Амфитрион
Шрифт:
Наш герой тоже ездил в страну, увитую с востока университетским плющом{12}, на стажировку и даже написал за два семестра большую статью об американском присутствии в Европе между Первой и Второй мировыми войнами, но оставаться в колыбели свободы не захотел. Проведал папу, проведал маму, понял, что «стал совсем большой», да и, вздохнув, вернулся в родной город. И жил в родительской квартире один.
Впрочем, однажды в холодный зимний вечер в его дверь постучал мягкой лапой (или позвонил? Этого Митя вспомнить не мог) степенный круглый кот необычной снежно-белой окраски, и два одиноких мужчины с тех пор так и обитали в «сталинском доме с башенкой», что напротив бывшего СЭВа{13}. К 2020 году дом пережил капитальный ремонт,
А про одинокий образ жизни Алены читателю и не надо ничего объяснять. Упоминавшиеся родители благополучно проживали в Марьиной роще и с переменным успехом сражались с воспитанием подростка-сына, мечтавшего о карьере Русскаго Хакра. В процессе реализации мечты Николенька Ордынцев (такой была фамилия семейства) значительно продвинулся по пути к инкарцерации: первым обрушенным им «проектом» стала гостевая книга сайта компании Disney Productions. Однако испытания проходят, а успех окрыляет, и великое счастье, что спящие родители так и не узнали: как-то ночью их тихий сын с мечтательным взглядом ботаника чуть не погасил веселых электрических светлячков, но на сей раз не за океаном, а в родном городе – в ЦПКиО имени Чехова. Если сын – такая бедовая голова, где уж тут уследить за прилежной взрослой дочкой?
Аленина семья жила довольно тесно, и, поступив в МГУ, Алена не без труда устроилась в общежитие. Начав работать в «Гусе», сняла однушку в Крылатском и вздохнула свободно, хотя и не слишком громко. Алена тоже была воспитанной девушкой.
*
После кухонного совещания прошло несколько дней.
– Я не понимаю, как ты собираешься его уговаривать. У нас нет на него денег, ты же понимаешь! Нет, нет. Подожди… дай я закончу! Алена! Он работает с богатыми толстыми бабищами, которых кодирует от еды… с организациями, с магнатами, с актерами какими-то! Я же посмотрел в сети! Он Курдову голос поднял на полторы октавы за четыре сеанса, а потом всеми силами его, так сказать, опускал, чтоб не получился Фаринелли{14}… Да, я знаю, знаю, ты не веришь, что в Интернете правда, а я верю! Я… Алена! Да послушай же! – Линия возмущенно задышала. – Ты представляешь, сколько это может стоить? – продолжил Митя, проигнорировав дыхание, – не говоря уж о том, что это незаконно, он просто не станет рисковать!
– Не ори, – шепотом прокричал Аленин голос, и Митя поменял телефонную руку.
– Тут ветер! – неубедительно оправдался он, ввинчиваясь в проходной двор между Петровкой и Неглинкой. Ветер засвистел еще хлеще. «Если это получится, – подумал Митя, с неприязнью наблюдая за тем, как из темно-синего “бентли” высаживается дама в белом меховом манто из кого-то мягкого, при жизни так и не узнавшего, как драгоценна его шкурка, – так вот, если все получится, я… приду в ювелирный магазин, куда идет эта дама, прямо из «Гнозиса» и куплю Аленке драгоценность». Как это намерение сочеталось с его теперешней обозленностью на Аленину рассудительность, он и перед расстрельным взводом не сумел бы сказать, и потому реалистическая его часть обреченно вздохнула.
– Митечка, дорогой, ну не нервничай заранее, пожалуйста! – зашептала Алена, кажется, укрывшаяся за собственной узкой спиной в углу институтской курилки. Алене всегда было неудобно говорить: то она училась, то ехала, то работала, и везде были люди, и перед всеми было неудобно. Митя кивнул. Алена будто увидела кивок и продолжила: – Ну, понимаешь, у него ведь есть личные научные интересы, а наша ситуация такая нетипичная. Надо просто его правильно попросить, правильно поставить задачу.
– Да-да, Шопенгауэр нервно курит под лестницей, – прошипел Митя, снова кидаясь в схватку
– Причем тут Шопенгауэр? – удивилась Алена, невероятным образом сочетавшая в характере восклицательную эмоциональность и мудрое терпение в отношении Мити, который платил ей за это совершенно нестабильной любовью.
– Потому что это именно он написал книгу «Афоризмы житейской мудрости», – кипел Митя, не в силах успокоиться. – Ты думаешь, даже если этот Геннадий будет в состоянии отличить тебя от других голых тел у столбов…
– У шестов, – тихо поправила Алена.
– Да-да, терминологическая точность нам сейчас необходима! Тем не менее вряд ли он захочет вообще иметь дело с твоим… с твоим…
– Любимым? – тихо подсказала Алена с еле уловимой вопросительной интонацией, которая как бы говорила: «Но я не настаиваю, если что». Митя прошел, наконец, проходной двор и вышел к бульварчику. Напоследок его еще разок хлопнуло по затылку краем ветряной простыни, и наш герой притих, и сказал терпеливо ожидающей трубке:
– Да, милая Аленушка. Да… Но если ты уверена, просто скажи ему, что я подъеду в удобное время и объясню свою просьбу.
А дело было вот в чем: Митя никак не мог смириться с тем, что его любимая девушка работает в стрип-баре.
Они познакомились по электронной почте. СГ делали репортаж об университетских модах, и кто-то из коллег порекомендовал Мите бойко пишущую Алену, таинственным образом прославившуюся на весь гумфак статьями в новый «Вестник МГУ», где она вела колонку о повседневной жизни собственно гумфака. Колонка называлась Faculty[9] и подписывалась неким Гением Местовым. Так и получилось, что знакомство их было овеяно дыханием Страшной Тайны – Алена писала под псевдонимом не из расчета когда-нибудь эффектно раскрыть его и прославиться, а пряча своих персональных бесов. Однако Митя с изумлением обнаружил, что этим бесам скромная второкурсница обязана умением говорить мало, но по делу, богатым словарным запасом, остроумием… Митя взял почитать ее тексты и понял, что нашел. Они посотрудничали так два-три месяца, а потом Митя приехал в университет, вызвал Алену с лекции и решительно отвел в буфет. Там, зажав свое сердце в руку, как Данко, он неуклюже сформулировал желание «встречаться не только по работе» и предложил отправиться прогуливать грядущий семинар вот прямо сейчас.
Алена, к чести ее, лишь ненадолго распахнув глаза, согласилась. Потом, где-то в продуваемом ветром Нескучном саду, когда многие важные вещи (о родителях, об учебе, о журнале, истории и журналистике) уже были переговорены, Алена встала столбом посередине дорожки и твердо сказала: «Есть одно “но”». Митя немедленно помрачнел, обиделся и, взяв себя в руки, как умел, сухо спросил, в чем дело, параллельно расстраиваясь, что чудесная девушка не сказала своего «но» сразу. А, что там! Двадцать первый век на дворе – никто никому ничего не должен, и наверняка у нее уже кто-то есть, и она пошла с Митей гулять сегодня, просто чтобы не обидеть, а еще потому, что хотела сравнить; понятно, что у такой красивой… Алена набрала воздуха и выпалила:
– Ятанцуювстрипбаре.
Митя открыл рот, выдохнул, произнес (про себя) ряд междометий, снова открыл рот, а Алена терпеливо ждала, защитно скрестив перед собой опущенные руки с груженой учебниками сумкой. Мите очень хотелось ее обнять, но это было бы непоследовательно.
– И что? – наконец выдавил из себя Митя.
– И… и ты можешь думать об этом что угодно, – сказала Алена на всякий случай чуть агрессивнее, чем необходимо.
– И?.. – протянул Митя, совершенно не представляя, что думать, но зная, что если это серьезно – в смысле, если ее там кто-то, э-э… трогает, не говоря уж о том, если после танцев на сцене начинаются другие танцы, он этого не выдержит. Как точно, неважно, но не выдержит, и лучше всего остановиться сразу, прямо сейчас, не запуская проблему.