Анафема
Шрифт:
В комнате царил холод и пустота. Уходя, Даниил открыл окно, и квартиру немного продуло. Осень уже развернулась вовсю, по ночам случались и заморозки, да и днем температура не поднималась выше плюс десяти.
Кроме стола, двух стульев, узкой, застеленной грубым покрывалом, кровати и красного угла с образами в комнате больше не было никакой мебели. Даниил сам отказался, когда хозяйственная служба Анафемы, подбирая ему квартиру, предложила чем-нибудь ее обставить. Лучше уж пусть все будет так, как в его знакомой и привычной монашеской келье. Чтобы хоть иногда представлять себя опять в родном Северо-Печорском
Особенно в тяжелые дни, вроде сегодняшнего.
Даниил скинул рубаху — по коже сразу побежали мурашки, — поставил на стол сумку, достал кое-какие продукты. Повечерять инок собирался скромно: пусть Успенский пост уже прошел, но зато Даниил был собой недоволен и решил немного поговеть. К себе инок относился строго, а сегодня он мало того, что в греховной гордыне пытался поучать женщину в метро, так еще и совершенно незаслуженно обидел в мыслях Артема Чернышева.
Даниил только сейчас понял, что старший контроллер ни в коей мере не очерствел душой, как могло показаться. Он сразу же, как вошел, накинул куртку на плечи истязаемой девушки, приказал Савве разомкнуть наручники и позвал врача. А потом еще и спросил его, Даниила, как тот себя чувствует. В Анафеме Чернышева считали одним из лучших профессионалов — инок читал досье старшего контроллера и проникся к нему неподдельным уважением. Даниил хотел учиться у Артема, преклонялся перед его знаниями.
Инок знал, что Чернышов неверующий, и сначала именно этим объяснял его сегодняшнее поведение. Но, как оказалось, не только христианин может сострадать и прощать, на это способен любой человек. Правда, сегодня Даниил узнал, что человек способен также равнодушно смотреть на страдание ближнего, ведь пока Анафема не вышла на «Сизиф» и продажного милицейского капитана, никто из них даже не подумал сообщить о секте Легостаева.
Инок решил, что завтра обязательно попросит у Артема прощения. С этой мыслью он встал перед образами на колени, пятьдесят раз прочитал «Отче наш» и «Троицу», завернулся от холода в покрывало и спокойно заснул.
7. 2006-2007 годы. Синий Колодезь
Марина так и не смогла заставить себя позвонить отцу Базилю. Сначала было не до того — из РУГН ее все-таки отчислили, по какому поводу она умудрилась немедленно разругаться с мамой. Пришлось искать квартиру, а значит — и постоянную работу. К своему удивлению, Марина обнаружила, что обладает определенной скандальной славой. Как оказалось, в «свободной» околорелигиозной прессе экуменистического и реформаторского толка изрядно наслышаны о смелой девушке Марине Астаховой, высказавшей на православной конференции некие неприятные истины. Отчисление же из института создало вокруг нее образ пострадавшей за правду. Несколько изданий предложили Марине написать цикл статей, а потом и вовсе — пригласили на постоянную работу внештатным корреспондентом.
Когда же через полгода все более-менее устроилось — работа, статьи, однокомнатная квартирка на Черкизовской, — Марина решила, что ей теперь просто стыдно звонить отцу Базилю. Ведь сейчас она практически борется против него, пусть и косвенно. Статьи, подписанные ее настоящим именем, то и дело появляются в «Новой Философии», «Экуменисте» и прочих журналах, яростно и активно нападающих на православие. Сама Марина, конечно, придерживалась идей из своего доклада, но факт сотрудничества с подобными изданиями говорил о многом. К слову сказать, ей частенько присылали приглашения на конференции и семинары, посвященные единению христианских церквей, но она неизменно отказывалась.
Минул Новый год. Марина встретила его безрадостно — одна, в пустой квартире, с бутылкой шампанского и телевизором. Как не похож он был на прошлогодний, когда весь курс собрался погулять на квартире у Ритки. Дым стоял коромыслом.
На Рождество Марина сходила в церковь, но даже это не принесло ей успокоения.
Отец Базиль объявился сам. В конце января, проверяя электронную почту, Марина обнаружила в ящике такое:
«Благословляю тебя, дочь моя!
Здравствуй, Марина!
Возможно, ты уже не помнишь самого обычного священника, который утешал тебя за кулисами в Нижегородской духовной семинарии. Не по моей воле вышло так, что я Долгое время не мог написать тебе, хотя получил новый приход уже восемь месяцев назад».
Марина на минуту прервала чтение, попыталась вспомнить давала ли она отцу Базилю свой электронный адрес. Выходило, что нет. Это он тогда вручил ей карточку со своими координатами, которую при иных обстоятельствах можно было назвать визиткой, и попросил позвонить ему.
«Интересно, — подумала Марина, — как он узнал мой адрес? Неужели, он искал меня?!».
Сердце забилось чаще. За сухими буковками электронного письма девушка увидела отца Базиля таким, каким он предстал перед ней в прошлый раз — смиренным и одновременно величественным.
«…Как я и ожидал, меня решили отправить подальше от центра, в далекую уральскую глушь. Но я привык к испытаниям и не ропщу, ведь только в горниле опасностей и невзгод, в праведных трудах закаляется вера.
Приход мой невелик — всего одна деревня со смешным названием Синий Колодезь. Правда, недалеко от нее расположены еще три, и ни в одной нет даже часовни — тамошние жители вынуждены ходить в единственную на всю округу церковь в Синем Колодезе.
У меня большие планы. При прежнем священнике — отце Константине — церковное подворье пришло в упадок, поэтому в первую очередь нужно восстановить храм и службы, чтобы красотой и чистотой их стен радовать глаза прихожан. Здесь много некрещеных — и детей, и людей зрелых, из тех, кто боялся ходить в церковь при советской власти. Им всем нужно принести Благодать и слово Животворящего Вседержителя. В соседних деревнях с помощью благодарных прихожан нужно возвести часовни, а со временем, если на то будет воля Творца, то и церкви».
Марину поразила скромность, с которой была написана эта часть письма. Отец Базиль ни разу не написал: «я хочу возвести» или «я думаю восстановить», разве что в самом начале — «у меня большие планы»… Но все, что задумал, он собирается выполнить Божьей волей и помощью прихожан, не выпячивая себя на первые роли. Наверное, это и есть настоящее смирение и отсутствие греховной гордыни.
И вот что еще интересно: почему он не пишет имя Господа напрямую, а называет Его то Вседержителем, то Всевышним, то Творцом? Не хочет упоминать всуе? Или просто считает компьютер греховным изобретением и не хочет осквернять электронными буквами святое имя?