Андреев Д.Л. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4: Автобиографические материалы. Проза. Стихотворения. Письма.

Андреев Даниил Леонидович

Уцелевшие горожане стараются забиться в самые глубокие убежища.

Крики среди банд, добивающих сторонников великого государства

— Конец их игре скоморошьей! — Весь мир довели до удушья… — Всех гнали в утробу молошью. — Пищите ж раздавленной мышью!

Возгласы в отряде изгнанников отечества, влившихся в международную армию

— А где ж знаменитый каналище? — Боже, везде — зола… — Пылают книгохранилища… — Соборы, дворцы — дотла… — Разваливаются заводы… — С

плавилен хлынула медь… — Прости нас, Ангел Народа! — Пойми, Пресвятая Мать!

Голос Карны

Больно, владыки судилища! больно! Уж ни палат, ни садов, ни жилья… Русь моя! край мой многострадальный! Распятая надежда моя! Я ли предчувствий не посевала В мудрости лучших, в тоске матерей, Я ль не пророчила, не предвещала Лютого мстителя из-за морей?

Голоса Синклита

— Кровь дохлестнула до стен Собора, До пьедесталов священных лир. — Горе! впервые — в бликах пожара Храм Солнца Мира, алтарь, потир. — Горе! до сердца Шаданакара Вздрогнуло все бытие, весь мир.

Голос Стэбинга

Но Цитадель — прочна, как твердь! Враг — жив, Пред ним робеет даже смерть, град сжав! Кто вгрызся там в глубинный пласт, как крот? Кто там таится во весь рост? кто скрыт?

Голос Укурмии

Оставь ее! Пусть броневой тот холм, Размыв, поглотят времена в глубь волн…

Стэбинг

Нет! Пусть мне погибель, муки, вечный гнет, Но жить с врагом в одной вселенной? Нет.

Подобно Устру, Стэбинг вырывает свое сердце, бросая его в пылающий Друккарг. Пламя усиливается во много раз. Материальный четырехмерный слой, в котором пребывало античеловечество России, перестает быть. Кажется, точно диски подземных лун, сорванные с орбит, закатываются за горизонт. В то же время молния сверхъестественной силы поражает Цитадель наземного Города. Бронированный конус разламывается пополам, как ореховая скорлупа. Немалую долю секунды внутри мелькает контур чудовищного червя, с подобием черт лица, вздыбившегося винтом. Кажется, что он готов, ища спасения, ринуться прямо на разоблачителей. Но воспламеняется все — его тело, земля, сам воздух.

Нестерпимую для глаз вспышку сменяет тьма, затапливающая весь Средний слой мистерии. Но в Нижнем — в том пустынном мире, где совершались битвы уицраоров, предстает демиург Яросвет. Ничего схожего с человеческим обликом нет в нем; единственное, о чем можно помыслить, это о белом блистании, как бы коронованном золотыми пламенами.

В Навне, виднеющейся поодаль как голубое зарево, едва уловимо намечается абрис женского образа.

То, что говорит Яросвет, выразимо лишь средствами музыки. Это — невмещаемая в словах мука сознания своей вины: вины того, кому был вверен сверхнарод российский и кто, создав некогда род уицраоров как щит от внешнего врага, этим завязал узел великой исторической трагедии. Музыкальное звучание, которым отвечает Навна, говорит об идее искупления.

Тогда демиург направляет световое оружие на самого себя. Совершается нечто, схожее с рассечением груди. Видится так, как если бы освобожденные светящиеся волны ринулись из медленно поникающего, погасающего их вместилища вниз и вверх, по всем измерениям пространства.

Космос

метакультуры вздрагивает весь, сверху донизу, Навна склоняется, собирая часть этих кровавых струй в нечто, подобное эфирной чаше. Видение обрывается. Во мраке слышны новые и новые судороги пластов, подобные землетрясению. Слабее и слабее, глуше и глуше. На фоне мрака возникают несколько слабых красноватых точек огня. Становятся различимы маячащие возле них человеческие тени и завихрения снега, опускающегося вокруг. Уясняется, наконец, что это — пепелище на месте великого города и уцелевшие его обитатели у бездомных костров. Мрак становится менее густым: это отсвечивает снежный покров, укутывающий пепелище. Посвистывает ветер. Где-то поодаль, то приближаясь, то удаляясь, пиликает гармоника.

Негромкие переговаривания у костров

— А не опасен ли этот запах Из радиоактивных зон? — Менее опасен, чем в лапах Очнуться у партизан. — Поменьше бы растабарывали, Блюли б свой долг… — Пораньше бы капитулировали: Тогда б был толк.

Голос пьяной женщины, вдалеке

Бусы мои чистые, Кровь осатанелая, Стан молодой! Пестовали красные, Чествовали белые, Жмет любой.

Шпана, слоняясь с гармошкой по пустырям

Господа-товарищи, Не хнычь по теплу: Вон — на пожарище Ляг в золу! Стен больше нету, Любись, где лежишь: Впоказ белу свету, Гол, как шиш.

Проститутка

Улица-обочина Бомбой разворочена, Да мне-то что? В воронке обласкаю Хоть — трех, хоть стаю, Хоть — все сто.

Еще женщина — визгливым голосом

Я милого-хорошего Изрезала на крошево Да в печь молодца. Любил борщок с ветчинкою, Да сам стал мертвечинкою, Вкусней холодца.

Хохот, трехпалый свист.

Трое из катакомб, быстро проходя

— Чудовищно. — Да, но мелко. — А я осуждать не берусь: Они ли виновны, коль Велга Взвихрила дурную Русь?

Приглушенные Голоса мальчишек

— Братва! по сигналу — бунтом? — Мост выгорел… Вброд, Серьга! — Не видишь — вон капитан там? — Уж я-то устерегу… — И — треснем по оккупантам! — За р-родину! месть врагу!

Отряд завоевателей, маршируя среди времянок

Великою кровью отстранены От мира горшие беды: Грозившие сделаться явью сны Лжеправды и лжесвободы. Недаром преодолевали мы шквал Атлантикой и Средиземьем, И жертву принес, кто в битве не пал, Душою, раной, безумьем.