Аномальная зона
Шрифт:
«Так-то вот!» – не мог прогнать он самодовольной улыбки с чисто выбритого, щедро умытого одеколоном «Красная Москва» лица. И думал снисходительно-лениво: «Я вам не кто-нибудь… Вы у меня, разэдакие, попляшете…»
Подполковник Клямкин встретил Эдуарда Аркадьевич настолько радушно, что у того закралось даже подозрение – уж не замполитов ли он, в самом деле, не при дедушке будь сказано, внебрачный внук?
Кузьма Клавдиевич выскочил из-за стола, обнял порывисто, будучи не в силах сдержать переполнявшие его чувства:
– Орёл! Наша, чекистская косточка! Боец революции! – Мараципанов-младший неловко топтался в его объятиях, не зная, как поступить: облапить руками в ответ – фамильярно, всё-таки
– Счастлив, товарищ подполковник, что буду служить под вашим руководством!
– Ах, оставьте этот официальный тон, – хлопотал Клямкин, усаживая Эдуарда Аркадьевича в мягкое кресло у низкого столика в углу кабинета и размещаясь напротив. – Вы, слава богу, не к Иванюте с его солдафонскими замашками попали. Это у него личный состав строевым шагом ходит да отдание чести вырабатывает, устав караульной службы зубрит. А мы, политработники, больше с людскими умами да душами дело имеем. А потому и обращение друг с другом у нас неформальное. Человеческое, прямо скажем, общение!
И Эдуард Аркадьевич, слыша эту манеру речи, когда говорящий называет себя во множественном числе, не отделяя от масс, разом вспомнил комсомольскую юность, велеречивость наставников и старших товарищей, которые даже в частных беседах излагали свои мысли так, будто речи на митингах произносили, вселяя в народ бодрость, оптимизм и уверенность в завтрашнем дне. А потому в соответствии с правилами игры, вскочил, встал по стойке смирно, пламенея взором в ответ, провозгласил с пафосом:
– Обещаю… – здесь он будто бы задохнулся от волнения и восторга, – обещаю, товарищ подполковник, что приложу все силы свои, все знания для выполнения ответственных заданий партии и прави… то есть, администрации лагеря. – И, отдав честь, прищёлкнул каблуками сияющих победно сапог.
Его никто не учил этому, как козыряют друг другу военные, он не замечал обычно, а уж прищёлкивание каблуками и вовсе как-то по-старорежимному вышло: дескать, честь имею, господин ротмистр… или хрен его знает как там у них, при царе, подполковник нынешний назывался… Марципанов-младший обеспокоился даже – не переборщил ли с прищёлкиванием-то, но удалось всё, судя по реакции Клямкина, в самый раз.
– Сидите, сидите, – расплылся в улыбке замполит, – я сразу в вас военного человека почуял – ответственного, исполнительного… – Он тоже вольготно раскинулся в мягком, ручной работы, как вся мебель в лагере, кресле, открыл картонную коробку папирос «Казбек», пододвинул ближе к Эдуарду Аркадьевичу массивную мельхиоровую пепельницу. – Угощайтесь.
Правозащитник-расстрига, тосковавший по привычным сигаретам – «Кэмел», «Винстон», «Ява», на худой конец, тем не менее с готовностью запыхтел кислым, потерявшим от долгого хранения крепость, и высохшим, как порох, антикварным табаком.
– У меня с начальником лагеря серьёзный разговор состоялся о том, как нам рациональнее использовать ваши уникальные знания и опыт, – начал подполковник, посасывая тлеющую стремительно, как бикфордов шнур, папиросу. – Действительно, давно пора влить, так сказать, свежую струю в несколько… э-э… подзастоявшееся русло нашей пропагандистской работы. Полковник Марципанов совершенно справедливо и со свойственной ему прозорливостью отметил, к чему привела ревизионистская политика КПСС. К массовому предательству со стороны случайно попавших в партию людей, аппаратчиков. К глубочайшему системному кризису в СССР. Была разграблена общенародная собственность. Возросло социальное расслоение. Миллионы людей поражены алкоголизмом и наркоманией. Стали массовыми преступность и проституция. Появились беспризорные дети, рэкетиры, киллеры, путаны, спекулянты, финансовые мошенники. А ведь в лагере ничего этого нет! И мы должны доходчиво и вместе с тем по-большевистски напористо объяснять людям, что им дал наш режимный коммунизм, построенный благодаря светлому и прозорливому гению полковника Марципанова. Здесь, в глухом таёжном посёлке, этом островке настоящей свободы среди окружающего нас океана империалистических ужасов! – Помолчав и отдышавшись, он уже другим, будничным тоном поинтересовался: – У вас есть какие-нибудь соображения по этому поводу? С чего планируете начать? Хотелось бы озвучить нечто… э-э… злободневное…
– Пожалуйста, – с готовностью кивнул Эдуард Аркадьевич. – Я думал накануне об этом. Как вам такая тема лекции – «Гримасы капитализма в современной России»? Подойдёт для чтения как сотрудникам, так и… спецконтингенту, – не без труда выговорил он последнее слово.
– Великолепно! – воскликнул Клямкин. – Это как раз то, что нужно. Набросайте конспектик выступления минут на сорок, мы его вместе с вами проштудируем, если потребуется, подредактируем, утвердим у полковника Марципанова – и вперёд, в массы!
– А… экспромтом нельзя? – осторожно поинтересовался бывший правозащитник, которому вовсе не улыбалось скрипеть пером, сочиняя сорокаминутный доклад. – Эмоции, знаете ли, ораторские приёмчики, шутки, анекдотики для доходчивости и лучшей усвояемости… усваиваемости… в общем, понятности материала… Всё это сложно втиснуть в рамки написанного заранее текста.
– Нельзя, – с сожалением покачал головой подполковник. – Текст должен обязательно утвердить начальник лагеря. А шутки, анекдоты, эмоции – валяйте. Мы, большевики, за острым словцом в карман не лезем. Ильич, отстаивая интересы пролетариата в выражениях, как известно, не стеснялся. Буржуазных политиков проститутками называл. И вы кройте ревизионистов, оппортунистов, капиталистов и прочую контрреволюционную сволочь в хвост и в гриву хоть матерком! Народу понравится. Наш народ это примет…
3
Пришлось Марципанову-младшему вспомнить комсомольскую юность. Два дня, чертыхаясь, он, царапая с непривычки перьевой ручкой бумагу и обильно усеяв её кляксами, перемазавшись трудно смываемыми чернилами, корпел над выступлением. Впрочем, в плане содержания доклада работа продвигалась легко. Чего-чего, а подмечать недостатки и клеймить любую власть он умел. Сложнее было с положительными примерами. Но и здесь правозащитный опыт помог. Он вспомнил многочисленные ответы, которые получал на свои жалобы от федеральной службы исполнения наказаний. И из них следовало, что у заключённых в российских тюрьмах не жизнь, а сплошная масленица. И оставалось лишь соотнести эти тезисы со здешними лагерными порядками.
Замполиту текст выступления понравился, он лишь потребовал чётко обозначить в докладе юмористические пассажи, и Эдуард Аркадьевич расставил по тексту пометки: «далее следует шутка» и «в связи с вышеизложенным позволю себе напомнить такой анекдот».
Ку-клуц-клан собственноручно завизировал напечатанный на пишущей машинке в трёх экземплярах доклад у полковника Марципанова, и первый экземпляр оставил себе, заявив, что тоже выступит с ним при случае.
А ещё через день состоялась первая лекция.
Началась она вечером, когда заключённые вернулись с производственных объектов, переоделись в бараках, поужинали и собрались организованно в лагерном клубе, имеющем около пятисот посадочных мест.
– Ещё сотню в проходах поставим плюс надзиратели из числа вохровцев, – воодушевлённо сообщал Эдуарду Аркадьевичу Клямкин, когда они шли по гаревой дорожке от вахты к месту проведения мероприятия. – Уж чего-чего, а явка на политинформации и на собрания у нас всегда стопроцентная. Гарантирую, как говорится, полный аншлаг.