Антология сатиры и юмора России XX века. Том 32. Одесский юмор
Шрифт:
Попугая жако звали Зеленый. Зеленый был серый, пыльный, кое-где битый молью, прожорливый и сварливый. На вопрос, сколько ему лет, Шамис заверил, что Зеленый помнит все волны эмиграции. Даже белую, в двадцатые годы.
Первый день у Горевоцких Зеленый тосковал. Сидел нахохленный, злой. Много ел. Во время еды чавкал, икал и плевался шелухой. Бранился по-птичьи, бегал туда-сюда по клетке и громко топал. На следующее утро стал звонить. Как телефон и дверной звонок. Да так ловко, что Горевоцкая запарилась бегать
– Зельман! Тапочки! Надень тапочки, сво-о-лочь!
– Значит, он и у Зельмана жил!.. – воскликнула Горевоцкая.
Зельман Брониславович Грес был известным в Черновцах квартирным маклером.
Последующие пять дней Зеленый с утра до вечера бормотал схемы и формулы квартирных обменов, добавляя время от времени «Вам как себе», «Побойтеся Бога!», «Моим врагам!» и «Имейте состраданию». Тихое это бормотание внезапно прерывалось истеричным ором:
– Зельман! Тапочки! Надень тапочки, сволочь!
Через неделю в плешивой башке попугая отслоился еще один временной пласт, и Зеленый зажужжал, как бормашина, одновременно противно и гнусаво напевая:
Она казалась розовой пушин-ы-койВ оригинальной шубке из песца…– Заславский! Дантист! – радостно определила Горевоцкая. – Я в молодости у него лечилась, – хвастливо добавила она и мечтательно потянулась.
Зеленый перестал есть и застыл с куском яблока в лапе. Он уставился на Горевоцкую поганым глазом и тем же гнусавым голосом медленно и елейно протянул:
– Хор-роша! Ох как хор-роша!
Горевоцкий тоже посмотрел на жену. Плохо посмотрел. С подозрением.
– Может, он тебя узнал?!
– Да ты что?! – возмутилась Горевоцкая. – Побойся Бога!
– Имейте состраданию! – деловито заявил Зеленый и, громко тюкая клювом, принялся за еду.
Ночью он возился, чесался, медовым голосом говорил пошлости и легкомысленно хохотал разными женскими голосами.
– Бордель! – идентифицировал Горевоцкий, злорадно глядя на жену. – Значит, ты не одна у него лечилась!
От греха попугая решили отдать в другие руки. Недорого. Зеленый, в ожидании участи, продолжал напевать голосом дантиста, внимательно следя за Горевоцкой из-за прутьев клетки:
Моя снежин-ы-ка!Моя пушин-ы-ка!Моя царыца!Царыца грез!Вечером пришла покупательница – большая любительница домашних животных. Зеленый пристально взглянул на потенциальную хозяйку, отвернул голову и скептически изрек:
– Ничего особенного! Первый рост, шестидесятый размер!
– Это я – первый рост?! – возмутилась покупательница
– Магазин готового платья? – предположил Горевоцкий. И тут же засомневался: – Хотя… попугай в магазине…
– А может, Фима Школьник? Он немножко шил… – покраснела Горевоцкая и опустила ресницы.
– Школьник? – подозрительно переспросил Горевоцкий.
Зеленый четко среагировал на ключевое слово «школьник» и завопил:
– Товарищ председатель совета дружины! Отря-ад имени Павлика Морозова, живущий и работающий под девизом…
– Живой уголок. В сто первой школе, – хором заключили Горевоцкие.
А Зеленый секунду передохнул и заверещал:
– Зельман! Тапочки! Сво-о-лочь!
По городу разнеслась весть, что попугай Горевоцких разговорился и раскрывает секреты прошлого, разоблачает пороки прежних хозяев и при этом матерится голосом бывшего директора сто первой школы.
Из Израиля, Штатов, Австралии, Венесуэлы полетели срочные телеграммы: «Не верьте попугаю! Он все врет!»
Горевоцкие завели себе толстый блокнот, забросили телевизор, каждый вечер садились у клетки с попугаем и записывали компромат на бывших владельцев птицы.
«Морковские, – писал Горевоцкий, – таскали мясо с птицекомбината в ведрах для мусора».
«Реус с любовницей Лидой гнали самогон из батареи центрального отопления».
«Старуха Валентина Грубах, член партии с 1924 года, когда-то тайно по ночам принимала клиентов и торговала собой».
«Жеребковский оказался полицаем и предателем, а его жена его же и заложила».
«Сапожник Мостовой, тайный агент НКВД, брал работу на дом и по ночам стучал молотком. Будя соседей».
Однажды Зеленый закашлялся и сказал, знакомо картавя:
– Алес, Наденька! Рэволюция в опасности!
Горевоцкие испуганно переглянулись. А попугай с той поры замолчал. Выговорился.
И только иногда, когда Горевоцкий приходит с работы, попугай устало и грустно произносит:
– Зельман, тапочки! Надень тапочки! – и ласково добавляет: – Сволочь…
Собака
Исключения бывают из всех законов и правил.
Такой, например, закон, что хозяева похожи на своих собак. И наоборот. Есть такое? Киваете. Есть.
Возьмем, например, доктора Карташова и его овчарку Киму. Во-первых, мощь и энергия, стремление к природе. Склонность к романтике. Прически и глаза. А во-вторых, нежная, всепоглощающая любовь к сельди атлантической пряного посола. Ну и общая ненависть к овсянке. Мало?
Тогда посмотрите на Чернышову и ее Хина. Их же путают!
Ну а у Вандорских вообще. «Иди сюда, кобель пьяный!» – кричит Вандорская. Что б вы думали? – идут оба – и Вандорский, и Ушик, дог.
Но не об этом. Не об этом. Об исключениях.