Аракчеев: Свидетельства современников
Шрифт:
Вот что слышал я от Ефимова, по своей печальной должности в течение многих лет бывшего весьма близким лицом к Аракчееву.
И. С. Жиркевич
Записки [119]
1806 год познакомил меня с графом Аракчеевым. Слышал я много дурного на его счет и вообще весьма мало доброжелательного; но, пробыв три года моего служения под ближайшим его начальством, могу без пристрастия говорить о нем. Честная и пламенная преданность к престолу и отечеству, проницательный природный ум и смышленость, без малейшего, однако же, образования, честность и правота — вот главные черты его характера. Но бесконечное самолюбие, самонадеянность и уверенность в своих действиях порождали в нем часто злопамятность и мстительность; в отношении же тех лиц, которые один раз заслужили его доверенность, он всегда был ласков, обходителен и даже снисходителен к ним.
119
Жиркевич Иван Степанович (1789–1848) с 1795 г. воспитывался в Сухопутном шляхетном кадетском корпусе, в 1805 г. выпущен офицером в гвардейский артиллерийский батальон, по званию батальонного адъютанта (в 1806 и 1808 гг., с перерывом на заграничную кампанию 1807 г.) имел ежедневный доклад у А. В 1813–1814 гг. штабс-капитан, командир роты в гвардейской артиллерийской бригаде (ранее называлась батальоном). С 1815 г. занимал должность начальника отделения в Артиллерийском департаменте Военного министерства, затем служил там же чиновником для особых поручений; в 1829–1830 гг. помощник командира на Тульском оружейном заводе, в 1834–1836 гг. — симбирский, в 1836–1838 гг. — витебский губернатор; генерал-майор (1838). Записки начаты в январе 1841 г. Отрывок из них печатается по: PC. 1874. № 2.
Меня всегда ласкал он и каждый раз, когда я был у него поутру с рапортом, отпускал не иначе, как благословляя крестом, сопровождая словами: «С Богом, я тебя не держу!» Ставил меня примером для адъютантов своих, как деятельного, так и памятного служаку, — и в сентябре 1806 года, когда я был у него на дежурстве, пригласил меня к себе в инспекторские адъютанты и на отказ мой на меня не осердился за это. Чтобы дополнить черту о нем, прибавлю, что в семь или восемь лет его инспекторства над артиллериею, при всех рассказах о злобе и мучительности его, из офицеров разжалован только один Нелединский, за сделание фальшивой ассигнации, за что обыкновенно ссылают в Сибирь [120] . На гауптвахту сажали ежедневно; многих отставляли с тем, чтобы после не определять на службу, и по его же представлению принимали. <…> Об усовершенствованиях артиллерийской части я не буду распространяться: каждый в России знает, что она в настоящем виде создана Аракчеевым и ежели образовалась до совершенства настоящего, то он же всему положил прочное начало. <…>
120
Видимо, речь идет об Иосифе Степановиче Нелединском (ум. 1833), окончившем Артиллерийский и инженерный кадетский корпус в 1797 г. с чином подпоручика. Однако утверждения мемуариста ошибочны, поскольку Нелединский за подделку ассигнации был лишен дворянства и сослан в Сибирь, и произошло это в декабре 1800 г. — в то время, когда А. находился в отставке. Нелединский был возвращен в сентябре 1803 г.; вновь дослужился до чина подпоручика (1805), впоследствии майор артиллерии, командир артиллерийского гарнизона на о. Аланд (в Балтийском море, у входа в Ботнический запив; Аландские острова отошли к России после войны со Швецией 1808–1809 гг.).
Вот другая черта взыскательности Аракчеева. Мне как адъютанту гвардейского баталиона приказано было от него показывать ему в рапорте обо всех артиллерийских офицерах, которые не являлись к разводу. Для исполнения чего я всегда узнавал наперед, кто имел законную причину манкировать своей обязанностью, и таковых, всех без изъятия, вписывал в мой рапорт, присовокупляя, однако же, всякий раз по общему списку и известного шурина Аракчеева — Хомутова [121] . Но число внесенных никогда не превышало пяти или шести человек. В один день случилось, что у развода не было более двадцати офицеров; я внес в рапорт четырех, и когда ожидал времени моего доклада, генерал Касперский, заглянув в рапорт, сказал: «Хорошо! Ты обманываешь графа, я скажу ему!»
121
Возможно, имеется в виду Василий Федорович Хомутов, в 1806 г. подпоручик гвардейского артиллерийского батальона.
Делать было нечего — я присел к столу и вписал остальных. Едва успел это сделать, позван был к графу, который, взглянув на рапортичку, тотчас встретил меня словами: «Это что значит? Сей же час напиши выговор своему генералу, что он худо смотрит за порядком!» Я, выйдя в залу опять, с торжествующим лицом принялся тотчас исполнять сие приказание. Подошел ко мне Касперский, спрашивая меня: «Что, граф весел?»
Я отвечал: «Очень! а мне велел написать вам выговор по вашим же хлопотам!» «Ну, брат, — сказал он, — что делать! Теперь и я вижу, что не за свое дело взялся учить тебя».
И, не дожидаясь выхода графа, уехал совсем <…>
Все приказания графа ту же минуту я заносил лично в книгу своею рукою, — в торопливости иногда испорчу, вычеркну и продолжаю писать, что следует далее; также и в рапортах помарки и поправки очень часто делал своею рукой, граф никогда за это не сердился, а хвалил меня, и один раз, когда его любимец и родственник, адъютант Мякинин [122] , которому он отдавал довольно длинное приказание, стал просить позволения записать оное и вышел, чтобы взять карандаш, он сказал: «Ты, брат, не Журкевич (так звал меня): ты карандаш всегда должен носить с собой!»
122
Мякинин Николай Демидович (1787 или 1788–1814) — дворянин Новгородской губернии, дальний родственник А. (степень родства установить не удалось); юнкер в гвардейском артиллерийском батальоне (с 1802), с 1806 г. адъютант А., в 1810 г. капитан. Стремясь снискать расположение начальника, прибегал к откровенной лести, в частности, превозносил его имение. 28 мая 1810 г., посетив «прекрасное село Грузино», он писал А. в Петербург: «Доехав до Сосницкой пристани, предался я до самого Грузина мореплаванию. Вихри ревели, дождь лил сильно, волны с шумом ударялись в лодку, но подъезжая к Грузину, все утихло: туманные облака прояснились и природа улыбнулась. Солнце склонялось к горизонту и бросало величественно лучи свои на Грузино. Я восхищался сим зрелищем и с какою-то непостижимою радостью бросал взоры свои на жилище моего благодетеля. <…> В минуту отводится мне прекраснейшая комната, и в минуту же является мальчик для услуги. Одним словом, порядок и устройство удивили меня так, что я не понимал, как все сие делалось. Не входя еще в отведенную мне комнату, побежал я прямо в сад, выходил все места, все дорожки, все тропинки, и ничто не укрылось от жадного взора моего. Обворожительный грот, развалины древнего замка, изгибистые тропинки, искусное смешение регулярного с нерегулярным — все упитывало меня восторгом <…> Возвратясь из сада, напился чаю и тотчас пошел в дом. Везде глаза мои искали вас, везде надеялся я вас встретить, но тщетно. Придя в боскетную комнату и посидев на том месте, где вы обыкновенно сидите, вдруг почувствовал новое уныние. Встав со стула, с поспешностью удалился из дому, где для меня все было пусто, побежал опять в сад и просил, чтобы мне отворили библиотеку. Рассмотрев все со вниманием, посвятил все остальное время дня саду. Вечер был прекрасный. Долго сидел я в гроте. Бледная луна со мною беседовала и разделяла мои чувства, и наконец я в сладком упоении возвратился в комнату с весельем в душе, с улыбкой на лице. Спал я столь хорошо, крепко и покойно, что мне казалось, будто и сам Морфей подчинен непреложным законам Грузина. Вставши поутру и напившись чаю, пошел тотчас в сад, где сидел во многих местах с новым чувственным удовольствием. <…> Вхожу в комнату, беру перо и мараю сии строки, кои мне диктует сердце. Перо с послушанием повинуется, а душа оживотворяется мысленною беседою с вами» (Дубровин. С. 28–31; другие письма Мякинина к А. см. в этом же издании). Полковник (1813), в 1814 г. произведен в генерал-майоры.
В <…> 1809 году я вышел из адъютантов; потом чрез 14 лет, когда я, за отсутствием бригадного командира 15-й артиллерийской бригады, оною командовал, Аракчеев, проезжая Тульскою губерниею, остановился на три дня в деревне помещика Арапетова, где квартировала часть бригадной роты. По долгу службы я отправился к нему с рапортом и едва подал ему оный, он стал расспрашивать о служебном порядке. Бывший при нем Эйлер [123] спросил его:
— Граф! Вы, верно, не узнали полковника?
123
Эйлер Александр Христофорович (1773–1849) — подпоручик гвардейского артиллерийского батальона (вступил 25 ноября 1796), подполковник (1806), генерал-майор (1812); с 1819 по 1831 г. командовал артиллерийскими ротами и военно-рабочими батальонами Новгородских военных поселений, генерал-лейтенант (1826). В сентябре-ноябре 1825 г., после убийства Минкиной, А. оставил на Эйлера командование Отдельным корпусом военных поселений. В 1831 г. назначен присутствующим в Совете главного штаба военных поселений; генерал от артиллерии (1834), директор Артиллерийского департамента Военного министерства (1833–1840), с 1840 г. член Военного совета.
— Виноват! Ваша фамилия?
— Жиркевич.
Видно, что совсем потерял глаза, не узнав лучшего, одним словом, единственного своего хорошего адъютанта, — и, обратясь ко Клейнмихелю, велел позвать флигель-адъютанта Шумского, которого считал своим побочным сыном. При всходе его он взял его за руку и, подведя ко мне, сказал ему: «Познакомься с этим человеком, братец, — вот тебе лучший образец, как должно служить и как можно любить меня!..»
Пригласил меня остаться на все время, что тут пробыл.
Прошло
По моем возвращении я нашел в графе к себе то же самое расположение, как и прежде; но когда я стал у него проситься в отпуск, то он шуткой мне отказал, говоря: «Еще рано тебе будет, надо прежде послужить», а потом согласился вместо четырех месяцев отпустить меня только на 28 Дней, но я предварил его, что буду просить отсрочки; он отвечал, что не Даст мне ее. <…>
Я прибыл в Смоленск накануне 1808 года и тотчас же подал рапорт, что я болен, и взял свидетельство о том из врачебной управы <…> Граф Аракчеев, сделавшийся в это время (13 янв[аря]) военным министром, предписал немедленно выслать меня из Смоленска, — что, однако же, не исполнилось, и я действительно пробыл в отпуску четыре месяца, а когда возвратился, то Аракчеев заметил мне: «Ты упрямее меня — поставил на своем!..» <…>
Весь 1808 год прошел для меня в усиленных занятиях; Аракчеев, бывши военным министром, хотел сему званию придать особенное уважение. Всех вообще, даже лиц, близких по родству к Государю, принимал как начальник, с прочими генералами обращался, как с далекими подчиненными; ездил по городу и во дворец всегда с особым конвоем [124] . Один раз, сделавшись нездоров, целую неделю никуда не выезжал из дома, и Государь был столь внимателен к заслугам сего государственного человека, что каждый день приезжал к нему рассуждать о делах. В один из таковых дней, за болезнью двух адъютантов графа, я был им приглашен дежурить у него и должен был стоять у дверей кабинета, когда он читал свой доклад Государю. В подобных случаях стоящий обыкновенно у дверей камердинер всегда был удаляем из покоя, дабы не мог слышать, о чем говорилось в кабинете, что было весьма благоразумно, так как Государь на слух был несколько крепок, то граф должен был докладывать весьма громогласно, так что на том дежурстве я слышал вполне донесение из турецкой армии фельдмаршала князя Прозоровского [125] , представлявшего армию в весьма жалком отношении.
124
Сходные воспоминания оставило министерство А. у Эйлера: «Граф Аракчеев <…> поднял это место на высшую степень блеска; ему отдавались все возможные воинские почести; при квартире его находился караул от гвардейских полков, разводы приводились самими полковыми командирами; гвардейские офицеры ежедневно являлись на ординарцы, также во множестве посыльные пешие и конные; последние всегда сопровождали при въездах его экипаж» (Эйлер А. Х. Записки // РА. 1880. № 11. С. 348–349). Ср. также два эпистолярных свидетельства: 1) Ж. де Местр— сардинскому посланнику в Вене шевалье де Росси, 20 января 1808 г.: «Среди военной олигархии любимцев вдруг вырос из земли, без всяких предварительных знамений, генерал Аракчеев <…> Он сделался военным министром и облечен неслыханною властию. Он потребовал попеременных караулов из всех стоящих здесь полков. Великий князь Константин в качестве начальника всей кавалерии хотел тому воспротивиться, но должен был уступить. Великий князь, в уважение службы, военных познаний и своего рождения, достиг чина генерал-лейтенанта; но отсюда до звания полного генерала и инспектора главной армии еще далеко. Поэтому Аракчеев без обиняков сказал его императорскому высочеству: «Завтра отправлюсь смотреть ваши два полка; постарайтесь, чтобы все было в порядке». На другой день великий князь явился к своему начальнику, но последний вынул часы: было поздно, и он отпустил великого князя, не выслушав его, как и следовало ожидать» (РА. 1871. Стб. 118; дата и адресат уточнены по: Maistre J. de. Oeuvres completes. Paris, 1885. Т. 11. P. 38); 2) А. И. Тургенев- Я. И. Булгакову, 23 января 1808 г.: «Г. Аракчеева министерство занимает теперь если не все головы, то по крайней мере все языки Он всем, не исключая великого князя и князя Прозоровского, пишет ордера. Принимает всех одинаково грубо. <…> — Гвардии офицеры ездят верхом вместо ординарцев за г. Аракчеевым], и флигель-адъютанты его Императорского] в[еличества] у него дежурят» (Письма Александра Тургенева Булгаковым. М., 1939. С. 79). Подробности см. также в «Автобиографической записке» В. Р. Марченко.
125
Прозоровский Александр Александрович (1732–1809) — князь; генерал-аншеф (1782), генерал-фельдмаршал (1807), с 1808 г. главнокомандующий Молдавской армией в ходе Русско-турецкой войны 1806–1812 гг.
Когда Аракчеев переехал на дачу, на Выборгскую сторону, то Государь, щадя его здоровье, и туда продолжал ездить ежедневно.
Кстати, здесь расскажу несколько о домашнем быте графа. В начале 1806 года он женился на дворянке Ярославской губернии, Настасье Васильевне Хомутовой [126] , девице лет восемнадцати, очень недурной собой и весьма слабого и деликатного сложения. Графу в то время было лет 50, а может быть, и более; собою был безобразен и в речах произношения гнусливого, что еще более придавало ему лично неприятности, — и с самых первых дней его женитьбы замечено было, что он жену свою ревнует. Еще до женитьбы, ведя жизнь отдаленную от общества, он еще более после того отдалился от него. Обыкновенно вставал поутру около 5 часов; до развода он занимался в кабинете делами с неумеренною деятельностью; читал все сам и на оные клал собственноручные резолюции. Весьма часто выходил к разводу и всегда бывал при этом взыскателен, так что ни один развод не оканчивался без того, чтобы один или несколько офицеров не были бы арестованы. В 12 часов или в первом ездил во дворец с докладом, и проезд его мимо караулов и вообще всех военных был всегда грозою. Около половины 3-го возвращался домой и в 3 часа аккуратно садился за стол; кроме жены, брата ее — графского шурина Хомутова, служившего у нас подпоручиком, почти всегда обедывали графские адъютанты Творогов [127] и Мякинин и кто бывал дежурными, в том числе и мне приводилось несколько раз обедать у него. Из посторонних гостей, что бывало, впрочем, весьма редко, чаще других бывали у него: Сергей Михайлович Танеев [128] , павловский отставной генерал-майор, вечно носивший длиннополый сюртук, смазные сапоги и голову, обстриженную в кружок; генерал-майор Федор Иванович Апрелев и Петр Иванович Римской-Корсаков [129] — надворный советник и советник ассигнационного банка; оба они были соседями графа по его имению в Новгородской губернии [130] ; иногда обедывали генерал Касперский и полковник Ляпунов [131] , командовавший ротою графа. Обед был всегда умеренный, много из пяти блюд, приготовленный просто, но очень вкусно; вина подавалось мало. За столом сидели не более получаса, и граф всегда был разговорчив и шутлив, иногда даже весьма колко, на счет жены. Так, однажды при мне он сказал ей:
126
Ошибка: речь идет о Наталье Федоровне Хомутовой.
127
Творогов Степан Трофимович — в 1806–1808 гг. адъютант А., подполковник; в 1815 г. состоял в чине генерал-майора и исправлял должность дежурного генерала Военного министерства. Его письма к А. 1812–1813 гг. с подробным изложением петербургских новостей см.: Дубровин. С. 63–64, 80–82, 92–94, 135–138.
128
Танеев Сергей Михайлович (1749–1825) — генерал-майор. В письме к Д. А. Гурьеву (1806) А. назвал Танеева одним из своих «лучших приятелей» (ОР РГБ. Ф. 471. Карт. 3. № 15. Л. 24 об.); впоследствии пожертвовал на помин его души 1000 рублей (Дубровин. С. 436).
129
Возможно, имеет место ошибка мемуариста, и речь идет о Петре Воиновиче Римском-Корсакове (р. в 1780-х гг.), который в 1801–1804 гг. был секунд-ротмистром в отставке и новгородским губернским предводителем дворянства. Его детям, «рожденным вне брака, по ходатайству Аракчеева были даны фамилия и права законных детей» (Список лиц рода Корсаковых, Римских-Корсаковых… с краткими биографическими сведениями. СПб., 1893. С. 27).
130
Поместье Апрелевых Усадище Большой Двор находилось на берегу р. Сяси, неподалеку от Тихвина.
131
Ляпунов Семен Ефимович (1773–1848) — выпущен из Артиллерийского и инженерного кадетского корпуса штык-юнкером в полевую артиллерию (1791); подпоручик гвардейского артиллерийского батальона (с конца ноября 1796), полковник (1810), в 1803–1811 гг. командовал пешей ротой батальона, шефом которой с мая 1803-го по февраль 1834 г. состоял А.; впоследствии генерал-майор.