Анархизм
Шрифт:
Существуетъ убжденіе, что дло генія — за предлами общественности, что судьбы послдней должны быть ему безразличны, что творчество его — его личная необходимость, условіе его личнаго здоровья и благополучія. Геній не растрачиваетъ своего генія, своего «священнаго огня» на «жалкій родъ, глупцовъ», «жрецовъ минутнаго, поклонниковъ успха». По слову Гёте, геній долженъ строить выше пирамиду своего бытія и оставаться тамъ въ творческомъ уединеніи генія. Онъ долженъ слдовать призывамъ Пушкина:
Подите прочь — какое дло Поэту мирному до васъ!или:
ТыАнархизмъ отвергнетъ этотъ мечтательный и себялюбивый индивидуализмъ.
Кто стремится къ свобод, кто въ творчеств утверждаетъ свой идеалъ, не можетъ любить только свое, но долженъ любить человческое. Какъ могутъ быть ему безразличны судьбы другого человка, освобожденіе его, его творчество? Какъ можно запереть генія въ самовлюбленный аристократическій цехъ съ внземными желаніями? Отнять генія у людей — значитъ, оскопить избранника.
Правду говорилъ Крагъ: уединиться — не значитъ уйти отъ жизни. Узникъ въ оковахъ разв не живетъ боле бурно, чмъ всадникъ на бшеномъ кон? Монахи изъ оконъ монастыря видятъ жизнь, красныя розы, блыхъ женщинъ, сладострастіе. Такая борьба — непосильна. Они устаютъ и думаютъ лишь объ общей гибели — гибели земли, угасаніи луны и солнца.
Аскезъ генія есть легкомысленная боязнь жизни, а не мудрость. Мудрость должна знать и объять все. И ей учитъ только жизнь. Монастырь родитъ соблазны и истощающія крайности.
Въ чемъ божественный смыслъ призванія избранника, какъ не въ благовстіи свободы? Какъ можетъ чувствовать избранникъ себя свободнымъ, если есть рабы?
И мудрый среди мудрыхъ, человкъ во всемъ, Пушкинъ зналъ это.
Пусть написаны имъ вышецитированныя строки. Но надо помнить его «Деревню». Надо помнить его «Пророка»:
«...Обходя моря и земли,» «Глаголомъ жги сердца людей!»Это-ли призывъ къ самооскопленію? Есть значитъ — Богъ, совсть, нравственный долгъ, зовущій къ человку, освобожденію его? Есть силы, устремляющія уже свободнаго пророка къ его еще несвободнымъ братьямъ.
Но лучше взять итоги всей жизни поэта. Они — въ геніальной парафраз Горація:
«...И долго буду тмъ любезенъ я народу», «Что чувства добрыя я лирой пробуждал».И замчательно, что въ первоначальномъ черновомъ наброск поэтъ говорилъ иначе:
«...И долго буду тмъ любезенъ я народу,» «Что звуки новые для псенъ я обрлъ».Но формула эта казалась поэту недостойной его, какъ человка и поэта, и внецъ дятельности своей онъ нашелъ въ томъ, что не замкнулся въ одиночеств.
И такъ должно быть! Истинно свободный, послдовательно, до конца идущій человкъ не можетъ отказаться отъ человка. Чмъ выше призваніе его, тмъ мене можетъ оно заключать презрнія къ человку и его цлямъ. Презрть ихъ — значило бы презрть самую человческую природу, значило бы впасть въ самый тяжкій человческій грхъ.«Міръ и мы одно — поучаетъ
Нтъ формулы боле скомпрометированной, боле фальшивой, чмъ формула — «общее благо». Но для вождя она должна звучать иначе. Его свобода и радость — въ свобод и радости другихъ. Упраздненіе рабовъ — и обезпеченіе «общаго блага» — такая же необходимая предпосылка подлиннаго индивидуалистическаго міросозерцанія, какъ совершенный индивидуализмъ есть условіе свободной общественности.
Подведемъ итоги.
Взвсивъ доводы — за и противъ общественности, мы полагаемъ, что анархистское міровоззрніе, если оно желаетъ быть живой, реальной силой, а не отвлеченнымъ умствованіемъ аморфнаго индивидуализма — должно оправдать общественность.
Въ ней мы родимся, изъ нея черпаемъ питательные соки, ее же обращаемъ въ орудіе нашего освобожденія. И сама общественность, помимо нашей воли, вн нашего сознанія врывается въ нашъ личный жизненный потокъ. Это — неотразимый фактъ, и было бы недостойной анархиста трусостью — забыться въ пустомъ, но самодовольномъ отрицаніи. Было бы напраснымъ отрицать живущее во всхъ насъ «чувство общественности». Чаадаевъ былъ правъ, восклицая въ «Философическихъ письмахъ»: «Наряду съ чувствомъ нашей личной индивидуальности мы носимъ въ сердц своемъ ощущеніе нашей связи съ отечествомъ, семьей и идейной средой, членами которыхъ мы являемся; часто даже это послднее чувство живе перваго».
Это — справедливо. Чувство общественности — намъ имманентно. Оно родится и растетъ съ нами.
Но общественность есть лишь связность подлинныхъ реальностей — своеобразныхъ и неповторимыхъ. Поэтому общественность не можетъ быть абсолютной цлью личности. Она не можетъ быть безусловнымъ критеріемъ его поступковъ. Она — есть средство въ осуществленіи личностью ея творческихъ цлей.
ГЛАВА III.
Анархизмъ и раціонализмъ.
Быть-можетъ, еще большія опасности, чмъ крайности абсолютнаго индивидуализма, для анархистской мысли представляетъ тотъ раціоналистическій плнъ, въ которомъ она находится досел.
Что такое раціонализмъ?
Культъ отвлеченнаго разума, вра въ его верховное значеніе въ ршеніи всхъ — равно теоретическихъ и практическихъ задачъ.
Раціонализмъ — міровоззрніе, которое въ единомъ мір опыта устанавливаетъ и противополагаетъ два самостоятельныхъ и несоизмримыхъ міра — міръ матеріальный, вещный и міръ мысли, духовный. Только послдній міръ намъ данъ непосредственно, второй — міръ явленiй (феноменализмъ), міровой механизмъ познается разумомъ и въ его дятельности получаетъ объясненіе, раціональное обоснованіе.
Однако, посягательства разума идутъ еще дале.
«Основнымъ принципомъ всякаго раціонализма — пишетъ проф. Лопатинъ, — является утвержденіе полнаго соотвтствія между бытіемъ и мышленіемъ, ихъ внутренняго тождества; иначе никакъ нельзя было-бы оправдать притязанiй нашего разума познать истину вещей путемъ чисто умозрительнымъ, отвлекаясь отъ всякой данной дйствительности; а въ этихъ притязаніяхъ самая сущность раціонализма. Но такое предположеніе всецлаго соотвтствія бытія и мысли въ своемъ послдовательномъ развитіи неизбжно приводитъ къ признанію логическаго понятія о вещахъ за всю ихъ сущность и за единственную основу всей ихъ дйствительности. Черезъ это рацiонализмъ переходитъ въ «панлогизмъ» — ученіе о такомъ абсолютномъ понятіи, «въ которомъ никто и ни о чемъ не мыслитъ», и которое «предшествуетъ и всему познающему и всему познаваемому».