Антропология революции
Шрифт:
Попытки ужесточить и институциализовать дисциплинарный контроль предпринимались неоднократно, но не приносили ощутимых результатов. Так, уже в Духовном регламенте епископам предписывалось поставить «закащиков» или «благочинных», которые «аки бы духовные фискалы, тое все надсматривали, и ему бы Епископу доносили»; «тое все» включает хорошо знакомые нам пункты: «дабы иконам Святым ложных чудес не вымышлено; та-кож о кликушах, о телесах мертвых несвидетельствованных, и прочих» (Духовный регламент 1904: 30–31). Сами епископы должны были дважды в год присылать в Синод «репорты», даже если «все добре было»; если бы епископ «известил, что все добре, и отинуду бы показалось, что нечто в Епархии его деется суеверное, или и явно богопротивное; Епископ бы, ведая тое, утаил и до Коллегиум не донесл: то самаго его позовет на суд Коллегиум, и, по довольном уличении, подвержет его наказанию, яковое уставлено будет» (там же, 46–47). Несмотря на эти распоряжения, «закащики», даже если они были поставлены, суевериями не интересовались, а епископы «репортов» в Синод о суевериях не писали.
В 1737 году издается указ «О пресечении суеверий», в котором говорится о неудовлетворительном состоянии дисциплинарного контроля. Оказывается, что «Ея Императорское Величество <…> в несомненной надежде быть соизволили, что все оное по указам и Регламенту во всей Ея Императорскаго Величества Империи точно исполняется; но ныне де принуждены Ея Императорскаго Величества (sic!) сомнение иметь, едва ль вышепомянутые указы и Регламент повсюду надлежащим образом исполняются, и не преданы ль иногда забвению, понеже де, к великому Ея Императорскому Величеству (sic!) неудовольству, здесь известно учинилось, что в Москве в церквах и монастырях являются вновь многие кликуши, которые не токмо от того не унимаются, но наипаче им в той притворности и шалости свобода дается, и сверх того над ними и молитвы отправляются; но понеже прежние многократные выданные указы и вышеупомянутый Регламент Духовный, по которым такия суеверия и обманства допускать и производить наикрепчайше запрещено, без всякой отмены в своей силе состоят; того де ради Ея Императорское Величество запотребно разсудили, Духовному Синоду чрез оный Высокоповелительный указ все прежние указы и Регламент Духовный наикрепчайше подтвердить, дабы такия являющияся суеверия как наискорее пресечены и искоренены были» (ПСЗ, X, № 7450, с. 361–362).
Духовные власти должны были неотступно следить, «не делаются ли ж где какия суеверия, не проявляет ли кто, для скверно-прибыточества, каких при иконах Святых, при кладезях, при источниках, ложных чудес и мертвых, несвидетельствованных телес не разглашают ли к почитанию за мощи истинных Святых, не являются ли где кликуши и притворно юродцы и босые, также и с колтунами и прочая» (там же, 362). Для осуществления этой задачи предписывалось, как и полагалось по Духовному регламенту, учредить «закащиков», но теперь «им закащикам» было указано поставить «к каждой десяти церквам из священнаго чина десятоначальника, благочинных людей, как бы духовных фискалов» (там же, 363). Не помогла, однако, и эта мера [531] . Десятильники появились, они собирали подати с духовенства (Смолич, I, 275), но сколько-нибудь заметной борьбы с суевериями не вели. Мы можем лишь догадываться, чем именно было обусловлено их бездействие: они могли быть, как и большинство православного населения, сами причастны «суевериям» или могли стараться поддерживать добрые отношения со своими прихожанами (которые часто почти поголовно были «суеверными»), от которых они зависели едва ли в меньшей степени, чем от петербургских властей. Мы уже упоминали о том, как в Кашине сохранялось почитание деканонизированной Анны Кашинской (см. примеч. 3 [532] ): местное духовенство устраивало крестные ходы с иконой Анны, в часовне стояла икона с изображением св. Михаила Тверского и Анны, а тверской епископ смотрел на это сквозь пальцы (Кучкин, Епифанов: 2001, 462).
531
В этой связи можно упомянуть указ от 8 октября 1762 года, в котором говорится: «Известно Ея Императорскому Величеству учинилось, что в городе Ростове появилися притворные кликуши, також по Москве шатаются множественное число нищих, и для того Ея Императорское Величество указать соизволила, о поступании с оными кликушами и нищими по силе прежде состоявшихся о том указов, куда надлежит от Правительствующего Сената учинить потверждение» (ПСЗ, XVI, № 11698, с. 103). Повторение указов с одними и теми же запретами свидетельствует о том, что запреты неэффективны (ср. еще указ от 10 февраля 1766 года о наказании плетьми кликуш в Переяславле — ПСЗ, XVII, № 12568, с. 559–560).
532
В файле — примечание № 520 — прим. верст./
О том, как мог развиваться конфликт между центральной властью, занятой дисциплинированием, и православным населением, свидетельствует следующая история. В 1723 году черниговский епископ Иродион послал в Синод доношение с вопросами по самым разным епархиальным делам. Под 19-м пунктом он сообщал, что 5 марта поп Терентий, служивший в церкви Вознесения Господня, донес ему, что образ Богоматери испускает слезы, которые видел не только он, Терентий, но и «знатные люди». Епископ Иродион знал, что такие чудеса бывают, и послал двух иеромонахов разобраться с этим чудом. Иеромонахи обнаружили на иконе влажные следы от слез и сосудец, в который были собраны пролившиеся слезы. Икону перенесли в кафедральный собор, и на следующий день она даже совершила чудо исцеления с черниговской жительницей Авдотьей, Исаковой дочерью, у которой внезапно начало «корчити уста и руки и ноги». По указанию епископа «оная жена духовнику на исповеди о случае сем сказала» (ПСПР, IV, № 1323, с. 168 — 15 июня 1724 года). В своих действиях епископ следовал издавна принятому порядку.
У Синода, однако, был другой порядок. В канцелярии к сообщению Иродиона выписали два пункта из Духовного регламента (цитировавшихся выше), требовавшие, чтобы епископы преследовали недолжное почитание икон и не объявляли их чудотворными «для вспоможения церквей убогих, или новых построения» (Духовный регламент 1904, 23). Основываясь на этом нормативном документе, Синод определил: образ и истекшие от него слезы, «убрав в удобный тому ковчег и, запечатав, прислать». Было приказано и попа Терентия немедленно «выслать под крепким караулом» (ПСПР, IV, № 1323, с. 174). Сношения, высылка и разбирательство заняли некоторое время, так что Петр Великий успел скончаться, что, видимо, и обусловило сравнительную мягкость вынесенного 25 августа 1725 года приговора. На попа Терентия было оказано давление, и он дал показания, чтобы избавиться от бесконечного и тягостного пребывания в тюрьме под следствием. Он показал то, что от него требовали, а именно что «таких слез подлинно не было, а умыслил де он то разгласить в народ ложно для собственного своего прибытку». Синод «для помяновения высокославныя и вечнодостойныя памяти Государя Императора снисходительное милосердие показуя, согласно приговорили: по силе имянного Императорскаго Величества <…> указа, по которому велено разглашающим <…> чудеса притворно <…> или подобное тому творящим суеверие чинить наказание и вечную ссылку на галеры с вырезанием ноздрей [533] , облехча оное публичное наказание, выбить его Терентья плетми и, вместо вечной на галеру ссылки, лишить его священства» (ПСПР, V, № 1639, с. 169). Наказаны должны были быть и те, которые «видели иные слезы текущия, а иные крапли каплящыя»; их должны были «публично бить плетми ж нещадно» и в течение месяца по воскресным дням им предписывалось стоять у церквей и виниться, «оную совершенноую ложь изъявляя». У Иродиона указано было «взять из собственных его архиерейских имений штрафа тысячу рублев, не взирая ни на какия его отговорки, без всякаго отлагательства, которые и прислать в Святейший Синод немедленно» (там же). Все это следовало сделать, «дабы и впредь, на то взирая, другим так чинить неповадно было» (там же, 170). Впрочем, от штрафа епископа Иродиона потом освободили, поскольку из собственных его имений взять было нечего (ПСПР, V, № 1742, с. 322–323 — 28 февраля 1726 года).
533
Имеется в виду резолюция Петра I на докладных пунктах Синода от 12 апреля 1722 года. В докладных пунктах говорилось: «Когда кто велит для своего интереса, или суетной ради славы огласить священником какое чудо притворно и хитро чрез кликуши, или чрез другое что, или подобное тому прикажет творить суеверие». Резолюция предписывала «наказанье и вечную ссылку на галеры с вырезанием ноздрей» (ПСЗ, VI, № 3963, с. 652).
В течение всего XVIII века государственная борьба с «суевериями» то стихала, то нарастала вновь. Тем не менее она оставалась существенным элементом государственной политики. Так, в 1751 году была признана чудотворной Ахтырская икона Божией Матери, обнаруженная местным священником еще в 1739 году, но переданная им в храм лишь через три года, в царствование относительно благочестивой Елизаветы Петровны. Икона была признана чудотворной после работы нескольких следственных комиссий и чудесного явления Богородицы влиятельной баронессе фон Вейдель (ср.: ОДДС, XXXII, № 189/205, стб. 481–483 — 31 августа 1752 года; ср.: История 1903). Было бы поспешно делать из этого единичного случая вывод о наступившем со времен Елизаветы либерализме. В 1766 году новгородский митрополит Димитрий (Сеченов) распоряжается наложить наказания на всех, участвовавших (явно без всякой корыстной цели) в прославлении в качестве чудотворной иконы Иоанна Златоуста в погосте Михайлове Бежецкой пятины. Жители погоста, включая князя Василия Мещерского, попа Ивана Мокеева и диакона Григория Федорова, построили часовню и служили молебны. За это поп и дьякон были посланы (за разглашение ложных чудес) на три года в монастыри в работу на покаяние, дьячок и пономарь — на год, князя Мещерского отлучили от причастия на два года, приказчика Петра Замятина — на три года; девка Акилина при собрании мирском наказана плетьми (ОДЦС, L, № 130/381, стб. 170–171 — 23 марта 1770 года).
Обычно считается, что борьба с религиозными «суевериями» вроде описанных выше — это часть просветительской политики, которую начал проводить Петр Великий. Суеверия, действительно, представляют существенный элемент просвещенческого дискурса; просветители с помощью этого понятия описывали те религиозные обычаи, которые не имели рационального основания и вместе с тем обеспечивали роль церкви (прежде всего католической) в обществе. У этого понятийного узуса были прецеденты в рационалистической философии XVII — начала XVIII века, равно как и в протестантской критике «папизма». С этими прецедентами и Петр, и главный идеолог его царствования Феофан Прокопович были знакомы. Однако Петр никак не подходит на роль последовательного просветителя, и поэтому кажется поспешным сводить его борьбу с суевериями, а отсюда и вообще религиозное дисциплинирование к просвещенческой парадигме.
Рассуждая на эти темы, А. С. Лавров справедливо заметил: «Если Просвещение подразумевает прекращение преследования колдовства (видя в нем еще большее „суеверие“, чем само колдовство), то петровские законодательные нормы о преследовании колдовства однозначно свидетельствуют, что мы имеем дело с чем-то иным, чем Просвещение (или с чем-то, что не является только Просвещением)» (Лавров 2000: 344–345). Действительно, в «Воинском артикуле» 1715 года, одном из основных памятников петровского законодательства, действовавшем отнюдь не только в сфере военного судопроизводства, в первом же артикуле говорится о том, что «идолопоклонство, чародейство (чернокнижество) наикрепчайше запрещается, и таким образом, что никоторое из оных отнюдь ни в лагере и нигде инде да не будет допущено и терпимо. И ежели кто из воинских людей найдется идолопоклонник, чернокнижнец, ружья заговоритель, суеверный и богохулительный чародей: оный по состоянию дела в жестоком заключении, в железах, гонянием шпицрутен наказан или весьма сожжен имеет быть» (ПСЗ, V, № 3006, с. 320–321). В соответствии со средневековой русской юридической традицией в толковании к этому артикулу различалось колдовство, нанесшее кому-либо ущерб, и колдовство, оставшееся безвредным (Успенский 2008): именно за первое в «Воинском артикуле» полагалось сожжение, тогда как второе наказывалось более мягким образом, включая публичное церковное покаяние. В просвещенческую парадигму эта норма, повторенная затем в других петровских юридических текстах, ни при каких натяжках не вписывается.
Другое дело — парадигма религиозного дисциплинирования. То торжество регулярности, о котором мечтал Петр, нарушалось колдовством в той же степени, как и иными девиантными религиозными практиками (например, почитанием лжечудотворных икон). Религиозное дисциплинирование должно было обеспечить конформность поведения верующего, причем не только соответствие этого поведения какой-либо общей доктрине, но и — какова бы ни была доктрина — открытость поведения для социального контроля (осуществляемого общиной, церковной иерархией или государством). В «регулярном» обществе и «регулярном» государстве верующий должен был ставить перед собой лишь цели, одобряемые соответствующими социальными структурами, и достигать их только с помощью дозволенных средств. Дозволенными средствами были те, которые находились под контролем дисциплинарного аппарата (общины, духовенства, бюрократии). И колдовство, и совершаемые иконой чудеса, и заступничество несанкционированного святого или благословение юродивого выбивались из-под контроля и поэтому подлежали запрету.
Известно, что петровское государство апроприировало спасение. Вместе с апроприацией спасения государство присваивало себе и средства его достижения, предписывая, например, ежегодную обязательную исповедь, фиксируемую священником в специальных исповедных книгах. Власть оказывается озабоченной проблемой спасения, поскольку, как уже говорилось, эта проблема была теснейшим образом связана с контролем над населением: если спастись можно «на стороне», через такие религиозные практики, которые государству совсем неподвластны, роль государства в жизни общества перестает быть всеобъемлющей. Целью государственной политики становится институциализация спасения, выражающаяся, в частности, в ежегодной исповеди и причастии. Контроль над спасением оказывается (как и в других европейских обществах) важнейшим элементом дисциплинарной революции.