Анархист
Шрифт:
– Тут это, брат...
– сказал тот же человек, протягивая разбитое женское карманное зеркальце.
– Не мука это. Седой ты.
Леший не поверил и взял зеркало. Своё отражение пришлось ловить в буквальном смысле - освещение не позволяло рассмотреть шевелюру. Его лицо мгновенно изменилось, стало грустным и печальным. В потрескавшемся зеркальце он увидел совершенно иного человека, вернее, альбиноса, который сидел среди обычного народа. В этот момент ему не хотелось делать абсолютно ничего, даже жить. Он забыл о просьбе взять кейс, найти остановить Демона... Сколько караван ехал? Неделю, год? Нет,
– Меня, если что, Мересом зовут. - принимая зеркальце, ответил человек.
– Мне все равно, Мерес.
– грубо бросил Леший и аккуратно проходя сквозь толпу, увидел человека, лежащего в палатке. Лица у него не было; глаза и нос затянулись толстой кожей, лишь губы периодически что-то нашептывали. Леший обернулся: у костра все также болтали и изредка показывали пальцем в его сторону. Тогда он подошёл ближе и прислушался к беспорядочному бубнёжу ущербного.
– ...снизойдет вода на якорь... и построен будет ковчег спасения...
Леший ухмыльнулся. Сколько таких жертв радиации раскидано по закоулкам метро? Он представил, как такой человек изо дня в день бубнит одно и тоже. Нет, в подземных городах подобных инвалидов гораздо больше. Десятки, сотни, что уцелели на поверхности и все они бубнят изо дня в день похожие как на одну фразы о Великом конце. Что заставляет их говорить бессмыслицу? Выработанные рефлексы, или же испуг... испуг чего-то иного, чего не упоминалось даже в Библии?
– Снизойдет Потоп, который уничтожит станции, уничтожит людей, уничтожит Великую расу выживших... верх возьмёт человек... переживший себя. Он умрёт за идею... лучшая вера... Лишь железная дорога унесёт его в путь.
Леший отшатнулся. Губы безликого не прекращаемо шевелились, только теперь он не говорил, вообще не издавал звуков.
– Ты на Банона не реагируй, он всегда такой, - окликнул его Мерес.
– Ты, ведь выживший, да?
– Смотря где, - бросил Леший.
– Ноги немеют, головы не чувствую, думаю сдохну.
– Дурак ты... Тя как звать?
– Леший, - просто ответил он.
– Я в детстве сирень хавал.
– Тебе видимо к Шуудану назначено?
Леший не знал к чему клонит Мерес, но тон его не понравился.
– Шо вы наглые все такие...
– протянул он.
– Дайте отойти. Я чуть не помер, а меня все гонят.
– Каравана неделю не было, за это время к тебе накопились вопросы.
– Шли бы эти вопросы в туалет, - бросил Леший, идя к кабинету местного главнюка.
– В помойную яму, лучше.
– Ну-ну, седовласка, - ответил Мерес, и направился к костру. Сел, закурил самокрутку и обратился к худому длинноволосому музыканту: - Йорш, играй давай, скучно.
Тот кивнул, уже подкручивая колки. Спустя полсамокрутки Мереса, на станции вновь зазвучали привычные ноты анархизма и вседозволенности. Им было плевать на то, что практически все спали, Йорш играл для публики.
Солдат шёл по улице домой, и увидел
"Кто ваша мама ребята?" - спросил у ребят солдат.
Мама - анархия.
Папа - стакан портвейна.
Мама - анархия.
Папа - стакан портвейна!..
Седой взобрался по ступенькам лестницы, кое-где плитка была и вовсе отколота. Около железного гермозатвора ютилось странное сооружение, с виду напоминающее палатку, или скорее чуб, в котором восседал Шуудан. Анархисты не жаловали выбрать в лидеры монгола, лишь бы становил среди них относительный порядок. Воры по-началу в сложившейся общине были, но вскоре их кровью была орошена станция, а их головы нанизаны на колья. Леший ухмыльнулся, представляя ситуацию: идёт прихожанин, видит в середине зала деревяшки с головами стоят, а мёртвые глаза так и смотрят, лишь кровь капает, участливо, нагоняя ужаса.
Вход в своеобразную юрту был загорожен шифером, притащенным с поверхности. Слегка пригнувшись, Леший вошёл к Шуудану, но его на месте не оказалось.
«Может, не туда вошёл?
– подумал он, и отогнал мысль: - Да не, здесь он».
Осколок бутылки, используемый в роли подсвечника, отсвечивал характерным зелёным оттенком. Ни стола в юрте, ни каких либо принадлежностей не было: все необходимое лежало на ковре - ручка, какие-то бумаги... и кейс, подобие которого Леший видел лишь в кино. Маленький чемоданчик, облицованный в металлическую броню. Ему стало любопытно, ведь именно за этой вещью он пришёл сюда. В одиночку, осталось только взять и... куда дальше? Леший попятился назад, на выход.
– Что человека заставляет принимать решения, думать, осмысливать ситуации?
– донеслось сзади. Леший тут же обернулся, но никого не было. Ни малейшего источника звука он не смог обнаружить. А голос все говорил...
– Что заставляет его делать неверный шаг, дорожить дружбой, любить и ненавидеть? Стрелять? Ошибаться, и вновь идти по линии связи?
Вопросы, вопросы, одни вопросы... ответа не прозвучало ни на один из них. Леший вновь обернулся.
– Кто это говорит?
– сказал он в пустоту. В юрте никого не было, кроме него, - Покажи личико, Гюльчитай!
– мгновенья тишины напрягали анархиста. Он вслушивался в шорохи, пытаясь уловить тот голос, - Але, вас не слышно! Трубку бросили... наверное.
Леший развернулся и уже окончательно решил выйти, как вдруг этот властный, требовательный голос вновь затараторил вопросы, показавшиеся анархисту глупыми.
– ...Что помогает человеку обрести цель, и является ли она действительной? Можно ли сделать её более обыденной, повседневной?..
– Иди в жопу, невидимка.
– бросил Леший, уже не оборачиваясь.
– ...Различия между небесном царством и адом заключается лишь в людях. То, что каждый из нас совершает, совершил или ещё думает об этом... Что делается с человеком, если умирает? Он перерождается вновь и вновь... пока замкнутый круг не разрушится. Человек, переживший себя не может мыслить, не может думать и чувствовать других, пока не умрёт его действительная часть и не насытится телесная и духовная.