Анализ крови
Шрифт:
– Но ты не думаешь, что это они переубедили Своупов?
– Возможно, «прикоснувшиеся» стали последней каплей, – допустила Бев, – но я никак не могу себе представить, что виноваты во всем они одни. Рауль ищет простые ответы, ищет козла отпущения. Таков его стиль. Большинство врачей такие. Немедленное решение сложных вопросов. – Отвернувшись, она скрестила руки на груди. – Если честно, я устала от всего этого, – тихо добавила она.
Я вернул ее к Своупам:
– Рауль гадает, имеет ли к этому какое-либо отношение возраст родителей. Ты не уловила никаких намеков на то, что рождение мальчика явилось
– Я не настолько сблизилась с ними, чтобы затрагивать подобные темы. Мне повезло уже в том, что я смогла получить хоть какие-то крохи. Отец улыбался, называл меня «милочкой» и тщательно следил за тем, чтобы я не оставалась подолгу наедине с его женой и, не дай бог, между нами не завязались отношения. Это семейство заключено в броню. Возможно, у них масса секретов, которые они не хотят разглашать.
Возможно. А может быть, они в ужасе от того, что находятся в незнакомой обстановке вдали от дома с тяжело больным ребенком и не хотят обнажаться перед посторонними людьми. Может быть, им не нравятся социальные работники. Может быть, они просто люди замкнутые. Множество самых разных «может быть»…
– Что насчет Вуди?
– Очаровашка. Ему плохо с тех самых пор, как он сюда попал, поэтому трудно определить, какой он на самом деле. С виду замечательный ребенок – ну почему страдать приходится именно таким? – Достав платок, Бев высморкалась. – Не могу выносить здешний воздух. Вуди хороший мальчик, послушный и в чем-то пассивный. Всеобщий любимец. Во время процедур он плачет – пункция спинного мозга очень болезненная, – но не вырывается и в целом не доставляет серьезных проблем. – Она умолкла, борясь со слезами. – Это просто преступление – то, что родители забирают его из клиники. Мелендес-Линч мне не нравится, но, черт возьми, в данном случае он прав! Эти люди убьют мальчика из-за того, что мы где-то наломали дров, и это меня просто бесит.
Стукнув своим маленьким кулачком по столу, Бев рывком поднялась на ноги и принялась расхаживать по тесному кабинету. У нее задрожала нижняя губа.
Встав, я обнял ее за плечи, и она уткнулась лицом в тепло моего пиджака.
– Я чувствую себя полной дурой!
– Ты тут ни при чем. – Я крепко прижал ее к груди. – Твоей вины тут нет.
Оторвавшись от меня, Бев вытерла глаза. Когда она совладала с собой, я сказал:
– Я бы хотел повидаться с Вуди.
Кивнув, Бев повела меня в отделение ламинарных воздушных потоков.
Там было четыре модуля, поставленных в ряд, словно купе в пассажирском вагоне, отгороженных друг от друга занавесками, которые можно было задвигать и раздвигать, нажимая на кнопки в модулях. Стенки модулей были из прозрачного пластика, и они внешне напоминали огромные кубики льда размером восемь на восемь футов.
Три куба были заняты. В четвертом хранилась всякая всячина: игрушки, койки, пакеты с одеждой. Внутренняя сторона занавешенной стенки каждого модуля представляла собой перфорированную серую панель – фильтр, сквозь который с шумом проходил воздух. Двери модулей состояли из двух половин, нижние, металлические, были закрыты, верхние, из пластика, распахнуты настежь. Микробы не могли проникнуть внутрь через открытую половину благодаря тому, что воздух выпускался из модуля с большой скоростью.
Мальчик лежал на койке, накрытый одеялом, отвернувшись от нас. В передней стенке модуля были закреплены пластиковые перчатки для обеспечения мануального доступа в стерильную среду. Засунув в них руки, Беверли ласково потрепала мальчика по голове.
– Доброе утро, малыш!
Медленно, с заметным усилием Вуди перевернулся и посмотрел на нас.
– Привет.
За неделю до отъезда Робин в Японию мы с ней сходили на выставку фотографий Романа Вишняка. На снимках была представлена хроника еврейских гетто в Восточной Европе накануне Холокоста. Объектив фотографа запечатлел много детских лиц, испуганных, растерянных. Эти лица не отпускали нас и после того, как мы покинули выставку. Вернувшись домой, мы плакали.
И вот теперь, глядя в большие черные глаза мальчика, заключенного в пластиковую капсулу, я ощутил те же самые чувства, нахлынувшие неудержимой волной.
Лицо Вуди было маленькое и худое, кожа, бледно-прозрачная в искусственном свете, туго обтягивала детские кости. Глаза у мальчика, как и у его сестры, были черные, остекленевшие от лихорадки. Голову венчала густая копна кудрей огненно-рыжего цвета. Химиотерапия, если до нее дойдет дело, безжалостно расправится с этими волосами, оставив жестокое, хоть и временное воспоминание о болезни.
Перестав гладить мальчику голову, Беверли протянула ему руку в перчатке. Крепко сжав ее, Вуди вымученно улыбнулся.
– Как у нас дела сегодня утром, милый?
– Нормально. – Его тихий голос был едва слышен сквозь пластик.
– Вуди, это доктор Делавэр.
При упоминании о моей принадлежности к медицине мальчик вздрогнул и отодвинулся подальше.
– Он не из тех врачей, что делают уколы. Он просто говорит с детьми, как и я.
Это несколько успокоило Вуди, и все же он по-прежнему смотрел на меня с опаской.
– Привет, Вуди, – сказал я. – Можно мне пожать тебе руку?
– Ладно.
Я засунул руку в перчатку, освободившуюся после Беверли. Она оказалась горячей и сухой – я вспомнил, что внутри перчатка обработана тальком. Засунув руку в модуль, я поискал руку Вуди и нашел ее, маленькое сокровище. Подержав, я ее отпустил.
– Вижу, у тебя там есть игры. Какая твоя любимая?
– Шашки.
– Я тоже люблю шашки. Ты много играешь?
– Ну, типа того.
– Должно быть, ты очень смышленый, раз умеешь играть в шашки.
– Ну, типа того. – Намек на улыбку.
– Не сомневаюсь, ты часто выигрываешь.
Улыбка стала шире. Зубы у мальчика были ровные и белые, но десны распухли и воспалились.
– И тебе нравится выигрывать.
– Ага. У мамы я всегда выигрываю.
– Ну а у папы?
Вуди озадаченно нахмурился:
– Папа не играет в шашки.
– Понятно. Но если бы играл, ты, вероятно, у него выигрывал бы.
Мальчик с минуту обдумывал мои слова:
– Да, пожалуй. Папа мало что смыслит в играх.