Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

Браиловский Александр Яковлевич

1922

Амбуаз

Встреча

Ты на плече, рукою обнаженной, От зноя темной и худой, Несешь кувшин из глины обожженной, Наполненный тяжелою водой. С нагих холмов, где стелются сухие Седые злаки и полынь, Глядишь в простор пустынной Кумании, В морскую вечереющую синь. Все та же ты, как в сказочные годы! Все те же губы, тот же взгляд, Исполненный и рабства и свободы, Умерший на земле уже стократ. Все тот же зной и дикий запах лука В телесном

запахе твоем, И та же мучит сладостная мука, — Бесплодное томление о нем. Через века найду в пустой могиле Твой крест серебряный, и вновь, Вновь оживет мечта о древней были, Моя неутоленная любовь, И будет вновь в морской вечерней сини, В ее задумчивой дали, Все тот же зов, печаль времен, пустыни И красота полуденной земли.

1922

«Душа навеки лишена…»

Душа навеки лишена Былых надежд, любви и веры. Потери нам даны без меры, Презренье к ближнему — без дна. Для ненависти, отвращенья К тому, кто этим ближним был, Теперь нет даже выраженья: Нас Бог и этого лишил. И что мне будущее благо России, Франции! Пускай Любая буйная ватага Трамвай захватывает в рай.

25 августа 1922

«Одно лишь небо, светлое, ночное…»

Одно лишь небо, светлое, ночное, Да ясный круг луны Глядит всю ночь в отверстие пустое, В руину сей стены. А по ночам тут жутко и тревожно, Ночные корабли Свой держат путь с молитвой осторожной Далеко от земли. Свежо тут дует ветер из простора Сарматских диких мест, И буйный шум, подобный шуму бора, Всю ночь стоит окрест: То Понт кипит, в песках могилы роет, Ярится при луне — И волосы утопленников моет, Влача их по волне.

1923

День памяти Петра

«Красуйся, град Петров, и стой Неколебимо, как Россия…» О, если б узы гробовые Хоть на единый миг земной Поэт и Царь расторгли ныне! Где Град Петра? И чьей рукой Его краса, его твердыни И алтари разорены? Хлябь, хаос, — царство Сатаны, Губящего слепой стихией. И вот дохнул он над Россией, Восстал на Божий строй и лад — И скрыл пучиной окаянной Великий и священный Град, Петром и Пушкиным созданный. И все ж придет, придет пора И воскресенья и деянья, Прозрения и покаянья, Россия! Помни же Петра. Петр значит Камень. Сын Господний На Камени созиждет храм И скажет: «Лишь Петру я дам Владычество над преисподней…»

1925

«Только камни, пески, да нагие холмы…»

Только камни, пески, да нагие холмы, Да сквозь тучи летящая в небе луна, — Для кого эта ночь? Только ветер, да мы, Да крутая и злая морская волна. Но и ветер — зачем он так мечет ее? И

она — отчего столько ярости в ней? Ты покрепче прижмись ко мне, сердце мое! Ты мне собственной жизни милей и родней. Я и нашей любви никогда не пойму: Для чего и куда увела она прочь Нас с тобой ото всех в эту буйную ночь? Но Господь так велел — и я верю ему.

<1926>

Nel mezzo del cammin di nostra vita

[10]

Дни близ Неаполя в апреле, Когда так холоден и сыр, Так сладок сердцу Божий мир… Сады в долинах розовели, В них голубой стоял туман, Селенья черные молчали, Ракиты серые торчали, Вдыхая в полусне дурман Земли разрытой и навоза… Таилась хмурая угроза В дымящемся густом руне, Каким в горах спускались тучи На их синеющие кручи… Дни, вечно памятные мне!

10

Земную жизнь пройдя до половины (итал.) (Пер. М. Лозинского.)

1947

Венки

Был праздник в честь мою, и был увенчан я Венком лавровым, изумрудным: Он мне студил чело, холодный, как змея, В чертоге пирном, знойном, людном. Жду нового венка — и помню, что сплетен Из мирта темного он будет: В чертоге гробовом, где вечный мрак и сон, Он навсегда чело мое остудит.

1950(?)

Ночь

Ледяная ночь, мистраль (Он еще не стих). Вижу в окна блеск и даль Гор, холмов нагих. Золотой недвижный свет До постели лег. Никого в подлунной нет, Только я да Бог. Знает только Он мою Мертвую печаль, Ту, что я от всех таю… Холод, блеск, мистраль.

1952

Тэффи

Перед картой России

В чужой стране, в чужом старом доме На стене повешен ее портрет, Ее, умершей, как нищенка, на соломе, В муках, которым имени нет. Но здесь на портрете она вся, как прежде, Она богата, она молода, Она в своей пышной зеленой одежде, В какой рисовали ее всегда. На лик твой смотрю я, как на икону… «Да святится имя твое, убиенная Русь!» Одежду твою рукой тихо трону И этой рукою перекрещусь.

«Красные верблюды — зори мои, зори…»

Красные верблюды — зори мои, зори — По небу далекой чередой идут… Четками мелькают в вечернем моем взоре — За красным верблюдом красный верблюд… Ах, недолго ждать мне с тоскою покорной, Ждать, чтобы последний зарею потух. Палицей огромной, чрез все небо, черной Гонит их, торопит страшный пастух. На небо наплыли 'oблаки-утесы… Близок, близок отдых. Спешите скорей! Там, в садах Аллаха надзвездные росы, Там каждый получит по жажде своей.