Арабская поэзия средних веков

Аш-Шанфара

* * *

Была нам небом ночь дарована, и мы уверовали в шалость Решили мы, что это – золото, но это ложью оказалось. Ведь эта ночь, где звезды блещут, совсем как золотая сбруя: Я в эту ночь еще раскаюсь, потом… А прежде – согрешу я!

* * *

Я пробудился. Ночь была черней вороньего крыла, Вся в темных тканях покрывал, густых и липких, как смола Задернув занавеси все, надежно запиралась Ночь, Но Утро все ее замки сумело гневно превозмочь - Как стая ловчих молодых с проворноногим белым псом, Как пестрый зной,

как метеор, и не ударив в грязь лицом! Вслед за падучею звездой – чуть видного мерцанья след: О, скольким вороным ночей рассвет переломил хребет! Зубасто Утро – и оно вонзило белость в черный круп, Коням угрюмым помешав опять замкнуть небесный круг!

* * *

Годы меня отрешили от веселья, любви и вина, Пылую пылкую юность похитила седина, На лице моем буйная свежесть начертала красы урок, Только сам я стер в Книге Жизни самый след этих ярких строк!

* * *

Жизнь прошла и отвернулась, я забыл, что знался с лаской, И седин моих сверканье никакой не скроешь краской,- Ненавистен стал мне дурень с бородою белоснежной… Как же этакого старца полюбить красотке нежной?

* * *

Время больше ждать не в силах, ты ж, заботам вопреки, Бремя жизни золотое разменял на медяки,- Сколько раз твердил: «Уж завтра я возьмусь за ум, друзья!» Только с каждым днем все ближе вечный миг небытия!

* * *

Заклинаю тебя своей жизнью, жизнь моя, мой друг дорогой, Осуши этот сладостный кубок и немедля подай мне другой! Изменять мне не смей – заклинаю, чтобы ты мне верность берег, Прежде чем разлукой и смертью поразит нас безжалостный рок. Пусть умру я, не изменяй мне, в миг, когда от людей унесу И мир иной из этого мира всех достоинств своих красу. Помни, что лишь того сочту я всем обетам верным вполне, Кто и после моей кончины ни за что не изменит мне!

* * *

Как прекрасна сонная вода: Лотос на поверхности пруда! День, расширив влажные зрачки, Смотрит на тугие лепестки, А на стебле каждом, как закон, Благородный яхонт вознесен.

* * *

Сколько храбрых юношей, чьи души никогда не ведали сомнений, Что могли б решимости решимость научить без всяческих смятений, Сдержанною рысью подвигались на конях средь сумрака ночного В миг, когда созвездья погружались в предрассветный сумрак вновь и снова. И заря своим дыханьем свежим войско Ночи в бегство обратила: Зарумянившись от упоенья, воздымаются ее ветрила! Крыльями захлопал ранний кочет, он охрип от горя и досады, Кажется, он ночь оплакать хочет, будто просит для нее пощады! По-петушьи он взывает трубно, захмелев от сновидений черных, Словно бы карабкаясь по бубну, заплясавшему в руках проворных! Так сломи ж, сломи ж печать, которой горлышко кувшина знаменито, - Где вино, наследье давних предков, век хранимо и почти забыто! Знаешь, от одной такой бутыли сколько горя и отрады, если, Отхлебнув, живые опочили, ну а полумертвые – воскресли! Как насущного прошу я хлеба у всемилостивого Аллаха О любви газелеокой девы, чье кокетство гибельно, как плаха! Есть любовь в моей безмерной боли и в слезами ослепленном взоре, Так, дружок, не спрашивай же боле, что со мной стряслось, какое горе…

* * *

Напои меня прохладой золотистого вина. Полоса на небосклоне влажной мглой обрамлена. А созвездия похожи в дивном сумраке нетленном На серебряные бусы, окаймленные эбеном!

* * *

Паланкином на спине верблюдицы кажется созвездие Плеяд, А за ними мне погонщик нудится, их на запад гонит наугад. А они блестят, мерцает пыль их; а они так светятся хитро, Будто в переполненных бутылях вьется ртуть – живое серебро!

* * *

Я жаждал, я ждал – ив конце концов постиг, что был глуп, как дитя. А ты всерьез обманула меня, мне дав обещанье шутя. Увы, бесконечной была моя ночь, как ты и хотела вчера, - Ведь ты поскупилась, не разрешив этой ночи дойти до утра!

* * *

Прочь этого ахового певца и других, подобных ему, Бок о бок с ними существовать, по-моему, ни к чему! Когда он вопит изо всех своих сил, но с музыкою не в лад, Мне кажется – это безумствует кот, которого холостят!

* * *

До первых петухов я кубок осушил, Дремотою хмельной печали утишил - Сверкает Сириус, Плеяды спят крылато, Как острие копья над головой солдата. Мы нынче пьем с утра: дом ходит ходуном, Прочь воду, кроме той, что смешана с вином! Хмелейте поскорей, смакуя сласть живую, Тяжелый кубок наш пускайте вкруговую! Струите ток вина, струите слов ручей: Ах, кроме похвальбы, не надобно речей,- Верней всего ведут к спасению во благе Святые имена сладчайшей винной влаги!

* * *

Нас обносит любимая родниковой водой и вином, Ароматы смешав в благовонном дыханье одном. Вся она – совершенство, вся – свежести нежной намек, Спелых яблок румянец сквозит в смуглоте ее щек!

* * *

Тем, чего уж не достанешь, тщетно душу не тревожь: Выпей трижды – и от мыслей утешенье обретешь! Если спросят мое мненье о хулителях моих, Я скажу: «Каким-то чудом я избавился от них!»

* * *

Сетует она, а слезы – зримый след душевных смут,- Слезы, смешанные с кровью, но щекам ее текут: «До каких же пор украдкой мы встречаться будем, друг? Где найдем мы избавленье от безмерных наших мук?»

* * *

Старуха молодится, уверяя, что дивно свеж ее лица овал, Но век прошел с тех пор, как за распутство ее хозяин по щекам бивал. Вот семенит она под покрывалом: шажочки спотыкливо-неверны, А жалкие крысиные косицы, должно быть, из мочала сплетены!

* * *

О вино в стеклянном платье, о блаженно-молодое, Нынче ты сыграло свадьбу с родникового водою! Было ты – как яхонт алый, а едва с водой смешалось, В буйную розовощекость превратилась эта алость!

* * *

О темнокожая девушка, я страстью к тебе сражен, Тобой ослеплен я, единственной из множества дев и жен: Кокетливо растягиваемые, пленительные слова, Эбеновый торс, эбеновые плечи и голова!