, полагая, что человек свободно действует под влиянием сильнейших мотивов, которые извне и необходимо определяют все его поступки в устроении природы, но тем не менее эти поступки столь же свободны, как свободна текущая по своему естественному пути вода, или как коромысло весов или безмена, склоняющееся в одну сторону под действием большего веса. Следует, однако, помнить, что в отличие от материальных вещей сущность разумной природы не занимает пространства, не телесна и не состоит из материи{5}; она ни тяжелая, ни легкая, ни круглая, ни квадратная, ни длинная, ни короткая, ни черная, ни белая. На что же она в таком случае похожа? Она похожа на самое себя, или, по выражению доктора Уоттса,
Нет ничего подобного ей вокруг полюса. Никак нельзя описать душу{6}.Точно так же движение воды, управляемое силой тяжести, или перетягивание коромысла весов или безмена, необходимо подчиненное тому же закону, или любое другое движение или действие природы или искусства не могут быть аналогичны душевным актам или сравнимы с ними, что и служило причиной путаницы у всех авторов, пытавшихся это сделать.
В самом деле, мыслящие существа и образ их действий по самой своей сути отличны от всех остальных частей Вселенной, и всякое сходство или сравнение, которое мы проводим, могут лишь опутать или осложнить правильное представление о нашей возвышенной разумной природе и о том .поразительном способе, каким осуществляются ее усилия или действия. Выводя же ее характер или действие из материи, формы и движения с их различными видоизменениями, следствиями и сочетаниями, будь то одушевленными или неодушевленными, мы (мысленно) принижаем ее, хотя вполне естественно представлять свободу ума при помощи внешних аналогий. Один индеец в нашей стране на вопрос, что такое его душа, ответил: «Это моя мысль». Ответ и лаконичен, и верен, и наибольшую уверенность в том, что мы действуем свободно, мы можем черпать из естественной интуиции. Таким образом, величайший философ и простой неграмотный крестьянин находятся в этом отношении в равном положении, так как оба они сознают себя свободными; это чувство и побуждает нас порицать себя или себе подобных, когда мы или они не руководствуются разумом.
До тех пор пока совесть человека будет источником душевного счастья или несчастья, проповедовать учение о необходимом характере наших действий бесполезно, ибо природа заставит нас одобрить или не одобрить самих себя в соответствии с нашим знанием о моральном добре и зле. Если природа заблуждается (что недопустимо) и внушает нам ошибочное сознание нашей свободы и, следовательно, морального добра и зла, то все же, пока природа (или совесть) остается самой собой, наши размышления или понятия о заслугах и проступках также останутся теми же самыми. А это не может не иметь аналогичных последствий, т. е. покоя и счастья или сознания вины и несчастья. Так что если природа обманула нас в этих вопросах, то у лас нет средств для успокоения своей греховной совести, разве что наше кальвинистское духовенство сумело бы вполне серьезно вбить в наши головы, что сознание нами вины или ответственности — это всего лишь заблуждение и что в действительности всемогущий бог навеки начертал и предопределил все наши поступки. Такая вера, возможно, и успокоила бы греховную совесть, но, по моему убеждению, бог природы так укоренил свой закон в душе человека, что проповедникам фатализма не удастся его уничтожить, и совесть всегда будет уличать во лжи таких проповедников, хотя бы часть человечества до традиции и соглашалась молчаливо с этим неверным учением.
Учение о роке используется в армиях как средство побудить солдат идти навстречу опасности. Магомет учил свою армию, что «срок жизни каждого установлен богом и что никто не мог бы сократить его, какому бы риску ни подвергался человек в бою или как-то иначе». Но весьма странно, что это учение внедряется в мирной и гражданской жизни и находит поддержку у религиозных учителей: ведь оно подрывает религию, как таковую, и делает излишней ее проповедь, если только не предполагать, что в числе других необходимых событий необходимо и то, чтобы они проповедовали это учение и чтобы я возражал против него, повинуясь тому же закону рока, согласно которому все мы рассуждаем и действуем как бы в замкнутом кругу. Если это так, то я делаю другой необходимый ход, состоящий в том, чтобы уволить проповедников этого учения и бережливо истратить получаемое ими вознаграждение, что, возможно, больше отвечало бы целям обеспечения нашего счастья, или же израсходовать эти деньги на доброе вино или старый эль, дабы возвеселить сердце и посмеяться над глупостью или хитростью тех, кто хотел бы превратить нас в простые машины.
Некоторые приверженцы учения о роке станут также утверждать, что мы действуем свободно; тем не менее они говорят нам, что существует взаимосвязь причин и следствий, которая тянется от бога до наших дней и будет продолжаться вечно; эта взаимосвязь управляет, мол, и будет управлять всеми поступками в нашей жизни и вызывать их, хотя в природе нет ничего более несомненного, нежели то, что мы не можем в одном и том же действии и в одно и то же время поступать и необходимо, и свободно. Но как трудно таким лицам, искренне уверовавшим в то, что они избраны (и тем самым по воле бога стали пользоваться особой его благосклонностью), отказаться от своих представлений о предопределенности всех событий, на которых вопреки здравому смыслу зиждутся их положение божьих избранников и вечное счастье. С другой стороны, открыто идти против закона природы (или велений совести), который интуитивно подтверждает несомненность свободы человека, им так же трудно, как и отвергать эту очевидность; поэтому они цепляются за обе части противоречия, утверждая, что они действуют и необходимо, и свободно, и, исходя из этого противоречивого принципа, пытаются отстоять и веления естественной совести, и свою блажь, будто они избранники бога и пользуются его исключительной благосклонностью.
Такие люди обычно утверждают, что предвидение, предопределение или веления бога необходимо приводят к одному и тому же результату и в равной мере определяют деятельность человека. Поскольку же повсеместно признано, что богу извечно ведомы все деяния человека, эти люди заключают, что человеческое поведение или поступки необходимы. По их словам, это должно соответствовать божественному предвидению, иначе знания бога были бы несовершенными; при этом они не принимают во внимание, что невозможно знание богом того, поступает ли свободно действующее существо необходимо или же необходимо действующее существо поступает свободно; бог знает вещи или факты такими, каковы они на самом деле. Так что, если мы действуем свободно, бог знает, что мы действуем свободно; если же мы действуем необходимо, то он знает, что мы действуем необходимо. Тем не менее, исходя из теории рока, можно утверждать, что наши действия достоверны, или же они не могли быть известны. Правильно, но эта достоверность проистекает не из божественного предвидения, а из человеческой деятельности; поэтому если наша деятельность свободна, то достоверно, что она свободна, если же она необходима, то достоверно, что она необходима. Таким образом, и достоверность наших действий, и божественное предвидение их объясняются их природой или реальностью; точно так же в отношении человеческой деятельности не может быть никакого другого предвидения или никакой другой достоверности, кроме тех, которые проистекают из присущей ей природы. Поэтому довод, основанный на признании вечного предвидения или достоверности, применим и к свободе деятельности человека, и к неизбежности таковой. В целом мы вправе заключить, что наши действия не обусловливаются божественным предвидением, а, напротив, обусловливают его, так как знания бога или человека должны основываться на истине, а истина не может не основываться на природе. Поэтому природа есть наша путеводная звезда в вопросе о свободе или необходимости поступков, совершаемых нами в жизни, ибо, хотя следует признать, что наше поведение в жизни либо необходимо, либо свободно, том не менее таким, какое оно есть, его делает не знание бога или любого другого разумного существа, а наши действия объясняются их природой. Именно она определяет, свободны ли они или необходимы, и именно она обусловливает божественное предвидение. В самом деле, богу ведомы не только поведение или действия каждого из его созданий, но также способ его действий, а как раз способ действий и должен определить, необходимы ли они или свободны, и именно природа их действий должна установить их способ, а на нем основывается божественное предвидение.
Из приведенных выше доводов мы заключаем, что важный вывод о свободе или фатальности наших действий нам следует делать, исходя из присущей им природы, а не из божественного предвидения или просто из знания бога.
Предопределение действий человека богом — это поистине то же самое, что божья воля, ибо эти выражения — синонимы и оба они означают проявление божественной воли во всех поступках людей: ведь то, чего бог хочет, предопределяя события, бывает таким же абсолютно обязательным и необходимым по своим последствиям, каким могла бы быть его воля в отношении этих событий. Но божественное предвидение есть не более как знание человеческих поступков, на которые воля или решение бога не оказывают никакого влияния, не служат их причиной, не вмешиваются в них и которые всецело объясняются свободной деятельностью человека.
Из замечаний по этому вопросу явствует, что божья воля или предопределение деятельности людей привело бы к ее фатальной необходимости; но предвидение бога не определяет, необходимы ли их поступки или свободны.
Вопрос о человеческой деятельности во многих отношениях запутан, труден и сложен, что еще усугубляется ухищрениями и софистикой пристрастных авторов. Для того чтобы всесторонне исследовать его, потребовался бы целый том; я намереваюсь сделать это в будущем и потому, излагая настоящую краткую систему, осветил вопрос лишь в общих чертах и коснулся его постольку, поскольку того требовала моя система, с тем чтобы исключить человеческую деятельность из провидения бога. В самом деле, если бы творец природы и в отношении человеческих поступков распространил определенную взаимосвязь причин и следствий на людей, совершающих эти поступки, то отсюда следовало бы, что бог — единственное деятельное начало в этом мире и что он — при помощи своих рядов причин и следствий — побуждает людей к действию, т. е. служит действующей причиной их деятельности, а это означало бы либо сделать бога ответственным за грехи, либо исключить моральное зло из нашего мира.
Одного этого соображения вполне достаточно, чтобы навсегда установить реальность свободы человека, что в то же время согласуется с нашим осознанием ее и на чем основаны все наши понятия о правде и неправде или о моральном добре и зле.
Мы закончим этот раздел и главу в целом беглыми замечаниями относительно исследований св. Павла{7} по вопросу об избранности и предопределении, содержащихся в девятой главе его Послания римлянам. «Но так было и с Ревеккою, когда она зачала в одно время двух сыновей от Исаака, отца нашего; ибо, когда они еще не родились и не сделали ничего доброго или худого (дабы изволение божие в избрании происходило не от дел, но от призывающего), сказано было ей: больший будет в порабощении у меньшего, как и написано: Иакова я возлюбил, а Исава возненавидел. Что же скажем? Неужели неправда у бога? Никак. Ибо он говорит Моисею: кого миловать, помилую; кого жалеть, пожалею. Итак, помилование зависит не от желающего и не от подвизающегося, но от бога милующего. Ибо Писание говорит фараону: для того самого я и поставил тебя, чтобы показать над тобою силу мою и чтобы проповедано было имя мое по всей земле. Итак, кого хочет, милует; а кого хочет, ожесточает. Ты скажешь мне: за что же еще обвиняет? Ибо кто противостанет воле его?» [Римл., гл. 9, ст. 10—19]. Это возражение апостол пытается опровергнуть следующим доводом: «А ты кто, человек, что споришь с богом? Изделие скажет ли сделавшему его: зачем ты меня так сделал! Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого? Что же, если бог, желая показать гнев и явить могущество свое, с великим долготерпением щадил сосуды гнева, готовые к погибели» [Римл., гл. 9, ст. 20-22].