Антисемитизм. Концептуальная ненависть
Шрифт:
Возможно ли, спрашивает Поляков, что сам факт, что историки вновь и вновь ворошат прошлое, оживляет враждебные чувства, которые, пусть хоть временно, находились в спячке? Может ли само указание на продолжающиеся проявления антисемитизма быть фактором, способствующим их продолжению? А если это в самом деле так, то можно ли предположить, что труды историка, оправдывающие евреев, могут в будущем привести к тем же результатам, что и книги и статьи, осуждающие евреев? Раскрывая сущность антисемитизма и причины его продолжающегося существования, говорит Поляков, историк утверждает его и вносит свой вклад в поддержание его существования, поскольку он одновременно передает мысли антисемитов прошлого будущим антисемитам. И он тем больше это делает, чем больше внимания и важности он придает антисемитам и экстремистам настоящего. [4] Давайте попытаемся разобраться в кажущемся противоречии между первым доводом Полякова о том, что антисемитизм вызван недостатками общества и неправильным использованием его ценностей, и вторым доводом о потенциально негативной роли историка. Прочитав научное исследование Полякова, можно предположить, что он, в основном, придерживался точки зрения, что
Третий довод Полякова — это самокритика: может ли какой бы то ни было ученый справиться с исследованием явления, возраст которого 2000 лет; которое записано почти в каждом человеческом сообществе? Может ли он вывести его универсальные определения или составить серьезную и полную историю этого явления? Давайте поразмышляем над этим вопросом и предположим, что антисемитизм вызван не поступками или характером евреев, а скорее является отражением социальных недугов многих обществ и следствием того статуса, который в их странах имеют права человека. И давайте будем иметь в виду, что знаменитая концовка книги Жан-Поля Сартра «Размышления по поводу еврейского вопроса»: «Необходимо всем показать, что несчастная доля еврея могла бы быть его собственной предначертанной судьбой» [5] — неизбежный вывод из этого, что ученый, занимающийся изучением антисемитизма, должен, фактически, быть специалистом в области истории и культуры всех народов. Если его компетентность ограничивается лишь одной страной или регионом, или даже несколькими регионами, знанием их языков и культур, то диапазон сделанного им анализа и выводов, его способность выстраивать теории — в той же мере ограничены.
В своей лекции, озаглавленной «Еврейская история как демон», прочитанной в 1999 году в Тель-Авивском Университете, Моше Идель, историк, изучавший мистицизм в иудаизме, познакомил слушателей с новаторским истолкованием Гершона Шолема, «Размышлений об израильской мудрости (Еврейская наука и ее ученые)». В этой широко известной критике, впервые изданной в 1945 году, сразу после Второй мировой войны, Шолем, основатель науки о мистицизме в иудаизме, ревностно призывает создать новую, отличную от имеющихся, еврейскую историографию для послевоенной эпохи: историографию, в которой не будет самоидеализации, сентиментальных и плаксивых ноток; историографию, правдиво освещающую все стороны повседневной жизни евреев из всех прослоек, в том числе даже преступников, а не только духовно-теологическо-мартирологические аспекты. Для нас здесь важно то, что Шолем призывает трезво и непредвзято рассматривать трудные для понимания и проблематичные отношения между евреями и их не еврейским окружением, избегая с одной стороны слезливости, а другой стороны надменности. Его критика направлена против любой историографии, продиктованной идеологией, будь то идеология просвещенной ассимиляции ортодоксального иудаизма или современного сионизма. [6] Моше Идель утверждал, что пока этот призыв не побудил историков, пишущих в эпоху после Холокоста, смотреть злу в лицо и не укрываться от реально существующего демона, являющегося движущей силой еврейской истории.
Как уже упоминалось, Шолем написал свои «Размышления» в 1945 году в Палестине после Холокоста, который отнял у него одного из братьев в Бухенвальде и еще многих родственников в разных других местах. В 1946 году Шолем отправился в Европу, чтобы попробовать найти то, что осталось от еврейских библиотек и архивов. В течение полугода он все, что удавалось раскопать, отсылал в Иерусалим. По свидетельству его ныне покойной вдовы Фани, он вернулся домой в сильном упадке духа, отчаявшись верить в возможность восстановления еврейского народа после Катастрофы. Он встречал бывших узников концлагерей в лагерях для перемещенных лиц; услышал их рассказы о перенесенных ими страданиях и уехал убежденный, что лучшие представители нации навсегда утеряны, а те, что остались в живых — лишь беспомощный прах. Это был суровый приговор. Если бы он остался там подольше, как сделали другие посланники Ха-ишув ха-йегуди ба-Эрэц Исраэль (поселения евреев в Палестине), он бы, без сомнения, как и они, изменил свое мнение, став очевидцем невероятного восстановления физических и духовных сил у уцелевших. Его супруга подробно описала его поездку и возвращение; его глубокую скорбь, которая вывела его из строя примерно на год, и то, как у него, уединившегося дома в постели, личная и национальная скорбь смешалась в пессимистическое мировоззрение. [7]
После того, как он пришел в себя, как истолковывает Идель, Шолем начал поиск историографии, адекватно отразившей события недавнего прошлого, историографии, исследующей корни событий в прошедших столетиях. Он считал, что до сих пор реальные демонические силы остаются за кадром той картины, которую создали еврейские историки, поскольку они не могут признать некоторые выводы.
Во-первых, они не могут признать, что зло — это сила, правящая миром, поскольку признание власти зла означало бы, что для еврейского народа нет надежды, а только поражение за поражением, поскольку от демонических сил нет избавления. Во-вторых, историки, наученные тому, что необходимо искать причинно-следственные связи, действительно пытались после Холокоста проследить даже иррациональные силы, но силы эти казались необъяснимыми в 1945 году, как, пожалуй, и по сей день. Естественно, после Холокоста возросло значение темы антисемитизма как предмета научного исследования. И тем не менее, если верить Иделю, Шолем утверждал, что еврейские историки, прекрасно понимавшие, что история их народа на протяжении веков диктовалась демоническими силами, или, другими словами, иррациональными силами зла, не осмеливались откровенно писать об этом.[8] К этому можно было бы добавить, что это утверждение могло бы подразумевать, что есть некоторая вероятность, что, не дай Бог, эта колоссальная трагедия случится снова. О какой демонической силе думал Шолем, в соответствии с истолкованием Иделя? Господствует ли эта сила только над не евреями и обращает ли она их против евреев? Есть ли какая-то вероятность, что этот демон побуждает к действию и евреев, или у них есть иммунитет против него? Шолем, верный собственному требованию не идеализировать самих себя, пишет не только о разрушительных внешних силах. Он также говорит об «иррациональном жале и бесовской страсти», которые, по его убеждению, являются внутренней сущностью еврейской истории. Он даже называет саму еврейскую историю «этим ужасающим великаном ... заряженным взрывной энергией».[9] Тем не менее, когда по прошествии некоторого времени Шолем воспрянул духом и вернулся к работе, т. е. к изучению иудейского мистицизма, он не стал возвращаться к призывам, чтобы специалисты по еврейской истории сделали иррациональные силы зла центральной темой своей работы. Раввин Меир Берлин (ставший позднее Бар-Иланом, его имя носит израильский университет), бывший одним из немногих людей, вхожих в дом Шолема в год его скорби, старался ободрять его предсказаниями о том, что еврейский народ, как и всегда, воспрянет и восстановится, — и, возможно, он все-таки убедил Шолема. [10]
Вопрос о том, как следует писать еврейскую историю и как преподнести читателям те страдания, причиной которых был и есть антисемитизм, стал предметом полемики, когда при Университете Тель-Авива строился Музей диаспоры. Он был задуман как экспозиция, дающая исчерпывающую информацию об истории и культуре еврейского народа. Музей, открывшийся в 1978, сразу привлек очень много посетителей. И по сегодняшний день посещение этого музея считается обязательной частью программы любого обзорного путешествия по Израилю. Но не пришлось долго ждать и резкой критики. Музей обвиняли в том, что, во-первых, он чересчур сионистский: экспозиция начинается с разрушения Второго храма, а заканчивается возвращением в Землю Израиля, будто это было единственным логичным и неизбежным окончанием повести о диаспоре; а, во-вторых, в том, что он слишком религиозный и в нем не осталось места для современных светских течений в иудаизме; прежде всего — для несионистов, а среди них коммунистов, бундистов, ассимиляционистов и прочих. Одной из подвергавшихся наиболее резкой критике спорных тем была проблема оптимального баланса между освещением еврейской культуры, традиций и искусства, с одной стороны, и освещением антисемитизма, его влияния и последствий, с другой.
И Исмар Шорш, ректор Нью-йоркской Еврейской теологической семинарии, и Уриэль Таль, ученый-историк Тель-Авивского Университета, подвергли резкой критике количество антисемитизма, представленного в экспозиции. Раздел, озаглавленный «Посреди других народов», посвященный 2000-летней истории диаспоры, а также «колонна мучеников», будто пронзившая насквозь все три этажа здания музея, с их точки зрения были серьезной ошибкой. [11] Колонна — это колючая проволока и металл, обрамляющие тусклый свет огня, что символизирует внешнее угнетение, удушающее, подобно удаву, жизнь и надежду, и в то же время создает безрадостную и мрачную атмосферу. Колонной также остались недовольны посетившие музей христиане. Их покоробило от слов, написанных на прилегающей стене о том, что приход к власти Гитлера произошел в январе 1933 года «Христианской эры». Эта формулировка, им казалось, указывала на то, что христианство в ответе за существовавший на протяжении столетий антисемитизм, обусловивший осуществимость «окончательного решения», а также на то, что Гитлер по сути продолжил и материализовал христианское понимание. [12] Таль и Шорш видели проблему с еврейской точки зрения, т. е. изнутри. Они считали, что историки, работающие в штате музея и создававшие при помощи научных сотрудников и исследователей близлежащего факультета еврейской истории Тель-Авивского Университета концепцию экспозиции музея, проделали работу, оставляющую глубокое впечатление. Но все же, получившаяся экспозиция делала, по их мнению, чрезмерный акцент на антисемитизме, существовавшем на протяжении столетий.
«Мне кажется, — сказал в 1993 году Таль, когда музей отмечал свой пятилетний юбилей, — не может быть, чтобы Огненный столп сопровождал нас с такой неистовостью, что практически невозможно собрать силы для противостояния ей. Не может быть, что рядом нет колонны жизни и утверждения, или колонны воды, которые со временем, может быть, смогут затушить колонну огня. Мне кажется, что лучшее, что есть в иудаизме... учит нас не слишком глубоко погружаться в оплакивание мертвых и не совершать Киддуш Гашем (подвиг мученической смерти во имя Б-га), когда для того нет самой крайней необходимости. Культура развивается не только в тени разрушения, но и в свете».[13]
Таль высказал свою точку зрения не в первый раз. Позднее он не раз.старался убедить своих коллег и студентов, что наука об антисемитизме является препятствием для приведения нации'в нормальное состояние. Он утверждал, что полновесный антисемитизм в еврейской истории вреден для национального чувства собственного достоинства и что наука об антисемитизме и Холокосте непременно развивается в ущерб научным исследованиям иудаизма и его вклада в мировую цивилизацию. И все же мнение Таля вписывается в воззрения сионистов, на основе которых построена концепция музея. Оно также дополняет эти воззрения следующими тезисами:
a) антисемитизм — это следствие ситуации жизни в диаспоре (в галуте), а потому
b) нет смысла бороться с ним и нет возможности противостоять ему,
c) остается единственное решение, уйти от него и жить в еврейском государстве;
d) тем не менее, для сионизма оскорбительно, когда антисемитизм, это негативное внешнее давление, считают основной его мотивацией, поскольку сионизм тогда лишается своего позитивного внутреннего содержания и своих побуждающих предпосылок;
e) несмотря на все вышесказанное, бороться с антисемитизмом — это долг сионизма и часть его обязанности защитить евреев или, по крайней мере, поддержать их попытки защититься, где бы они ни проживали. Также его долг вместе с диаспорой добиваться нормального состояния нации и национальных достижений. [14]