Арабская поэзия средних веков

Аш-Шанфара

* * *

Когда забрезжил робкий свет вдали (Как бы уста улыбкой расцвели!) И сумрак выцвел, поседел… Когда Вздремнуть ночная вздумала звезда, Мы все напасти мстительной земли К трепещущим газелям принесли. Мы к ним послали черную стрелу, Как скорпион язвящую иглу,- Что тоньше оторочки бахромы, Прямей, чем строчки, что выводим мы. Она, обрызгав травы на лугу, Добычу поражает на бегу, А вслед за ней, гудящей, как оса, Проворноногого мы вышлем пса; Он скор, похож на быстрый метеор, Науськан, разумеет разговор, Свисают уши у него, легки, Как лилии прозрачной лепестки. Когтями, что острей сапожных шил, И зреньем – никогда оп не грешил: Глаза его ясней воды живой, Струящейся в пустыне огневой, Воды – она, змеясь, ползет в простор Между миражем и подножьем гор. Мы

пса – а он поджар и узколоб - Науськали на стаю антилоп. Там, на лугу, как бы плывущем ввысь, С детенышами – робкие – паслись. Тот луг – в цветах, расцветших широко, Темно-зеленый, как змеи брюшко. В лугах цветы – как желтых змеек зной, Как косы, тронутые сединой. Играючи, наш пес, не тратя сил, Нам пятьдесят газелей изловил. Добычу разделили пополам: Ведь мясо их за кровь он продал нам!

* * *

Прелестной, встреченной во сне, я говорю: «Добро пожаловать!» - Когда б она решилась мне миг благосклонности пожаловать! В ней все – до зубочистки вплоть – влечет, прекрасное и сонное, Благоухающая плоть, души дыханье благовонное!

* * *

Кто горькие слезы унять мне поможет? Шурейра, увы, мои горести множит! Недоброй душою судьбину кляня, Шурейра решила покинуть меня. Но воле судьбы, подчинения ради, Она под замком очутилась в Багдаде; Ведь нашей судьбой, как стрелой – тетива, Превратности рока играли сперва! Теперь она занята чуждой судьбою, Теперь ее чувства в разладе со мною. Ведь ловчего с яростной сворою псов Газель не боится в чащобе лесов. Вот эта газель среди листьев крылатых Похожа на деву в роскошных палатах: Куда как трудней мне Шурейру вернуть, Чем эту газель приманить-обмануть! Подобны мечам языки человечьи, Мы гибель обрящем в своем красноречьи! Душа человека – коварный тиран, Ты этой душе не давайся в обман! На недруга беды надвинулись тучей - Тебе повезло! Не проспи этот случай! И если ты в дверь не успеешь скользнуть, Твой враг непременно найдет этот путь. Пускай убавляется юная смелость, Зато приращаются мудрость и зрелость. Сбираюсь в пустыню отправиться я, Ну что же! Седлайте верблюдов, друзья! Иль, может, с утра я копя оседлаю, Стремительных стрел обогнавшего стаю, Иль, въявь оседлав кобылицу мою, Пощады сопернику я не даю. Бегут, потрясая единою гривой, Конь, гордый как черт, с кобылицей игривой; Бегут вороные, бегут, не устав, Косматые гривы с рассветом схлестав! И ей и ему тяжело в поединке, Так ножниц сближаются две половинки! Летят они рядом, в мелькании дней: На ком же верхом я, на нем иль на ней? Увидев их, вздумаешь в облаке гула, Что тайну коню кобылица шепнула! В сомненье повергла нас гонка в чаду, Ристалище храбрых, себе на беду; Твердили одни: «Он подругу обставит!» Другие: «Она его сзади оставит!»

* * *

Средь войска в лучах рассвета они увидели нас Сверкающими, как злато, выставленное напоказ. Был этот, всю землю заливший, рассвет яростно обнажен: Ибо это блеснули наши клинки, выхваченные из ножон! Непременно станут наши клинки причиной гибели их, Ибо мы щеголяем в ярких шелках, затмевая всех щеголих, - И спускаем с беснующейся тетивы тучи стрел, беспощадных притом, А они от сечи укрытье найдут в холодке – за бегства щитом! Мне сердце из огня извлечь какой наукой? Изменница меня пытает смертной мукой! Разлукою полны, увы, ее деянья, Посланья ж влюблены – и в них обет свиданья! Язычнице, господь ей страсть ко многим выдал, Она же мой один, мой неизменный идол,- О нет, не презирай любви моей блаженной, Коварно не играй с моей душою пленной!

* * *

О ночь моя в Кархе, останься такой, останься такой навсегда! Но смей никуда уходить от меня, не смей уходить никогда! Мнился посланец и мне возвестил, что, после разлуки и ссор, Он непременно войдет в мой покой, внесет свой сияющий взор. Войдя, она яблоко в смуглой руке надушенное держала, Зубы ее были дивно остры, как скорпионовы жала!

* * *

Чтоб успокоить угрызений пламя, Сей список, испещренный письменами, Она мне примирительно вручила… О, ежели б свернуть мне поручила! Чтобы и я, в своей бесславной славе, Поцеловать бы оказался вправе, По праву исстрадавшихся в разлуке, Писца очаровательного руки!

* * *

Душа моя исстрадалась по той, что не отвечает мне, Эта мука из мук все муки мои превосходит вдвойне и втройне. Я только сказал ей: «Ответь мне»,- и вот она молвила мне в ответ: «Ответ мой: нет, и ответа не жду от тебя на него, мой свет!»

* * *

О ты, надменная, на меня ты больно гневаться стала, Будь мною довольна,

ведь я теперь раскаиваюсь устало. «Разлука с тобою убила меня»,- сказал я, а ты рассердилась, Но, если вернешься, невольный лжец, я сдамся тебе на милость!

* * *

Был счастья день, когда судьба моя забыла покарать меня жестоко, Когда смежились веки бытия, когда ослепли очи злого рока; Был день, когда, едва лишь пожелав, обрел я, усмирив души мятежность, Вино, охапки благовонных трав, певуньи голос и любимой нежность! Она, желанна для очей моих, подобно ясным звездам всеучастья, Несла мне наслажденья краткий миг и обаянье истинного счастья. Увы, мы были не наедине, был вежливый посредник между нами, Словами он высказывал все то, что не могли мы выразить очами, И мы решили встретиться опять, когда уснет свидетель нашей встречи И снова будет ночь торжествовать, пришедшая к любимым издалече!

* * *

Распрощался я с вами, безмерно и скорбно печалясь, Что ж, со мною с тех пор очень многие люди встречались, Проклинали легко, восхваляли же несколько туго, А плясали они на груди закадычного друга!

* * *

Собутыльника-друга я разбудил – и он на ложе привстал, И на пламенный мой он откликнулся зов: к развеселому кубку припал! Гибкость стана хмельного его спорит в дремоте мирской С веткой зеленой в весеннем чаду, согнутой ветра рукой. Дрема и одурь еще до сих пор валят его с ног, Изо всех сил от него их гоню и уже почти изнемог! Я напоил его терпким вином из кубка пьяных времен, Дабы развеять похмелье его,- и не отказался он. Макушка ночи еще черна, но – внимательней посмотри - Уже пробивается на висках седина молодой зари!

* * *

Седина взойдет, как дурная трава: не сокрыть ее в жизни земной, Ты прости – побелела моя голова, хоть она и окрашена хной. Промелькнула юность мимо меня, хоть пошел я навстречу ей, И господь мне оставил от всех щедрот лишь терпенье взамен страстей! Право, если б не терпкость земного вина и сладчайших бесед распев, Я простился бы, юность развеяв мою, с наслажденьями, отгорев. Так не разбавляй же вино водой: оставляй его так, как есть, Виноградному соку и суслу его мы охотно окажем честь! На невесту монарха похоже вино – все в венце из жемчужных пен, В исполинском кувшине томилось оно, забродив меж глиняных стен. Милый друг, в Кутраббуле нас посети, если хочешь обрадовать нас, Хорошо там будет тебе и нам, если в ханжестве ты не погряз! Ах, по кругу, по кругу будет ходить непрестанно хмельной кувшин, Все заботы изгонишь в единый миг, вечных радостей властелин! Чтобы после вернуться к любимой, когда жизнь, презревшая винную муть, Благочестьем представит тебе миг услад, выдаст блуд за истинный путь! Впрочем, как же тебе устоять, дружок, если с чашею круговой Нынче девственно юная ходит газель и кивает тебе головой? Ах, из кубка первой она отпила и остатком тебя поит, На плече ее шаль шелестит, как плащ, лоб притворно хмур, не сердит! Льет в прозрачные кубки струю вина, щедро льет, прикрывшись платком: Сделай жадный глоток – и по жилам твоим тот глоток пролетит огоньком! Ты зачем отворачиваешься и бежишь, разве я с тобой не хорош? Тот, кто скажет, что я другую люблю, тот заведомо скажет ложь!

* * *

Кто защитит и спасет пораженного горем жестоко, Если его растерзали превратности скорбного рока? Ежели радости дни наяву испытавший вначале, Нынче повергнут он в бездну глухой и безмерной печали? Коль незнакома ему жизни любовная милость И у тревожных судеб явно попал он в немилость? Стал он желаний рабом, суетных, лживых и мнимых, Много налгавших ему и по-прежнему – неисполнимых! Вечно неласковы с ним даже прежние добрые братья, Дышат забвением их вялые рукопожатья! Их от него отвлекли дела человеческой доли: Алчущим, хочется им урвать себе в жизни поболе! Даже любовь их прошла, как проходит, развеявшись, каждый Образ миражный – в краю истомленных безводьем и жаждой. Многие также из тех, кем ты, мое время, блистаешь, Из сотрясавших скамью в разгаре пиров и ристалищ, Расположились в земле, в темных могилах забыты, Хоть имена их досель испещряют могильные плиты. Горестно вспомнить других, уязвленных стрелой смертоносной, Юных когда-то, теперь – сединой убеленных несносной. Некогда были они благородных деяний зерцалом, Искренней дружбе верны были в великом и малом. Зная пришедших им вслед, я убеждаюсь, что, право, Это – в обличье людском – хищники волчьего нрава. Те, что ушли от живых с любовью и верностью вместе, Гордо не ведали лжи, низкопоклонства и лести! Щедрыми были они, давали не зря обещанья, Лишняя щедрость была причиною их обнищанья! Ужели с просьбой какой приставали к ним, добрым владыкам, Просьбу встречали они с ясным и доблестным ликом. Пусть же, обилен и свеж, из туч, нависающих низко, Ливень, щедрей моих слез, омоет гранит обелиска! Воины были средь них и военачальники были, Скал сокрушенную мощь в бархат они превратили. Миру земному скажи: «Ты победил меня в схватке, Делай что хочешь со мной, свои прививай мне ухватки!» Пусть же безумствует мир, как невежда, объятый экстазом: Эти безумства стерпеть поможет мне вдумчивый разум! Сколько внезапных тревог, приносимых судьбою угрюмой, Опыт мой смог одолеть, ублажить всесмиряющей думой! Не подноси же мне, друг, кубка с вином темно-красным: Спросит отчета душа в каждом деяиье напрасном! Темя сребрит седина,- что мне в младости, что мне в крылатой Если ругатель замолк и опочил соглядатай? Что ж я сошел со стези, где владычат Любовь и Досада? Бросил безумствовать я – и признался: «Раскаяться надо!»