Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Языческий культ дерева и фольклорный мотив вырастания на общей могиле переплетающихся деревьев из тел любивших друг друга при жизни людей (супругов или жениха с невестой), возможно, подспудно нашли выход в подписи Есенина под рисунком М. П. Мурашева: «…я и принялся в альбоме рисовать, как рисуют в минуту ожидания. <…> На рисунке получился обрыв, на котором росли две березки, справа – река. <…> “Березки как будто”, – передавая ему альбом, сказал я. Сергей взял из подставки карандаш и на рисунке написал: “Это мы с тобой”». [2393]
При самом пристальном внимании к погребальным мотивам и похоронной обрядности Есенин любил устраивать шуточные похороны, что также находилось в русле свадебного и святочного ряженья и покойницких игр в семейной и календарной обрядности Рязанщины. Так, следуя логике ритуала «похорон упокойника» при свадебном ряженье, пародирующем церковную службу, Есенин в поезде при путешествии по Кубани устроил шуточную игру: «К пустому пузырьку от касторки Есенин привязал веревку и, раскачивая ею, как паникадилом, совершал отпевание над холодеющим в суеверном страхе Почем-Солью <Г. Р. Колобовым>. Действия возвышенных слов службы и тягучая грусть напева были б для него губительны, если бы, к счастью, вслед за этим очень быстро не наступил черед действию касторки». [2394]
Известно, что мать поэта Т. Ф. Есенина, следуя древним обычаям, уже после гибели сына долгие годы хранила на чердаке дубовый гроб для себя. Сохранилась запись П. И. Ильиным его разговора с Т. Ф. Есениной, попросившей его доставить на двор ее «домовину» с колокольни и объяснившей: «“Три зимы назад плотник сделал. Хорошая домовина. Доски здоровые, сухие, век не сгниет”. // Она взяла два длинных, расшитых петухами полотенца, объяснив мне, что гроб тяжелый и нести его на веревках трудней, чем на полотенцах. Волоком же тащить его – грех, хоть он и пустой»; и далее – «Старые люди сказывают: загодя гроб сделаешь – дольше проживешь. Вот у отца Ивана, попа нашего, лет тридцать стоял гроб. Дьячок помер, он ему его подарил, а себе новый заказал, да и тот годов без малого еще двадцать стоял. <…> Вот в Богослове наоборот приключилось. Один тамошний зажиточный мужик в пятницу себе домовину справил, да еще прилег, примерил, а в воскресенье преставился». [2395] Примерно о том же рассказала племянница поэта С. П. Митрофанова-Есенина в документальном телефильме «Дети Есенина»: в начале 1930-х гг. после порубки леса на дрова в холодную зиму в Константинове Т. Ф. Есенина заказала гроб, поставила его на чердак в амбаре. Живший у нее сын Есенина Георгий Изряднов влез туда и написал на гробе: «Т. Ф. Есенина. Стучать 3 раза». Бабушка обиделась на озорство. [2396]
Как проявление «чисто крестьянской психологии» восприняла горожанка Н. Д. Вольпин рассказ Есенина о подготовке матери к возможной смерти сына, бредившего в тифозном жаре: «…мать открыла сундук, достала толстенный кусок холста, скроила – пристроилась к окну. Сидит, слезы ручьем… А сама так пальцами снует! Шьет мне саван!». [2397] Н. Д. Вольпин прокомментировала этот эпизод: «Чисто крестьянская психология: горе горем, а дело надо делать вовремя: помрет сын, не до шитья будет, саван должен лежать наготове. Она крестьянка, а не кисейная барышня, не дамочка – ах да ох! Вот и шьет, а слезы ручьем». [2398]
Руководитель Есенинской группы ИМЛИ им. Горького РАН Ю. Л. Прокушев (1920–2004) на заседании 19 июня 2001 г. рассказывал, как в 1956 г. он посетил мать Гриши Панфилова – Марфу Никитичну, [2399] переехавшую из с. Спас-Клепики в соседнюю Туму, и увидел в другой комнате заранее заготовленные гроб и смертное белье. Ю. Л. Прокушев также подтвердил, что гроб имелся и у матери Есенина и стоял на чердаке.
И в традиции погребального обряда, поклонясь покойному и воздав ему последние почести, Д. Н. Семёновский совершил ритуальное прощание с Есениным: «Мы подошли к свежей могиле, заваленной большими венками. Их темная зелень, с широкими белыми и красными лентами, отчетливо выделялась на кладбищенском снегу. Мы простились с тем, кто лежал под могильной насыпью, и взяли на память о нем с одного венка зеленую миртовую ветку». [2400] «Вынос тела» покойного совершался не по установленной христианской схеме: дом – церковь – кладбище; но по не освященному традицией, зато почетному пути: после гражданской панихиды в Доме литераторов вокруг памятника Пушкину на Тверском бульваре в Москве. И в столетний юбилей Есенина памятник ему был установлен на том же самом бульваре так, что создается впечатление, что великий Пушкин смотрит в его сторону (эту мысль неоднократно высказывал Ю. Л. Прокушев).
Фольклорные версии о кончине Есенина
Но со времени похорон Есенина и далее через десятилетия, в ХХ веке и уже в новом ХХI столетии и III-м тысячелетии почитатели творчества поэта задаются вопросом: отчего произошла преждевременная кончина поэта? Казалось бы, имеется официальное медицинское заключение о летальном исходе и его причинах. Тем не менее выдвигаются различные версии насчет смерти поэта. В настоящее время их известно пять: одна (первая) официальная, три гипотетических и неузаконенных, пятая астрологическая (!). Вот они:
1) Есенин повесился в ленинградской гостинице «Англетер» 28 декабря 1925 г., привязав петлю к отопительной трубе;
2) поэт был случайно застрелен Леонтьевым при соучастии Я. Блюмкина при выполнении негласного поручения Л. Д. Троцкого (соперничество в любви Троцкого и Есенина);
3) поэт бежал от московского суда, его арестовали на вокзале по прибытии в Ленинград, допрашивали и казнили 27 декабря в доме по соседству с гостиницей, куда затем перенесли тело;
4) Есенин повесился по неосторожности, решив устроить розыгрыш (известны два или даже три варианта, различающиеся разыгрываемыми адресатами – это Эрлих и супружеская пара Устиновых, которые не успели вовремя на помощь);
5) добровольная по сути «смерть была спровоцирована крайне неблагоприятным космопланетарным воздействием на микрокосм поэта, вызвало чувство неуверенности», [2401] что отражено в его гороскопе рождения и смерти.
Мы не ставим вопрос о правдивости (хотя бы доли истины) каждой версии.
Множественность одновременно бытующих версий и наличие их вариантов свидетельствуют о сотворении современной мифологии: появляется новый «культурный герой» (поэт как демиург), он необычно рожден и так же необычно закончил земную жизнь, а своим существованием на земле создал особую эпоху. Творцом неомифа являются избранные, «посвященные», а не безвестные и безымянные представители народа, как это свойственно фольклору. Однако каждая из версий «спускается» с «горних высот», получает хождение в народе и таким способом фольклоризуется. Инициаторы версий утрачивают привилегию первородности идеи, лишаются авторства, теряют свои имена и взамен приобретают анонимность. Множество поддерживающих версию голосов создают иллюзию права ее существования и по вполне фольклорным законам бытования устного текста актуализируют смысловое содержание. Более того, попав в фольклорные условия, версия начинает обладать генетическим прошлым, историей развития и предполагает будущее (вот парадокс!), причем не обязательно затухающее и вырождающееся. В результате фольклорной «жизнедеятельности» версия перестает быть гипотезой, какой являлась в своих истоках. И хотя проблема ее истинности также автоматически снимается, однако на это место заступает критерий равноценности всех версий, несмотря на изначально неравномерное распределение всех версий-гипотез-предположений по шкале истинности-правдивости и ложности-фальшивости.
Излагаются версии также в фольклорном духе, согласно сюжетике и композиции устно-поэтических произведений прозаических жанров. Прежде всего, это такие непреложные элементы повествовательной структуры, как опровержение одного бытующего известного мнения и замена его на другое, новое. Далее излагается неожиданное основное содержание, желательно с уже известными героями (ведь круг персонажей в фольклоре традиционен и ограничен, хотя и достаточно широк). Обязательно утверждается вера рассказчика в реальность или возможность событий, как это свойственно несказочной прозе, с опорой на поддержку слушателей; затем следует непредсказуемая развязка, поданная в духе анекдота. Для подтверждения реальности сказанного порой делается кивок в сторону действительного предмета (вплоть до частей собственного тела – вроде: да я собственными глазами видел, да я своими руками сделал и т. п.).
Лексика таких устных рассказов – версий – соответственно разговорная (если не диалектная!), используемая в манере неторопливых бесед рассказчика со внимательными и заинтересованными лицами. Иногда версии имеют устное происхождение и лишь позднее закреплены на бумаге и опубликованы, причем неоднократно и во множестве редакций (они имеют самостоятельную ценность и равнозначны вариантам в фольклоре). В таких случаях понятны истоки разговорного стиля публикаций. Однако другие версии строились на основе разного рода деловых бумаг и письменных заключений, и тогда признаки разговорной речи проникли в них позже, в процессе фольклоризации.