Антропология революции
Шрифт:
ИНТЕРИОРИЗАЦИЯ РЕВОЛЮЦИИ
Екатерина Дмитриева
Re-volutio чувства и чувственности
(О некоторых особенностях французского либертинажа XVIII века)
Сладострастие есть телесный поиск неизвестного.
В 1780 году заточенный в Венсенский замок Оноре Габриель Рикети, граф де Мирабо, более известный в широких кругах как Мирабо-сын, пишет своей приятельнице Софи де Моннье: «То, чего я тебе не посылаю, — роман, который я пишу, роман совершенно безумный, и называется он Мое обращение». Несколько дней спустя он все же решается послать ей рукопись романа, но с соответствующим комментарием: «Если ты хочешь перейти к стилю изложения несколько жесткому и к описаниям весьма свободным, я перешлю тебе этот роман, который менее фриволен, чем это может показаться с первого взгляда. После придворных дам, чья репутация там солидно подмочена, я разобрался с монашенками и оперетными девками; в данный момент я добрался до монахов; а далее в романе я женюсь, потом, возможно, совершу небольшое путешествие в ад (где, возможно, пересплю с Прозерпиной), чтобы услышать там любопытные признания <…> Единственное, что я могу тебе сказать: эта безумная затея — абсолютно нового свойства, и я не могу перечитывать ее без смеха» [242] (см. илл. 1).
242
Lettres originates de Mirabeau, 'ecrites du donjion de Vincenne pendant le ann'ees 1777 `a 1780.
«Мое обращение» («Ma conversion») открывалось письмом-посвящением не к кому иному, как к самому Сатане («Lettre `a Satan»). Мирабо, выйдя из тюрьмы, напечатал роман анонимно в Лондоне в 1783 году, год спустя перепечатал под названием «Первосортный либертен» («Un libertin de qualit'e») в Стамбуле. До конца века роман издавался еще дважды: в 1790 и 1791 годах.
Илл. 1. «Аньес». Гравюра к первому изданию книги Мирабо-сына «Мое обращение».
Однако до того момента, пока в 1792 году прокурор Парижской коммуны гражданин Манюэль не обнаружил писем Мирабо к Софии и не опубликовал их, дав тем самым неоспоримое свидетельство авторства самого Мирабо, современники в этом авторстве весьма сомневались, будучи не в состоянии поверить, чтобы столь славная и эмблематическая фигура Французской революции, как Мирабо-сын, чей «Гений призывал его быть учителем народов и королей», мог быть способен на подобное [243] . Так и знаменитый барон Гримм с возмущением писал: «…хотя оно (произведение) и приписывается сыну господина маркиза де Мирабо, автора „Писем о государственных письмах и тюрьмах“, мы не можем решиться поверить, что оно действительно написано его рукой. Это кодекс отвратительного дебоша, лишенный остроумия, воображения, и невозможно поверить, чтобы умный человек мог опошлить свое перо подобными бесчинствами…» [244]
243
Об этом упоминал в предисловии к публикации писем уже сам П. Манюэль (см.: Lettres originales de Mirabeau… P. 36–37. См. также: Romanciers libertins du XVIIIe si`ecle… P. 1532).
244
Correspondence litt'eraire, philosophique et critique par Grimm, Diderot, Raynal, Meisteretc. Paris, 1882. Т. XIV. P. 49.
На самом деле среди других вопросов, которые и по сей день вызывает так называемая литература либертинажа, обращают на себя внимание два момента. Литература аристократическая по преимуществу, отражающая образ жизни и быт класса [245] , которому уже совсем скоро предстоит сойти с исторической (во всяком случае, политической) сцены, литература либертинажа, вопреки тому, что можно было бы предположить, отнюдь не противостоит назревающей революции. Ее политические деятели, как это и было в случае с Мирабо-сыном, легко оказываются авторами романов либертинажа. Несмотря на всю откровенность и провокационность этих сочинений, граничащих порой с порнографией, авторы нередко пытаются представить их как «весьма нравственную» критику государственного строя («Это, — объясняет Мирабо-сын Софи де Моннье, — очень живая и даже весьма нравственная картина наших нравов и нравов всех сословий, скрывающаяся за игривой оболочкой» [246] ). Но и памфлеты времен революции — а к этой теме мы вернемся чуть позже — по общему признанию, своей стилистикой также немало будут обязаны стилистике либертинажа [247] .
245
В этой статье я сознательно не касаюсь вопроса об эстетической составляющей либертинажа, производной аристократического образа жизни, которая принципиально важна для характеристики явления. См. об этом подробно, в частности: Delon М. Le savoir-vivre libertin. Paris: Hachette, 2000.
246
Цит. no: Romanciers libertins du XVIIIе si`ecle… P. 1533.
247
Ibid. P. 1537.
Или. 2. Гравюра к роману Андреа де Нерсья «Фелиция, или Мои проделки» издания 1782 года, приписываемая Шарлю Эйзену.
С другой стороны, современный читатель, знакомящийся с этой литературой XVIII века, которую в основной ее массе уж очень легко принять за эротически-порнографическую, не может не изумиться в ней явно выраженной тенденции к философствованию. Иногда создается впечатление, что герои, даже и «занимаясь любовью», развратничая, распутничая и т. д., только на самом деле и ждут, чтобы остановиться и начать философствовать, во всяком случае, как это понималось в XVIII веке. Но философствование становится и почти обязательной прелюдией соблазнительных сцен. Так, героиня романа «Фелиция, или Мои проделки» Андреа де Нерсья, одного из самых откровенных текстов своего времени, описывает историю своего «падения»: «Философия, довольная, что с таким успехом вмешалась в сферу удовольствия, задвинула занавес и оставила нас» [248] (см. илл. 2). Тенденция эта просматривается даже и в названиях романов: «Тереза-философ» маркиза Жана-Батиста Буайе д’Аржанса, анонимная «Исповедь куртизанки, ставшей философом», «Философия в будуаре» маркиза де Сада… (см. также илл. 3). Перефразируя известное высказывание Н. Я. Берковского, сравнившего когда-то романы Новалиса со способом изображения людей в древнем Египте — непомерно большие головы, посаженные на плечи [249] , — можно было бы сказать, что в романе либертинажа непомерно большие органы деторождения (которые как раз и не выполняют своей функции, но их описание нередко представляется формой гиперболы) уравновешиваются столь же непомерно большими головами. Более того, в этих философских размышлениях «развратников», «распутников», одним словом — либертенов, изумляет обилие рас-суждений на тему порядочности (honn^etet'e) и «порядочного человека» (honn^Ite homme) — понятий, ориентированных на, казалось бы, совершенно противоположные ценности — «идеал нравственной и социальной жизни», совершенство души и ума, честность, немеркантильность, преданность, откровенность, то есть все то, что составляет основы порядочности и благородства [250] .
248
Nerciat A. de. F'elicia ou Mes fredaines // Romanciers libertins du XVIIIе si`ecle… P. 763.
249
Берковский Н. Я. Романтизм в Германии. СПб.: Азбука-классика, 2001. С. 50.
250
Все вышеперечисленные свойства были описаны в трактатах, составивших на разных этапах антологию поведения «порядочного человека». См., например: Faret. L’Honn^ete homme ou l’art de plaire `a la cour (1630); Chevalier de M'er'e. Conversations (1668); Idem. Discours (1677). T. 1–3. Среди обидах работ на эту тему см.: Magendie М. La politesse mondaine et les th'eories de l’honn^etet^e en France, au XVII si`ecle, de 1600 `a 1660: 2 vol. Paris: Alcan, 1926; Baustert R. L’honn^etet'e en France et `a l’'etranger: 'etude comparative de quelques aspects // Horizons europ'eens de la litt'erature francaise. T"ubingen, 1988. P. 257–265.
Илл. 3. Гравюра Элуина по рисунку Бореля к роману «Тереза-философ».
Собственно, именно на этих двух моментах я и хотела бы остановится в своей статье. Как литература французского либертинажа оказалась одним из способов подготовки ab nihilo французской буржуазной революции? (При том, что с ее наступлением этот тип литературы оказался исчерпанным, и уже в первом десятилетии XIX века такие настольные книги либертинажа, как «Опасные связи» Шодерло де Лакло, «Любовные похождения кавалера Фобласа» Луве де Кувре, воспринимались как явные анахронизмы [251] .) И каким образом либертинаж, традиционно рассматриваемый как революция в представлении (в том числе) о социальных формах эроса, смог оказаться во многом прямым порождением кодекса honn^etet`e и производных от него?
251
Ср. объяснение, которое этому явлению дает Пьер Клоссовски в эссе «Сад и революция» (1967): «…в то время, как нравственные и религиозные поры старой иерархии лишались своего содержания, эти продвинутые люди вдруг оказались выбитыми из колеи, дезориентированными; дело в том, что либертинаж обладал значением лишь при том уровне жизни, который был у них в ниспровергнутом обществе; теперь же, когда трон рухнул <…>, когда церкви были разграблены и богохульство превратилось в привычное дело для масс, эти имморалисты стали выглядеть чудаками» (пер. с фр. Г. Тенниса; цит. по изд.: Маркиз де Сад и XX век (сборник статей). М.: РИК «Культура», 1992. С. 27).
Вообще говоря, уже с самим понятием либертинаж далеко не все оказывается ясным. Был ли он социально-историческим феноменом, «стилем жизни», или же в большей степени литературным мифом, «дискурсом», связанным с веком Просвещения и порожденным его литературой? И надо ли рассматривать «развратные романы» («les roman corrupteurs») как продукт «либертинажа духа» или же как его первопричину? Не имея возможности более подробно коснуться здесь данной проблемы, заметим только, что несомненной была метатекстовая составляющая либертинажа: либертены (во всяком случае, в том виде, в какой они были описаны в литературе того времени) нередко искали вдохновения в откровенных сценах других романов (вариант: живописных полотен, гравюр). Так, Казанова в момент наивысшей экзальтации, по его собственным уверениям, листал книгу с гравюрами и предлагал партнерам уже существующую модель (илл. 4, 5). А последним и решающим моментом инициации Терезы-философа в одноименном романе маркиза д‘Аржанса (о чем см. ниже) было созерцание ею эротических полотен и чтение эротических романов.
Кроме того, по сей день бытует представление, что существуют как минимум две исторические формы либертинажа: либертинаж философский, нередко принимавший формы атеизма, деизма и прочих религиозных и идеологических инакомыслий, характерный в первую очередь для XVII века [252] , и либертинаж социальный, сформировавшийся уже в XVIII веке и подразумевавший отказ от разного рода социальных условностей, а также и от традиционной морали, что в конечном счете привело к устойчивой ассоциации либертинажа с распутством и разгулом [253] .
252
См. издание: Libertins du XVIIе si`ecle. Paris: Gallimard, 1998.
253
Любопытно, что в европейских языках мы не имеем полного аналога французских понятий libertinage и libertin. Так, в немецком языке, как, собственно, и в русском, на первый план выходит значение «вольнодумец» — «Freidenker», «Freigeist». В английском языке «либертен», скорее, «шутник» — «wit», «droll», что более соответствует французским «bel esprit», «plaisantin». Свободным философом, «free thinker», он становится лишь к концу века, в эпоху революции. См.: Abramovici J.-Ch. Libertinage // Dictionnaire europ'een des Lumi`eres / Sous la direction de Michel Delon. Paris: Presses Universitaires de France, 1997. P. 647–651.
Илл. 4, 5. Гравюры Шове к посмертному изданию «Мемуаров» Казановы.
Впрочем, еще прежде, чем он начал существовать как социокультурное явление, либертинаж существовал уже как слово. И это — задолго до века Просвещения. Впервые оно появляется в переводе Нового Завета как французская транспозиция латинского «libertinus» (освобожденный раб). Затем его в негативном значении употребляет Кальвин в своей полемике с визионерской сектой анабаптистов, которую составляли в основном восставшие ремесленники Фландрии (трактат «C^intre la secte phantastique et furieuse des libertins qui se nomment spirituels», 1544). Собственно, именно с этого времени слово «либертинаж», которое словарями будет зафиксировано, правда, лишь к концу XVIII века, начинает означать духовную ересь и в расширительном значении используется как своего рода этикетка в борьбе с инакомыслящим противником. Причем инакомыслие может принимать самые разные формы, как духовные (в отношении христианских догм), так и этические (в отношении догм традиционной морали [254] ), а также социальные и эстетические [255] . И если в простонародье слово уже на раннем этапе более ассоциировалось с распутством и дебошем, то в прециозном языке оно получило право гражданства в своем позитивном значении: либертен — тот, кто ненавидит принуждение, следует своим склонностям и живет «по моде» [256] .
254
Обратим внимание, что уже в обозначении фламандских анабаптистов как секты, проповедующей либертинаж, присутствовало значение ереси не только духовной, но еще и плотской, поскольку «еретическая секта либертенов» проповедовала идеи об общности «материальных и сексуальных благ» (см.: Nagy Peter. Libertinage et r'evolution / Trad, du hongrois. Paris: Gallimard, 1975. P. 19).
255
Характерно, что у классиков XVII века слово «либертинаж» используется как синоним всяческой неправильности, как художественной, так и идеологической, отступления от нормы в самом широком смысле слова. Так, для Буало либертинаж есть система ложных воззрений; для Лабрюйера — разнузданность двора и ума, у Лафонтена это слово встречается в определении поэзии мятежной и шаловливой. Интересно, что словосочетание «le moine libertin» в это же время означает монаха, покинувшего монастырь без разрешения настоятеля. С другой стороны, в издании «Словаря французского языка» («Dictionnaire de la langue francaise», 1872) Эмиль Литре напомнит, что слово «либертен» еще с давних времен употреблялось как термин соколиной охоты — для обозначения птицы, покинувшей стаю и так и не вернувшейся.
256
См.: Mauzi R. L’id'ee du bonheur au 17 si`ecle. Paris, 1960. P. 427.
Считается, что то, что получало в XVI–XVII веках название либертинажа (освобождение от догм, скептицизм как отрицание существующего порядка и традиционных ценностей), на самом деле способствовало зарождению рационализма как философского движения бюргерства (буржуазии). Более того, с точки зрения истории идей либертинаж (или, как тогда его чаше называли, либертинизм) стал фактором борьбы зарождающегося класса буржуазии с феодализмом [257] (так что не случайно еретическая секта «духовных либертенов» появилась именно во Фландрии, в экономически наиболее развитой части Франции XVI века) [258] . В эту же общую тенденцию либертинажа впишется и французская философия XVII века — в лице Гассенди с его скептицизмом и циклическим видением истории, а также Габриэля де Ноде и Ла Мот ле-Вайера. Так что оппозиционно настроенный парижский врач Ги Патен будет иметь полное основание описывать «гнусный дебош» в компании Ноде и Гассенди как «ужин, за которым не пили почти спиртного, но тем более свободно текла философическая беседа» [259] .
257
Starobinski J. L’invention de la Libert'e. Gen`eve, 1964. P. 54.
258
Nagy Peter. Libertinage et r'evolution. P. 19.
259
Denis Jacques. Sceptiques ou libertins de la premi`ere moiti'e du 17 si`ecle. Caen, 1884. Цит. no: Fischer Carotin. Education 'erotique. Pietro Aretinos «Ragionamenti» im libertinen Roman Frankreichs. Stuttgart, 1994. S. 37.