Арахно. В коконе смерти
Шрифт:
Вжик-вжик-вжик-вжик-чтобы согреться и собраться с мыслями.
Ну, и куда сначала? Прямо, по нормальному проходу, где можно идти спокойно, почти не сутулясь, или по боковому, заметно забирающему вверх лазу, куда придется сперва карабкаться с языком на плече а потом, вероятнее всего, выбираться назад методом, распространенным в среде беспозвоночных животных типа членистоногих класса ракообразных? Это при условии, что по дороге он нигде не застрянет. Лево-право, лево-право и ни одной монетки, чтобы подбросить на ладони.
Вот когда пригодилась бы свеча. Поднеси ее к одному входу, потом к другому и посмотри, куда отклонится пламя. Если есть где-то впереди выход на поверхность, если осталась еще хоть капелька надежды на счастливый исход,
Он зажег спичку, но тонкая сухая палочка, которой по уставу положено гореть ровно столько времени, за сколько выполняет команду «Подъем!» неуклюжий рядовой-первогодник, прогорела мгновенно, еще и стрельнула искрой под конец. Так что Антон остался с обожженным большим пальцем и в полном недоумении по поводу того, отклонилось ли пламя куда-нибудь и если да, то в какую сторону.
До этого во всех спорных случаях он сверялся с компасом, подносил к лицу циферблат часов, ждал, пока тупоносая флюоресцирующая стрелка настроится на север, и выбирал тот путь, который лежал ближе всего к юго-востоку, направлению, откуда несколько сотен лет назад они с Алькой спустились в это царство тьмы. Но сейчас компас не помогал, обе дорожки вели, выражаясь цивилизованным языком, куда-то не туда. Прямохожая – строго на север, если только не к залежам магнитного колчедана, а боковая, получается, на северо-запад.
Так лево… вжик-вжик-вжик… или право? Вжжжжик! И Бельмондо, как назло, куда-то запропастился. С того самого момента, как нога Антона ступила на дно пропасти, не показался ни разу. Может, обиделся? Да нет, вряд ли, на что ему обижаться? Антон все сделал правильно, не хуже, чем сам Жан Поль на его месте, без страховки и каскадеров.
Он старательно зажмурился, так что брови наверняка сошлись над переносицей и стали домиком – Але очень не нравилось это его выражение лица, но кого сейчас интересует ее мнение? – и разочарованно цокнул языком. Нет у красавца-француза, ни в одном глазу! И не у кого совета спросить, некому на судьбу пожаловаться. Это ничего, что актер нарисованный, зато он все понимает. Потому что они с Антоном, если разобраться, очень похожи… хотя так сразу и не скажешь, чем. Но не носом точно, будь у Антошки на лице такая картошка, задразнили бы еще в детском садике.
Да, Бельмондо бы сейчас помог, даже молчаливый и плоский, он нашел бы способ намекнуть, куда двигаться дальше. Подмигнул бы левым глазом – значит налево ползи. Подмигнул правым – правильной дорогой идете, товарищи. Уж он бы не обманул. Эх, Жан Поль, почему ты оставил меня?
Он выбрал левое, боковое ответвление. Оно было посложнее в плане проходимости, стало быть, с него и следовало начать разведку, пока у Антона еще оставались силы. Кроме того, этот лаз поднимался вверх под углом градусов в двадцать, что, конечно, не означало, что по нему можно прямиком выйти к поверхности, но по крайней мере не мешало на это надеяться. Вжикнув перед собой несколько раз для острастки, Антон протиснулся в тесный проем.
Это было похоже на подъем по пологой лестнице ползком. Для большего сходства затейники-гномы, прокладывавшие этот путь, не поленились вырубить ступени разной ширины на полу, на стенах и даже потолке. Уже на высоте приблизительно третьего этажа Антон понял, что ползет зря. Чем дальше он забирался, тем труднее становилось дышать, так что и без застывшего вертикально огонька свечи нетрудно было догадаться, что он собственным телом перекрывает себе доступ воздуха. Но он не остановился, не развернулся, а продолжил карабкаться вперед и вверх, упираясь коленями в подбородок, смахивая перчаткой пот со лба и страдая от одышки. Причина подобного упорства казалась Антону достаточно веской. Долгое время его основным жизненным правилом, его, можно сказать, девизом была фраза: «Не понравится – вернемся» – и вот куда она его завела. Ему крайне не нравилось здесь. Ему очень хотелось вернуться. И в поиске обратного пути он готов был пройти до конца.
Руками и ногами, не разбирая, с сопением, на ощупь, не останавливаясь даже, чтобы сделать вжик-вжик. Этот способ передвижения разительно отличался от первых шагов Антона под землей. Тогда можно было, едва переставляя ноги, брести по каменистой осыпи как по широкому проспекту, пугать жену страшилками о злобных пещерных обитателях и мысленно радоваться своей редкой удаче. Наконец-то! В коем-то веке повезло, обошлось без обмана. Как будто цветной фотоснимок в рекламном буклетике с изображением старинного имения взял да и совпал с реальным внешним видом достопримечательности. И фасад оказался ухоженным, недавно побеленным, а не обшарпанным, как можно было ожидать, в ржавых потеках с крыши и струпьях потрескавшейся краски. И окна в мезонине сверкают чистотой, а не забиты фанерным листом. И фонтан перед домом в рабочем состоянии, а в пруду неподалеку действительно покоится на воде, переплетясь шеями, пара черных лебедей. Словом, нереальная удача!
Все оказалось в точности таким, как описывал Тимур, бывший соратник Антона по ученичеству. В казахстанскую глушь его занесло в составе геолого-разведочной партии. То ли нефть они искали, то ли газ, Антон особо не вникал, но не нашли в итоге ни того, ни другого. Зато во время своих бесперспективных блужданий обнаружили вот такое, как выразился сам Тимурка, чудо. Подлинный рай для спелеолога. Все, что угодно, на самый притязательный вкус. Тут тебе и анфилады просторных залов, и лабиринт тесных ходов, вырытых как будто заблудившимся в яблоке червяком, и глубоченные колодцы-шкуродеры для настоящих, сильных духом и телом, мужчин. А главное – вот что больше всего подкупило Антона – никаких следов прежнего человеческого пребывания. Ни окурков под ногами, ни небрежно прикопанных консервных банок, ни выжженных кругов на месте давних кострищ, ни единого элемента потерянного или брошенного снаряжения: ни корявого шлямбура, ни дефектного крюка со ржавым карабином, ни воодушевляющей записки, вроде той, что какой-то остряк-первопроходец оставил в Снежной: «Впереди всего навалом».
Да, первое время Антону действительно казалось, что он в раю, а впереди еще «всего навалом». Он испытывал детский восторг, с криками и визгами плескаясь в Поилке. Ощущал спокойную уверенность экскурсовода, объясняя жене, что эти удивительной красоты кристаллические образования, наросшие вдоль трещины в стене и похожие на разноцветную траву или лепестки цветов, на самом деле называются друзами и состоят из аметиста. («Ой, а аметист тоже, ну как оникс – полудрагоценный?» «Нет, радость моя, он как раз – полностью драгоценный».) А когда слушал Алькины ахи-охи в Колонном Зале, прямо-таки лучился снисходительностью и самодовольством, как молодой папаша, впервые приведший маленькую дочь в зоопарк или на цирковое представление. Все вокруг казалось таким девственным, таким первозданным, и Аля с Антоном были пока единственными свидетелями и обладателями всей этой красоты, первыми обитателями неповторимой внутренней Земли, одинокими и самодостаточными, как Адам и Ева. Временами в атеистическую голову Антона закрадывалась предательская мыслишка: «Если это не рай, то, должно быть, его преддверие». Он не верил, что может быть что-то лучшее, но в глубине Души надеялся, что оно еще впереди.
Первые разочарования начались…
Бумц.
Антон не сразу сообразил, что произошло. Не так-то просто разом вернуться из радужных воспоминаний о первых радостях постижения новой, подземной реальности – к ней самой, грубой и не всегда приятной.
Бумц.
Ну вот. Только скажи: «разочарование», как оно тут же тебя настигнет. «Постигнет» – непременно поправила бы Алька, считающая мужа непререкаемым авторитетом во всем, кроме русского языка.
Он пощупал руками перед собой-нет, никакого просвета. Полный бумц.