Анна-Мария
Шрифт:
Анна-Мария возвращалась к нему и чинно садилась рядом, на ее нежных щеках играл легкий румянец… Но вот снова подходит тот, первый американец… Она танцует главным образом с ним. Жако потягивает вино, зажав бокал в широкой ладони. Три часа ночи.
— Превосходные вещи делали в Германии, — говорит Анна-Мария, высунувшись из окна и разглядывая автомобиль. — У него хороший ход? Вы должны научить меня водить машину. Чтобы стать фоторепортером, я должна все уметь.
Жако не видел Анну-Марию с того вечера в клубе, а с тех пор прошло две недели. За это время она успела увлечься фотографией. Как хорошо, что он надумал
— Не знаете ли вы, где можно было бы пообедать за городом? — спросил Жако, когда они сели в машину.
— Погодите… Не могу собраться с мыслями от волнения — неужели я сижу в машине! Сколько времени прошло… В последний раз я ехала на машине зимой 1944 года. Это был санитарный грузовичок… Надеюсь, вы умеете водить?.. А то мне очень страшно!
— Я умею водить, даже когда машина в исправности. Хотя я не привык к этому, ведь мои парни за несколько ночей гробили любую машину…
— Умираю от страха, — сказала Анна-Мария, когда они огибали Триумфальную арку.
Машина свернула на широкую аллею Булонского леса.
— Не будем искать ресторана в лесу, здесь еще повсюду железный лом и полно военных… Поезжайте через мост, раньше на том берегу, вдоль Сены, было много ресторанчиков.
Все тут было словно припорошено пылью, которую никто, кроме ветра, не сметал. И пусто, как в городах, откуда все живое ушло при приближении немцев. Мертвыми казались невысокие дома, стоявшие в дорожной пыли, лицом к Сене и великолепным деревьям, которыми некому было любоваться. Гараж… фабрика… свежая воронка, должно быть на месте дома — между обвалившимися камнями уже пробивается трава, — ресторанчик с разбитой террасой… гостиница… Кому может прийти в голову поселиться в этой гостинице?.. Груженая баржа тащилась не быстрее улитки. Вдоль берега — неподвижные баржи. Парк за длинной оградой… Маленькие оштукатуренные виллы, и снова — обвалившиеся камни… маленькие кафе, маленькие гостиницы, гаражи, ресторанчики, заборы… Ресторанчик при гостинице… За оградой зелень. А что, если рискнуть? Жако поворачивает… и едва успевает вывернуть машину: мимо метеором проносится американский грузовик! Он уже давно исчез, а они все никак не могли опомниться, только чудом им удалось избежать катастрофы, они представили себе, как грузовик на всем ходу врезается в их машину… На этой пустынной дороге, казалось, не было никого, кроме них, и Жако, разворачиваясь, даже не оглянулся; их спасла какая-то доля секунды… Они погибли бы от столкновения с этой машиной, быть может единственной, проехавшей здесь за целый день.
В конце концов Жако все же свернул во двор; они были в хорошем настроении, им дышалось легко. Во дворе, налево — беседки из зелени, направо — двухэтажный дом. Оттуда тотчас же вышла женщина. «Накормите нас?» — спросил Жако.
Настоящий лабиринт! Они гуляли между беседками, выбирая столик. Вернее, не гуляли, а кружили на месте, с одной стороны они наталкивались на стену, с другой — на курятник и чуть подальше — маленький чуланчик, где помещалась уборная. Беседки из растрепанной колючей зелени были крытые и без крыш, за решетчатой загородкой или за подстриженными кустами, словом — на любой вкус, но пустые… Деревянные столы на прочно врытой в землю ножке стояли без скатертей, засыпанные листьями, песком и гравием, словно только что прошла гроза. Жако и Анна-Мария уселись за первый попавшийся столик, но тут же встали: повсюду валялся высохший помет. Появилась
— Лучше всего вам будет там, — сказала она и повела их в закрытую, самую тенистую беседку. — Можем вам предложить, — накрывая на стол, сказала женщина, с понимающей, сочувствующей улыбкой на губах, — для начала сардины, колбасу, салат, гусиный паштет… Затем — бифштекс или свиные отбивные… Картошку, жареную или отварную… Потом, если пожелаете, омлет с ромом или яблочный торт…
— Черт знает что! — сказал Жако, когда они заказали обед. — Их тут всех следовало бы пересажать!
Внезапно в беседке стало светло, листья зазеленели, золотые блики превратили скатерть в шкуру пантеры, стаканы засверкали, а солнечные лучи словно прибили пыль, и она исчезла…
— Что будете пить? — спросила женщина; она принесла закуски, среди них на подносе стояла вазочка с белой распустившейся розой.
— Она принимает нас за влюбленных, — сказала Анна-Мария, когда женщина ушла, — мы для нее не просто клиенты, с которых можно содрать: она явно покровительствует нам.
Отчаянно кудахтали куры. Залаяла собака. Послышался мужской голос: «Мадам Антуан, принимайте бутылки, только виши нет, я привез бадуа…»
— Интересно, кто будет ее здесь пить, эту бадуа? — спросил Жако… — Но тут все-таки хорошо. Встречались вы с тем американцем?
Этот вопрос вертелся на языке у Жако с той самой минуты, как он увидел Анну-Марию.
— С каким американцем?
Розово-белая редиска походила на рот и зубы Анны-Марии.
— С тем, с которым вы всю ночь протанцевали тогда в клубе.
— Да что вы, это же не принято!
— Вашим друзьям повезло, что родители дали вам такое прекрасное воспитание, — заметил Жако. — Мы должны быть им очень благодарны.
— О, посмотрите-ка, петух на столе! Точь-в-точь флюгер!
Анна-Мария вскочила с аппаратом в руках. Петух, окаменев посреди стола, ждал ее, повернувшись боком.
— Меня посылают в Германию с оккупационными войсками, — сказал Жако, когда она вернулась на место. — Хотите поехать туда потренироваться? Мы скажем, что вы репортер.
— Какой газеты?
— Любой…
— Лучше, как будто я фоторепортер Агентства…
— Воля ваша.
Жако улыбался. Она сказала «как будто», словно маленькие девочки, когда они играют: «как будто» они пришли в гости или на прием к врачу.
— Я еду на юг, где война прошла стороной. Увидите, вам будет там хорошо. Признаюсь, я с радостью покидаю Берлин. Жить среди развалин в конце концов становится невыносимым. Нельзя существовать среди хаоса.
— Развалины хороши только тепленькими.
Жако посмотрел на нее: да она, оказывается, цинична, эта девица, не забывшая родительских наставлений. Один бог знает, что у нее на уме!
— Анну-Марию не узнать, — говорил полковник Вуарон. — Мы с тобой помним ее еще с того времени, когда Женни жила у нее на улице Рен… Переезд с улицы Рен в колонии — сущая бессмыслица.
— При таком желчном характере, как у ее супруга, только и жить в колониях… Я всегда очень жалел Аммами, она такая милая женщина; ущипни меня, а то мне кажется, что все это сон — Жако — полковник, Аммами дралась с немцами, а у меня, вечного первого любовника вечной Комеди Франсез, все еще не сгибается рука… Кстати, скажу тебе одну вещь, которую пока еще держу втайне: я бросаю театр. Буду сниматься в кино. Великие традиции — вещь прекрасная, но оплачивается она плохо. И не век же я буду молодым первым любовником.