Апдейт консерватизма
Шрифт:
Не удивительно в таких обстоятельствах, что развод утратил негативный оценочный смысл, которым он обладал раньше. Еще несколько десятилетий назад развод был событием неординарным, распад семьи воспринимался как несчастье. Теперь же развод — банальное событие и, как правило, представляет собой не драму, а юридическое оформление давно уже сложившихся реальностей. Количество разводов стало гораздо выше. При этом не только в браке, но вообще при выборе партнера играет свою роль специфически современное соображение касательно того, что партнер-то мог быть и другим, более того, его можно сменить на другого. Поэтому союз мужчины и женщины часто оказывается не более чем формально не зарегистрированным сожительством, которое, хотя и носит вроде бы все необходимые черты брака (совместное хозяйство, эмоциональная близость и т. д.), но предполагает постоянную, хотя и не выражаемую открыто, готовность расстаться и соответственно не предполагает рождения детей. В Германии есть даже специфический термин для таких отношений: Lebensabschnittspartner, буквально «партнер на отрезок жизни», то есть не на всю жизнь, что предполагается традиционными представлениями о браке. Такое сожительство в Европе организуется гораздо легче, чем в России, а тем более в Советском Союзе, поскольку достаточная материальная обеспеченность работающих пар (DINKS: Double Income, No Kids ), гораздо лучшие возможности обрести соответствующую
Не надо, однако, преуменьшать роли таких союзов. Они могут длиться десятилетиями, и партнеры могут любить друг друга и оставаться друг другу верными всю жизнь. Но все равно это — не семья, ибо дети, которые появились бы в таком союзе, не имели бы необходимого для полноценной семьи правового статуса. Это эрзац семьи, также показывающий снижение роли семьи в современной жизни. Но, конечно, выразительнее всего об этом свидетельствует увеличение числа разводов. Формируется своего рода роковой круг: разведенные заключают браки с разведенными, и это делает развод легким и иногда привлекательным выходом из любых жизненных трудностей. Не надо быть большим психологом, чтобы понять последствия такого развития. Чем легче развестись, тем меньше люди вкладывают труда и заботы в сохранение и поддержание собственной любви. Когда легко развестись, люди более склонны к конфликтам и менее склонны идти навстречу друг другу. Они могут подыскать себе другого партнера, который может оказаться лучше предыдущего, хотя, может быть, и хуже. Так или иначе, существует брачный рынок, который всегда готов предложить заинтересованным лицам подходящий вариант [79] . Раньше о соответствующих институтах говорили как о рынке невест, а теперь по причине достижения равенства с мужчинами на брачном рынке выбирают и женихов. Больше того, на брачном рынке выбирают не только неженатые и незамужние, но и женатые, и замужние. Последние, как и первые, демонстрируют себя как свободных и доступных. Брак — не препятствие. Супруги всегда открыты для новых связей, и эта открытость обеспечена, в частности, свободой развода. Таким образом, брак на время и развод играют конституирующую роль в структуре современных связей между мужчинами и женщинами.
79
Рощина Я. М., Рощин С. Ю. Брачный рынок в России. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2006.
Другое дело — дети. Для женщины выбор между детьми и карьерой тяжел потому, что дети снижают стоимость женщины на брачном рынке, а удачная карьера, наоборот, повышает. Чем меньше детей, тем легче развестись и тем проще для разведенного найти нового партнера. Даже второй ребенок резко снижает шансы на новый брак. Поэтому нацеленный на карьеру временный партнер ориентируется скорее не на романтическую любовь, а на рациональную модель супружеского сожительства. Ибо романтическое увлечение можно себе безнаказанно позволить только в том случае, если оно не изменит твоего статуса: если из временного партнера, «партнера на часть жизни», не станешь родителем или родительницей. Брак как социальный институт потому и возник, что любовь не приходит надолго. И в этом есть глубокий социальный смысл. Как тонко отмечает Больц, функция любви заключается в маскировке механизма принятия решения при поиске партнера. Поэтому влюбленность он предлагает считать своего рода механизмом остановки в процессе поиска партнера. И вот эти-то парадоксы любви теперь изживаются либо посредством брачного договора, либо путем временного партнерства. В обоих случаях партнеры сигнализируют, что их партнерство не навсегда. Таким образом они стараются обезопасить себя от разного рода капканов, расставленных на жизненном пути страстью и физиологией. Так что брачный рынок — это больше, чем метафора.
Все это вместе и отражает современное отношение к браку, которое в принципе было одинаково и теперь одинаково и в Европе, и в России, и в Советском Союзе. Это прагматическое или, можно сказать, квазиэкономическое отношение к браку. Суть его состоит в подсчете затрат и выгод. Разумеется, это не какое-то формальное исчисление, не капитальный расчет. Сюда включаются факторы, имеющие уникальный характер и не конвертируемые в формальные единицы. Играют роль и иррациональные факторы, такие как влюбленность или половое влечение. Тем не менее затраты и выгоды сопоставляются. Надо сказать, что так происходило практически всегда: никогда ни один брак не заключался без рассмотрения всех за и против — уж очень серьезное это было дело. Но именно потому, что брак был серьезным делом, все «за» и «против» рассматривались с той точки зрения, что это настоящий брак, который заключается на всю жизнь, предполагает рождение детей и т. д. Сам брак предполагался как данность, а «за» и «против» касались конкретного партнера и конкретных обстоятельств. Теперь же расчет сплошь и рядом касается не только партнера, но и формы сожительства, в котором с ним будешь состоять. При таком расчете настоящая любовь, классический брак, рождение детей всегда экономически невыгодны. Достаточно взглянуть на статистику разводов или просто на жизнь своих сверстников, чтобы понять, что это слишком большой риск — инвестировать всю свою жизнь, все чувства, все ресурсы в один союз.
Поэтому в начале современного брака — в западных странах очень часто, а у нас пока что лишь у самых «продвинутых» брачующихся либо у тех, кому есть что терять в браке (не невинность, конечно, имеется в виду, а миллионы долларов, дворцы и т. д.), — стоит юридически оформляемый брачный договор, представляющий собой по существу перечень условий и обстоятельств предстоящего развода. Развод, таким образом, закладывается в самое основание брака. А брак заключается не до тех пор, «пока смерть не разлучит нас», а на «отрезок жизни», размер которого будет определен соглашением экономически ориентированных договорных сторон. Кроме экономических условий развода, брачный договор предусматривает и обязательность исполнения супружеских обязанностей, в чем бы они не состояли — в регулярном сексе или в регулярном приготовлении обеда из трех блюд. Собственно, в брачный договор может быть включено любое условие, не противоречащее российскому законодательству, с которым согласны обе стороны. Брачный договор — это не просто сравнение брака с договором; юристы так и понимают семейную жизнь — как длительное правовое отношение, которое при известных обстоятельствах (например, несоблюдение обязательств одной из сторон) может быть разорвано.
Вполне естественно, что пары, заранее рассчитывающие на возможность развода (а таковых становится все больше, по мере того как брачный договор входит в нашу жизнь), реже заводят детей, ибо предвидят трудности, возникающие в связи с детьми при разводе и после него. Об этом свидетельствует и корреляция между количеством детей и вероятностью развода. Бездетные пары разводятся чаще, чем пары с одним или двумя детьми. Лишь три процента разводов приходится на пары с тремя и более детьми. Дети укрепляют брачные узы. Разводы и повышение их вероятности уменьшают количество детей. В результате страна впадает в демографический кризис, который государство стремится побороть мерами, разрушающими семью в тех группах,
Чей ребенок?
Вопрос, стоящий в заголовке, можно задать иначе: кому принадлежит ребенок — маме с папой или государству? Или он вообще никому не принадлежит, то есть принадлежит самому себе? Ответ на эти вопросы совсем не так очевиден, как может показаться с первого взгляда. Например, согласно учению мудрого Платона, изложенному в V книге «Государства», ребенок целиком и полностью принадлежит государству. Это естественный вывод из сформулированной им же идеи общности женщин. В идеальном государстве все жены принадлежат равным образом всем стражам государства. Соединение полов организуется правителями, причем так, что лучшие сочетаются с лучшими, а худшие — с худшими. Получающиеся от этого дети передаются государству. Лучших детей оно воспитывает так, как считает нужным, худших — главным образом больных и умственно отсталых — обрекает на гибель. Эта общность жен и детей у стражей государства знаменует собой высшую форму единения его граждан.
В современном массовом обществе женщины также принадлежат всем. Никаких групповых, сословных, классовых ограничений на заключение браков не осталось, или же они остались только как некоторые рецидивы прошлых времен. Все могут сочетаться со всеми, но это только потенциально. В реальности функцию распределения женщин, точно так же, как и распределения мужчин, взял на себя брачный рынок (или шире: рынок партнеров). Поскольку государство не устраивает браки, то и детей оно себе не забирает. Но от этого, как говорится, не легче. Получается так, что женщины отдают детей государству сами. Ибо уже годовалых детей работающие женщины сдают в ясли, с чего начинается карьера «государственного» ребенка. По достижении определенного возраста он переходит в детский сад (иногда даже с недельным циклом!), затем, поступив в школу, занимается в группах продленного дня. На лето как детские садики, так и школы вывозят детей в летние, спортивные, краеведческие и т. д. лагеря. Так что летом ребенок видит родителей еще реже, чем зимой. В результате оказывается, что примерно с одного года и до 16–17 лет, то есть практически весь период социализации, взросления, физического, морального, интеллектуального и гражданского созревания ребенок большую часть времени проводит не в семье в общении с любящими отцом и матерью, а в государственных детских учреждениях под руководством сертифицированных государством специалистов по уходу, воспитанию и образованию. Практически мы имеем дело с тем, что некоторые социологи и политологи называют огосударствлением детей.
Огосударствление детей почти полностью было осуществлено в Советском Союзе. Ясли, детский сад, пионерлагерь — все это были необязательные (принуждения не было и в помине), но по многим причинам практически неизбежные формы детской социализации. Создавая и делая массовыми эти детские учреждения, государство решало сразу множество задач: помогало бедным семьям (поскольку эти учреждения либо были бесплатными, либо плата была чисто символической), давало работающим женщинам время для достижения успеха и самореализации, а также воспитывало в детях правильное мировоззрение и готовность включиться в жизнь страны. В современных европейских государствах, понимающих себя как социальные государства или государства всеобщего благосостояния — welfare states, именно эта сторона социальной политики Советского Союза и других социалистических государств воспроизводится наиболее полно и последовательно. Классическая страна огосударствления детей — современная Германия. Профессор Берлинского университета Н. Больц, на которого мы неоднократно ссылались выше, пишет в этой связи: «Создается иногда впечатление, что ГДР все-таки сумела одержать окончательную идеологическую победу — большинство политиков сегодня проповедуют огосударствление детей как некую саму собой разумеющуюся цель» [80] . Причем парадоксальным образом оказывается, что цели, которые ставит перед собой современное демократическое государство, проводящее такую социальную политику, в принципе не отличаются от целей, которые ставило перед собой социалистическое государство: помощь бедным семьям и одиноким матерям; освобождение женщин от ухода за ребенком, чтобы они посвящали время профессиональной работе и карьере; а также интеграция детей в большое общество, то есть не что иное, как выработка в них правильного хода мыслей и готовности жить и трудиться сообща с другими. Такое положение характерно не только для Германии и вообще не только для Европы, а — с большими или меньшими отличиями — для всего цивилизованного мира. Огосударствление детей, то есть перекладывание на государство и соответственно принятие на себя государством заботы о воспитании детей и подготовке их к жизни, начинает восприниматься как неотъемлемая обязанность государства наряду с другими его необходимыми для нормального функционирования общества обязанностями. Без этого не мыслится будущее. Социолог С. Н. Щеглова, проанализировавшая огромное количество произведений социальной фантастики советских, российских, американских, европейских как классических, так и новейших авторов, пришла к ожидаемому выводу: «писатели предполагают, что государство будет и далее вмешиваться в семейную сферу, связанную с детьми, включая рождение, воспитание, образование детей, постепенно расширяя сегменты этого вмешательства вплоть до возможного огосударствления детей» [81] .
80
Bolz N. Die Helden der Familie. S. 38.
81
Щеглова С. Н. Детство будущего. Опыт проведения качественного исследования по произведениям социальной фантастики, http://www.childsoc.ru/doc/child_future.pdf
Я употребил относительно этого вывода слово «ожидаемый», поскольку было бы трудно ожидать чего-то иного, учитывая все, что сказано выше о направленности социальной политики государства в отношении семьи и деторождения. Естественно, так же государство строит и определяет и политику в отношении воспитания и образования детей. Все это относится скорее к Советскому Союзу и странам современного западного мира, то есть к странам, обладающим относительной стабильностью в политическом и идеологическом отношениях. Россия до сих пор такой стабильности, кажется, не обрела. Наверное, поэтому иногда в газетах, на телевидении и в ученых дискуссиях можно столкнуться с мнением о том, что как дошкольные учреждения, так и школы должны быть идеологически нейтральными и не должны детям что-то «навязывать». Это, конечно, довольно наивное мнение. О детских учреждениях, наверное, можно спорить. Но школа всегда и всеми государствами понималась как агентство, наделенное полномочиями для выполнения определенной социальной задачи, и задача эта всегда диктовалась конкретными социальными и историческими обстоятельствами. Не будем вдаваться в детали, скажем лишь, что, например, в Германии в течение XX в. сменились минимум три эпохи, полностью изменившие содержание и цели школьного образования: до 1933 г.; с 1933 по 1945 г.; после 1945 г. После 1945 г. задачей школы было изживание нацистского наследия и внедрение демократических ценностей в головы детей нового поколения. Кто бы мог сказать, что эта школа, а также и современная школа в ФРГ идеологически нейтральны?!