Аномальная зона
Шрифт:
– Чем объясните отставание по лесу и кирпичу? – слабым голосом интересовался полковник.
Производственник при этом всякий раз испуганно втягивал голову в плечи и принимался торопливо, глотая в спешке буквы и слова, оправдываться:
– Отставание, товарищи офицеры, объясняется целым рядом причин. Прежде всего низким выполнением нормы выработки на глиняном карьере и прессах, что, в свою очередь, обусловлено погодными условиями, недостаточной требовательностью со стороны бригадиров, слабым надзором за производственной дисциплиной конвоиров и режимников, неприменение действенных мер воспитательного воздействия в отношении саботажников и отказников от работы…
– Подполковник Иванюта! – обращал на главного
Тот вставал – крупный, красномордый, негодующий:
– Из трёх случаев отказа от работы два связаны с состоянием здоровья, что подтверждено справкой санчасти. Так что ни о каком саботаже и речи нет! Один заключённый, мотивировавший невыход на объект отсутствием обуви, водворён в карцер. И что, эти три человека сформовали бы недостающие кирпичи?! Бригадиров, кстати, вы, производственники, подбираете. Но мой конвой не будет с дубинами у каждой тачки стоять и бездельников по спинам лупить! У него другие задачи – охрана периметра, предотвращение побегов! А за выполнение нормы выработки, плановых показателей должны следить бригадиры, мастера и начальник участка. Это их вина, что зеки на производственных объектах в носу ковыряют вместо того, чтобы тачки катать!
– Нет, позвольте! – в свою очередь, испуганно округляя глаза, кипятился подполковник Скоробогатов. – Именно от режима в решающей степени зависит производительность труда заключённых! Мои люди уже в шахту боятся спускаться. Там свои законы, свой мир. Пошлю я, к примеру, расчётчика проверить уровень добычи драгметалла, а ему там дадут кайлом по башке – и привет!
– Шахта-то, где, по вашему мнению, режима нет, плановые показатели по золоту всегда выполняет! – орал Иванюта. – Как раз потому, что производственники не вмешиваются!
Полковник Марципанов с видимым усилием постучал по горлышку графина самопишущей перьевой ручкой. Спорщики разом умолкли.
– Одним из важнейших условий воспитания человека новой формации является труд, – вполголоса заговорил Хозяин. – Труд не бессмысленный, как это бывает в эксплуататорском обществе, а созидательный и целеустремленный. Поэтому правильную организацию такого общественно полезного труда надо умело сочетать не только с режимными требованиями, но и с грамотно выстроенной политической работой.
«Ну, дед! Ну, молодец! – с восхищением подумал Эдуард Аркадьевич. – Это ж надо так вывернуть и всех замов носом в их же недостатки ткнуть!»
– А что такое труд созидательный и целеустремленный, товарищи? – продолжил между тем полковник Марципанов. – Созидательный – значит, всем приносящий пользу. Например, кирпич нам требуется для строительства нового помещения штрафного изолятора. Шизо пойдёт во благо всем. Заключённым, которые смогут исправить там недостатки, переосмыслить своё поведение. Администрации лагеря – в старом здании изолятора было только четыре камеры, а в новом – шесть да ещё помещение для дежурного надзирателя… А что такое, товарищи, целеустремлённость труда? Это прежде всего выполнение производственного задания, плана. Заключённый должен отчётливо понимать, что работает на собственное благо, что мы с вами, те, кто в погонах, не просто надсмотрщики, погонялы, а его, не побоюсь этого слова, единомышленники. Каждый из нас на своём трудовом посту создаёт блага для других. А все вместе мы укрепляем режимный коммунизм. Да, принуждение к общественно полезному труду в нашей практике пока присутствует. Но это временное явление, обусловленное суровыми условиями существования во вражеском окружении. Но мы строим лучшую жизнь. И когда каждый из нас осознает в полной мере свою общественную необходимость, когда труд на благо других станет естественной потребностью каждого – мы исключим из наименования нашего общественно-политического строя определение «режимный коммунизм». И будем жить просто при коммунизме – долго и счастливо…
Все сидевшие в красном уголке вскочили в едином порыве, бурно зааплодировали. Полковник Марципанов обвёл присутствующих долгим взглядом, а потом привычно и удовлетворённо махнул рукой:
– Ну, хватит… Пока мы вынуждены применять меры принуждения к тем, для кого общественно-полезный труд не стал естественной потребностью организма, такой же, как, например, пища или воздух. Поэтому поручаю подполковнику Иванюте подготовить проект приказа. За однократный немотивированный отказ от работы заключённый водворяется в карцер на десять суток. За повторный отказ наказывается содержанием в штрафном изоляторе сроком на один месяц. За третий – отдаётся под суд особой тройки и приговаривается к расстрелу. Мотивированным отказ от работы считается только в том случае, если он связан с состоянием здоровья и подтверждён заключением врача. – Дед помолчал, посмотрел пристально на внука и добавил, как показалось Эдуарду Аркадьевичу, уже только для него одного: – Что ж, иногда нам приходиться в интересах большинства жертвовать шкурными интересами меньшинства. Это, товарищи, по-большевистски, по-ленински. Расстреляем пару лодырей, тунеядцев, зато остальные полторы тысячи членов общества станут лучше работать. А значит, и лучше жить.
6
На следующий день при входе в штаб Эдуарда Аркадьевича встретил подполковник Иванюта.
– Привет политработникам-балаболкам! – со свойственной настоящим конвойникам хамовитостью обратился он к Марципанову-младшему. – Твой шеф приболел, а поскольку ты у нас Ку-клуц-клана замещаешь, пойдёшь со мной в тройке заседать.
– Э-э… в какой тройке? – растерялся бывший правозащитник.
– Ты вчера на декаднике был? Распоряжение Хозяина слышал? Так чего ж переспрашиваешь? – раздражённо и не слишком внятно разъяснил подполковник. – Команда укреплять режим поступила? Поступила. Должны мы двух жуликов расстрелять? Должны. Вот и пойдём делом займёмся.
– Р-р-расстреливать? – обомлел Эдуард Аркадьевич.
– Экий ты быстрый! – хохотнул Иванюта. – Мы же в правовом государстве живём! Сперва осудим по всей строгости социалистической законности, а уж после шлёпнем.
Отказываться, бывший правозащитник понимал это, бесполезно было, а потому он обречённо пошёл вслед за напористым подполковником.
Тот провёл его по жилзоне к стоящему на отшибе бараку усиленного режима. БУР от остальной территории отделяли два ряда колючей проволоки и высоченный, в три человеческих роста, не меньше, крепкий тесовый забор.
Иванюта нетерпеливо пнул яловым сапогом калитку.
– Иду, иду, не шуми! – послышался с той стороны старческий голос.
В смотровом глазке появилось, моргнув подслеповато, чьё-то недреманное око. Потом лязгнул тяжёлый засов, и древний сгорбившийся под гнётом прожитых лет старшина, распахнув дверь, впустил визитёров, ворча:
– И ходют, и ходют по одному… У меня ноги чё, казённые, кажному бегать да открывать? Чай не мальчик…
– Ладно, не ворчи, дед Тарас, – добродушно и вроде с любовью даже успокоил его подполковник. – Не только ноги у нас – мы с тобой все, целиком, с головы до пят, люди казённые. До гробовой доски на боевом посту!
– Да в гробу я видел ваш пост! – распалился старик. Но Иванюта окоротил его уже строже:
– А ну кончай мне тут контрреволюционные настроения демонстрировать! Ишь, рассопливился, твою мать! Щас пожалею, на пенсию тебя отпущу… Не дождёшься!
– Да я чё! Я, товарищ подполковник, ни чё… Ноги, грю, болят. Ревматизм, язви его в душу, крутит…
Так, полушутливо бранясь, тюремщики вошли в БУР. Там их встретил начальник оперчасти майор Выводёров, несколько надзирателей помоложе деда Тараса, но тоже в преклонных годах.