В эту ночь, когда волхвы бредут пустыней за звездой, и грезятся годаневозвратные — опять из дали синей путь указывает мне звезда.Чт'o это? Мечты какие посетили сердце в ночь под наше Рождество?Тени юности? любовь? Россия? или — привиденья сердца моего?Тишиной себя баюкаю заветной, помня все, все забываю яв этом сне без сна, в печали беспредметной, в этом бытии небытия.
твое молчанье?Возлюбленная тишина,преображение заката,недостижимая страна,покинутая мной когда-то.Слилось грядущее с былым,неизмеримое с ничтожным,и кажется пережитымвсё, что казалось невозможным.
«Увидеть, осязать нельзя…»
Увидеть, осязать нельзя, нельзя услышать слухом, —уводит тайная стезя в мир, озаренный духом.И свет не свет, и тьма не тьма, земля, но неземная.Небес голубизна — нема и говорит о рае.От светоносной немоты, от нерожденных звуковпьянея, сердце с высоты внимает песне духов.
«Не спрашивай у жизни много…»
Не спрашивай у жизни много,но бойся Божьего суда.Жизнь — это узкая дорогав непостижимое Туда.О бывшем не тоскуй напраснои смертью вечность не зови.Она с тобой, в тебе всевластнонездешней правдою любви.Любовь, к себе годами строже,ты целью вышней назовешь.Мир видимый — прости мне, Боже! —он или призрак, или ложь?
Шаги мои все ближе к вам, друзья,и дух о вас печалится все чаще, —все призрачней сквозят лесные чащи,в немую даль змеится колея, и горестней поет кастальская струя, родник, из гл'yби говорящий.Зовете ль вы, иль я зову — пора,и мне пора уйти в страну покоя,где грешника, святого и герояуравнивает строгая Сестра [40] , — туда, в страну, где нет ни «завтра», ни «вчера», а длится время неземное.Да, вас — о братья духу моему,чьи образы в себе всю жизнь лелею,друзья, которых не встречал милее, —родных мечте моей, родных уму и тех, кого любил, не знаю почему, и оттого еще сильнее.Ни людям, ни себе давно не лгу,не обольщаю сердца ожиданьемутешной вечности, ни упованьемна встречу с вами вновь… Но не могу не вспоминать. Все, все на этом берегу мне кажется воспоминаньем.О, спутники мои! Со мной делявосторги грез и мысли ненасытнойи творческой гордыни беззащитной,вы были мне как милая семья, пока не рухнула Российская земля в бесправья хаос первобытный.В те годы мир, весь мир казался наш,любуясь им, росли мы все когда-то.Любили мы и Русь, и Запад свято,дворцы царей, Неву и Эрмитаж, Петрова города блистательный мираж уже в крови его заката.В те годы Анненский-мудрец был жив,учитель-друг, угасший слишком рано;и Гумилев, и Блок (в те дни — не скиф: он бурю звал, разбит, как утлый челн о риф разъявшегося океана)…Забытым с той поры утерян счет,но вас забыть, взнесенных на высотыПарнасские, — нельзя! Во дни забот,борений, нужд, искали вы вперед путей нехоженых, в слова вбирая мед, бессмертья мед, как пчелы в соты.Но кто из вас, кто страшно не погиб,кто спасся, отстрадав урок жестокийвойны, усобиц, безрассудной склоки, —от пуль, застенка и тюремных дыб? =Лишь тот, воистину, кто внял примеру рыб, ушедших в темень вод глубоких.О, сколькие меж вас, певцов-друзей,мне доверяли сны, обиды, муки,И женщины… Но нет! Одной лишь в рукиправило отдал я судьбы моей, — одной поверив, знал, что коль изменит, с ней и смерти не прощу разлуки.Я Музой называл ее, с собойвлюбленно уводил в лесные чащи,где бьет родник из глуби говорящий.И не она ли, день и ночь со мной, и ныне призраков ко мне сзывает рой, так укоризненно манящий.Но жизнь идет… Ее не победитни рок живых, ни вопли всех убитых,ни перекор надежд и слов изжитых.Пусть — ночь еще! Весенний лес шумит над тишиной плющом обросших плит
и лаврами гробниц увитых.
39
Досл.: Жертва добрым богам (лат.).
В эпиграфе речь идет о манах — духах загробного мира в древнеримской мифологии, причисленных к сонму богов. На надгробиях римлян нередко писали DM, т. е. Dis Manibus — «добрым манам», или «добрым богам».
40
…где грешника, святого и героя//уравнивает строгая Сестра… — имеется в виду смерть, которую св. Франциск Ассизский именовал Сестрой-Смертью.
1959
Монфор-Ламори
Анатолий Гейнцельман
Умирающий Серафим
В лазурь стремившееся тело,Как камень, падает на дно,Одно крыло обледенело,Другое солнцем сожжено.Загрязнены одежд перяныхКогда-то снежные края,И из-за облаков багряныхДуша, кадильница моя,Глядит, как обгорелой мачтыВздымаемый волнами пень.Но некому сказать: Не плачьте!Могильная прияла сеньМоих соратников немногихЗадолго до того, как ТассПел грезу паладинов строгихИ Дант увидел Ипостась.Один в синеющем сугробе,Под паутиной мертвых вай [41] ,Лежу я, вспоминая в гробеДушистый флорентийский май.И ничему уже не веря,Недвижим, холоден и чист,Жду палицы народов — зверя,Дубины Каиновой свист.Но ты все снова на колениСклоняешься передо мной,И узел расправляешь звенийМоей кадильницы святой.И снова синим фимиамомКадит уставшая душа,И ты перед воскресшим храмомСтоишь, молитвенно дыша,И с крыльев чуть затрепетавшихСметаешь снеговой балласт.Тебе воздаст Господь упавших,Творец архангелов воздаст!
41
Вайя — листья папоротника (от греч. вайон — пальмовая ветвь).
Пиния
Как канделябр из красного гранитаС зелеными свечами, в гроты синиеПодъемлется в скале из сиенитаГромадная сверкающая пиния.И снова сиракузской АфродитыПевучие мне вспомнилися линии,И я, алтарные обнявший плиты,И меж колонн свирепые Эринии…В безгрезный я порвал свои оковы,В чудовищный пророчествовал век.Богов последних доваял Канова [42] ,А я — в пустыне создающий грек,Монах-затворник я средневековый,Готический по думам человек!
42
Богов последних доваял Канова… — Канова Антонио (1757–1822) — итальянский скульптор, в своем творчестве часто обращавшийся к сюжетам античной мифологии.
Окаменелый дух
Материя — окаменелый дух,Уставший от бесплодного блужданья.Покой небытия ему как пух,Как передышка в мире от страданья.Но кончится окамененье вдруг,И снова начинается созданье,И пламенный в безбережности круг,И безнадежное самосознанье.Материя — окаменевший бюстОтриколийского в земле Зевеса.Вот-вот из мраморных раздастся устСтихийная космическая месса,И мир не будет безнадежно пуст,И разорвется синяя завеса!
Бес
У каждого свой Ангел есть Хранитель,Но и презренный есть домашний бес,И не проходит уж вблизи Спаситель,Чтобы изгнать его в исподний лес.А он страшней, чем древний Искуситель,Ни власти не сулит он, ни чудес:Он каждодневный в черепе наш жительИ баламутит образы небес.Он сердце нам сжимает, как тисками,И вызывает нестерпимый страх,Он с тайн срывает дерзкими рукамиЗавесы все: святыни без рубах,Мечты — как проститутки меж гробами,Свобода — палисад кровавых плах.
Фитилек
Будь рад, что фитилек твой замигалИ скоро упадет на дно лампады:Ты ничего во тьме не освещалИ только тлел от жизненной услады.Вверху все тот же ангелов хорал,Внизу все то же блеющее стадо,За сводом храма низменный кагалИ страшное обличье маскарада.Мой свет для освещенья древних ризИ византийских мозаичных ликов.Глаза молящихся. Лепной карниз.На солнце ж гул беснующихся криков,Да пену мечущий на скалы бриз,Да полное смешение языков.
