Арабская поэзия средних веков

Аш-Шанфара

ИБН САФАР АЛЬ-МАРИНИ

* * *

Упаси меня бог разлучиться с долиной Альмерии! Как индийская гибкая сабля, дрожу от волненья. Милый друг, мы – в раю. Упивайся утехами здешними! Разве подлинный рай нам такие сулит наслажденья Пей густое вино, восхищаясь воркующей горлинкой. Слушать голос голубки приятней, чем ангелов пенье. Посмотри на речную волну, беспокойством объятую. Меж деревьев склоненных журчит, не смолкая, теченье. Над бегущей водой изогнулись они, как танцовщицы, И ветвей рукава уронили в поток на мгновенье, Чтобы их унизать в изобилье жемчужными брызгами. Быстрину временами рябит ветерка дуновенье, И поверхность воды отливает булатом узорчатым, И блестит, что кольчуги серебряной частые звенья.

* * *

Как только заалел закат, я деве подал знак: «Приди, когда взойдет луна, рассеивая мрак! Коль скоро слово ты дала, хочу, чтоб навестила Меня, как навещает мир полдневное светило». Она пришла, как луч зари на смену тьме ночной, Как ветерок, что пролетел над сонною волной. По

всей округе разлилось тогда благоуханье, Как будто о себе цветок оповещал заране. И каждый след ее стопы я целовал, склонясь, Под стать прилежному чтецу, что разбирает вязь. Ночь дремлет – бодрствует любовь. Я разделил с ней ложе Подобен ветви гибкий стан, лицо – с луною схоже. И поцелуев до тех пор я расточал запас, Пока зари пунцовый стяг не потревожил нас. Кольцо объятий разомкнув, мы опустили руки. День Страшного суда! С тобой сравнится час разлуки!

ИБН АЛЬ-АРАБИ

* * *

О голубки на ветках араки, обнявшейся с ивой! О, как меня ранит ваш клекот, ваш голос тоскливый! О, сжальтесь, уймите тревожные песни печали, Чтоб скорбь не проснулась, чтоб струны души не звучали. О, душ перекличка! О, зовы тоскующей птицы На тихом восходе и в час, когда солнце садится! Я вам откликаюсь всем трепетом, жилкою каждой, Всем скрытым томленьем и всей неуемною жаждой. Сплетаются души, почуяв любви дуновенье, Как пламени вихри над глыбами черных поленьев. О, кто мне поможет пылать без угара и дыма В слиянье немом, в единении с вечно любимой! Кто даст потеряться, утратить черты и приметы В калении белом, в горенье единого света? Вокруг непостижного кружатся пламени шквалы. Стремятся вовнутрь, но целуют одно покрывало. Так, камни лобзая, пророк предстоял перед Кабой, Как перед подобием чьим-то, неверным и слабым. Что значат, сказал он, священная Каба и Мекка Пред истинным местом и высшей ценой человека? Бессильны все клятвы, и тленный не станет нетленным. Меняются лики, и только лишь суть неизменна. Как дивна газель! О, блеснувшее длинное око, В груди у меня ты как будто в долине глубокой. И сердце мое принимает любое обличье - То луг для газелей, то песня тоскливая птичья; То келья монаха, то древних кочевий просторы; То суры Корана, то свитки священные Торы. Я верю в любовь. О великой любви караваны, Иду я за Кайсом, иду я дорогой Гайляна. Вы, Лубна и Лейла, для жаркого сердца примеры. Любовь – моя сущность, и только любовь – моя вера.

* * *

Луноликие скрылись в своих паланкинах. Чуть качаясь, плывут у верблюдов на спинах. Там за легкой завесой от взоров укрыты Белый мрамор плеча, и уста, и ланиты. Паланкины уходят, плывут караваны, Обещанья вернуться – пустые обманы. Вот махнула рукой, обнажая запястье, Гроздь перстов уронив… Я пьянею от страсти! И свернула к Садиру, вдали пропадая, И о скорой могиле взмолился тогда я. Но внезапно вернулась она и спросила: «Неужель одного тебя примет могила?» О голубка, дрожит в твоем голосе мука! Как тебя ворковать заставляет разлука! Как исходишься ты в этих жалобных стонах, Отбирая н сон и покой у влюбленных! Как ты к смерти зовешь… О, помедли, не надо! Может, утренний ветер повеет прохладой, Может, облако с гор разольется над сушей И дождем напоит воспаленные души. Дай пожить хоть немного, чтоб в ясные ночи Стали зорки, как звезды, неспящие очи; Чтобы дух, пробужденный в немое мгновенье, Вместе с молнией вспыхнул бы в новом прозренье. Благо тихому сну, нам дающему силу! Нет, не надо душе торопиться в могилу. Смерть, довольно добычи ушло в твои сети,- Пусть улыбкою доброй любовь нам ответит. О любовь! О таинствеппый ветер весенний! Ты поишь нас вином глубины и забвенья, Сердце к свету ведя, в благовонье степное, Тихо шепчешься с солнцем, щебечешь с луною…

* * *

В обители святой, в просторах Зу-Салама, В бессчетных обликах изваяна газель. Я вижу сонмы звезд, служу во многих храмах И сторожу луга бесчисленных земель. Я древний звездочет, пастух степей, я – инок. И всех троих люблю, и все они – одно. О, не хули меня, мой друг, перед единой, Которой все и всех вместить в себе дано. У солнца блеск ее, и стройность у газели, У мраморных богинь – белеющая грудь. Ее одежду взяв, луга зазеленели И пестрые цветы смогли в лучах сверкнуть. Весна – дыханье той, невидимо великой, А проблеск молний – свет единственного лика.

* * *

О, ответь мне, лужайка, укрытая в скалах,- Чья улыбка в покое твоем просверкала? Чьи шатры под твоею раскинулись тенью? Кто расслышал твой зов и затих на мгновенье? Ты, над кем беззакатное золото брезжит, Так свежа, что в росе не нуждаешься свежей. Бурным ливнем тебе омываться не надо,- В зной и в засуху вся ты – родник и прохлада,- Так тениста, что тени не просишь у склона, Как корзина с плодами, полна, благовонна, И тиха до того, что блаженные уши Каравана не слышат и криков пастушьих. Ранним утром смятенье в долине Акик. Там седлают верблюдов, там гомон и крик. Долог путь по ущельям глубоким и скалам К неприступной вершине сверкающей Алам. Даже сокол не сможет добраться туда, Только белый орел долетит до гнезда И замрет на узорчатом гребне вершины, Как в развалинах замка на башне старинной. Там на камне седом прочитаешь строку: «Кто разделит с влюбленным огонь и тоску?» О забросивший к звездам души своей пламя, Ты затоптан, как угль, у нее под ногами. О познавший крыла дерзновенного взмах, Ты не в силах привстать, утопая в слезах, И, живущий в горах, над орлиным гнездовьем, Ты в пыли распростерт и раздавлен любовью. Вы, уснувшие в тихой долине Акик, Вы, нашедшие вечности чистый родник, Вы, бредущие к водам живым вереницей, Чтобы жажду забыть, чтоб навеки напиться! О, очнитесь скорей! О, придите сюда! Помогите! Меня поразила беда В стройном облике девы, чей голос и взор Застигают врасплох, как набег среди гор. Запах мускуса легкий едва уловим, Вся она – точно ветка под ветром хмельным; Словно кокон – плывущая линия стана, Бедра – будто холмы на равнине песчаной. О хулитель, над сердцем моим не злословь! Друг, уйми свой укор, не брани за любовь. Лишь рыданьями только могу отвечать я На упреки друзей и на вражьи проклятья. Точно в плащ, я в печаль завернулся свою. Пью любовь по утрам, слезы вечером пью.

* * *

О, смерть и горе сердцу моему! О радость духа, о бесценный дар!
– В груди моей живет полдневный жар, В душе – луна, рассеявшая тьму. О мускус! Ветка свежая моя! Что благовонней в мире, что свежей? Нектар сладчайший – радость жизни всей С любимых уст твоих впиваю я. О, луны щек, блеснувшие на миг Из-под шелков нависшей темноты! Нас ослепить собой боишься ты И потому не открываешь лик. Ты – солнце утра, молодой побег, Хранимый сердцем трепетным моим. Я напою тебя дождем живым. Водою светлой самых чистых рек. И ты взойдешь, как чудо для очей. Увянешь – смерть для сердца моего. Я в золото влюбился оттого, Что ты в венце из золотых кудрей. И если б в Еве видел сатана Твой блеск, он преклонился б и поник; И, созерцая светоносный лик, Где красоты сияют письмена, Свои скрижали бросил бы Идрис,- Ты для пророка вера и закон. Тебе одной бы уступила трон Царица Сабы, гордая Билькис. О утро, подари нам аромат! О, ветра благовонного порыв!
– Ее дыханьем землю напоив, Цветы и ветки нас к себе манят. Восточный ветер шепчет и зовет В путь к дальней Кабе… Ветер, усыпи! О, дай очнуться где-нибудь в степи, В ущелье Мины, у крутых высот… Не удивляйтесь, что в тоску свою Я вплел всех трав и всех ветров следы,- Когда поет голубка у воды, Я дальний зов и голос узнаю.

* * *

Лишь следы на песке да шатер обветшалый - Место жизни пустыней безжизненной стало. Встань у ветхих шатров и в немом удивленье Узнавай их – свои незабвенные тени. Здесь со щек твоих мог собирать я когда-то, Как с душистых лужаек, весны ароматы. Просверкав, ты ушла, как в засушье зарница, Не даруя дождя, не давая напиться. «Да,- был вздох мне в ответ,- здесь под ивою гибкой Ты ловил стрелы молний – сверканье улыбки, А теперь на пустых обезлюдевших склонах Жгут, как молнии, гребни камней раскаленных. В чем вина этих мест? Только время виною В том, что стало с шатрами, с тобою и мною». И тогда я смирился и стихнул, прощая Боль мою омертвелому этому краю. И спросил, увидав, что лежат ее земли Там, где ветры скрестились, просторы объемля: «О, поведай, что ветры тебе рассказали?» «Там,- сказала она,- где пустынные дали, Средь бесплодных равнин на песчаниках диких Есть шатры нестареющих дев солнцеликих».

* * *

О, светлые девы, мелькнувшие сердцу мгновенно! Они мне сияли в дороге у Кабы, священной. Паломник, бредущий за их ускользающей тенью, Вдохни аромат их, вдохни красоты дуновенье. Во тьме бездорожий мерцает в груди моей пламя. Я путь освещаю горящими их именами. А если бреду в караване их, черною ночью Полдневное солнце я на небе вижу воочью. Одну из небесных подруг мои песни воспели - О, блеск ослепительный, стройность и гибкость газели! Ничто на земле состязанья не выдержит с нею - Поникнет газель, и звезда устыдится, бледнея. Во лбу ее – солнце, ночь дремлет в косе ее длинной. О солнце и ночь, вы слились в ее образ единый! Я с ней – и в ночи мне сияет светило дневное, А мрак ее кос укрывает от жгучего зноя.

* * *

Я откликаюсь каждой птице На песню скорби, песню горя. Пока напев тоскливый длится, Душа ему слезами вторит. И порывается, тоскуя, Сказать певице сиротливой: «Ты знаешь ту, кого люблю я? Тебе о ней сказали ивы?»

* * *

Когда воркует горлинка, не плакать я не в силах, Когда воркует горлинка, я в горестях унылых; И слезы катятся, и я горючих слез не прячу. Когда воркует горлинка, я с нею вместе плачу. Осиротела горлинка – запричитала тонко; И мать бывает сиротой, похоронив ребенка! А я на горестной земле за всех сирот печальник. Хоть бессловесна горлинка – я вовсе не молчальник. Во мне неутолима страсть к той горестной округе, Где бьют ключи и горячи в ночи глаза подруги, Чей взгляд, метнувшись, наповал влюбленного уложит, Чей взгляд – булат и, как кинжал, вонзиться в сердце может. Я слезы горькие копил, я знал – настанет жажда, Я в тайнике любовь хранил, боясь охулки каждой. Но ворон трижды прокричал, и суждена разлука; Расстались мы, и мир узнал, кого терзает мука… Они умчались, в ночь скача, верблюдов погоняли, И те, поклажу волоча, кричали и стенали. А я поводьев не рванул, почуяв горечь скачки, А я верблюда повернул, дышавшего в горячке. Когда любовью ранен ты, тебя убьет разлука. Но если встреча суждена – легка любая мука! Запомни, порицатель мой: доднесь, вовек и ныне Она одна любима мной – и здесь и на чужбине!