Арарат
Шрифт:
— Назад их, до самого Берлина! — восклицали ликующие бойцы и жители освобожденного городка. — В бинокль Москву рассматривали? Ну, а теперь?.. Восемьдесят пять тысяч только убитых и каждому по три аршина земли!..
— Да заходите к нам, заходите, родные! — приглашали бойцов хозяева уцелевших домов.
Титов нагнулся над Поленовым, и ему показалось, что бледные губы раненого дрогнули в улыбке.
Вытаскивая ребенка и Поленова из горящего дома, Асканаз сильно обжег себе левую руку. После перевязки, засунув забинтованную руку в карман шинели, Асканаз подошел к Нине. Казалось, она еще не совсем пришла в себя. Ребенок сидел у нее на коленях, удивленно
Увидев Асканаза, Нина приподнялась.
— Вы мне вернули жизнь… — через силу шепнула она.
Асканаз помог ей встать и подвел к Поленову:
— Вот спаситель вашего ребенка!
Поленов смотрел на мать и ребенка таким ясным взглядом, словно он и не был ранен.
Нина переводила взгляд с Поленова на Асканаза. Она искала слова для того, чтобы выразить свои чувства, и не находила… Она нагнулась над Поленовым и погладила его по голове. Дима, ничего не понимавший, удивленно разглядывал лежавшего на земле Поленова.
— Кровь!.. — воскликнул он вдруг, показывая на лицо Поленова. Но в это время Нина заметила лежавшее неподалеку тело матери и кинулась к погибшей, с плачем целуя ее опаленные седые волосы.
Асканаз со вздохом потер лоб. Подойдя к Нине, он поднял ее. Санитары принесли носилки, чтобы положить на них Поленова, но Дима вцепился ручонками в его шинель.
Нина взяла ребенка на руки.
Молодая женщина и Поленов обменялись долгим взглядом. Что они прочли в душе друг друга, ни тот, ни другой в эту минуту не сумел разобраться. В глазах Нины сияла ласка и благодарность, и в этом взгляде, казалось, таяли мучения, которые ей пришлось испытать.
Часть третья
ЕРЕВАН
Глава первая
МАТЕРИ
ОТ УЕХАВШЕГО на фронт Зохраба уже долгое время не было вестей. Это сильно удручало Шогакат-майрик. Призванный в армию Ара вместе со своими ровесниками проходил военную подготовку неподалеку от Еревана. Шогакат-майрик казалось, что за время подготовки младший сын сумеет избавиться от удручавшего ее недостатка.
Вртанес упрашивал мать перейти к нему, но Шогакат-майрик ни за что не соглашалась расстаться с комнатой, в которой она прожила почти четверть века. «Здесь корень семьи, — говорила она, — отсюда наше фамильное дерево раскинуло свои ветви. Если я уйду, Ара затоскует. Нет, нет, не уговаривай, буду жить у себя, пока не закончится война, пока не вернется живым-здоровым мой Ара! Женю его, а уж потом пусть четверо сыновей предадут мой прах земле…»
Шогакат-майрик часто оставалась ночевать у Вртанеса, порою ночевала у Елены, а все остальное время проводила у себя, приглашая к себе обедать невесток с внуками и Вртанеса.
Стоял ясный майский день 1942 года. В это воскресное утро Шогакат-майрик прибирала комнату с особым усердием. На ее лице было довольное выражение: так выглядела она обычно в те дни, когда, увидев хороший сон, с нетерпением ждала возможности пересказать
Она подошла к постели Ара, которую каждый вечер раскрывала, старательно взбивая подушки в знак того, что младший сын вот-вот вернется и ляжет спать, как обычно. Шогакат-майрик присела на стул около постели и задумалась.
Она долго сидела неподвижно. «Словно все народное горе ты оплакиваешь!» — говорили соседки, видя ее удрученное лицо. А Шогакат-майрик было над чем задуматься. Елена все чаще жаловалась на то, что ей трудно живется, не удается сводить концы с концами; она тревожилась, не получая сведений о муже. Печалило Шогакат и здоровье Сатеник, таявшей на глазах от тревоги за Габриэла, несмотря на все старания Шогакат-майрик утешить и подбодрить ее.
Шогакат встала, подошла к карте, укрепленной на стене. С первых же дней войны Ара красными и черными флажками обозначал на ней передвижение Красной Армии и гитлеровских войск. А после того как Ара был призван, передвижение флажков на карте взяла на себя Цовинар. Но уже несколько дней Цовинар не появлялась; Шогакат-майрик было известно, что наши далеко отбросили немцев. Она поглядела на карту, и ей не понравилось, что черные флажки стоят слишком близко от Москвы. Она подумала и, вытащив булавки с черными флажками, отодвинула их подальше от Москвы, а красные флажки выдвинула вперед; с минуту полюбовалась и, словно успокоившись, пробормотала: «Ну, так-то лучше. Пускай утешатся тысячи тысяч матерей, пусть минет беда Асканаза и Зохраба!»
Открылась дверь, и в комнату без стука вошла соседка Парандзем. Шогакат-майрик старалась не выдавать своих забот и горестей, хотя ей это не всегда удавалось. Она и теперь весело и приветливо поздоровалась с Парандзем, но тут же спросила:
— Ну, что говорит Мхитар?
— Умереть мне за него… что он может сказать? Говорит то же, что и твой Вртанес: ты, мол, не печалься, мама-джан, вернусь целым и невредимым… Ах, сестрица Шогакат, боюсь я, что не дождется мой старик возвращения сына!..
Шогакат прервала ее:
— Ну, зачем тебе так думать?.. Ты лучше скажи Нерсесу, чтобы зашел ко мне сегодня. Чаю вместе напьемся, давно я его не видела.
— Да разве мы видимся с Нерсесом, Шогакат-джан?! С раннего утра ушел на работу…
— Это в воскресенье-то?
— Да-кто сейчас воскресенье от будних дней отличает?!
— Ну, молодые — это понятно. Но Нерсеса надо бы поберечь…
— Так он сам себя не бережет, Шогакат-джан! — подхватила Парандзем. — И слушать не хочет!.. Да, что я хотела тебе рассказать… — Парандзем с таинственным видом оглянулась, словно боясь, что ее подслушают. — Понимаешь, радуется мой Нерсес, что вот, мол, новую профессию освоил… Говорит, что это большой секрет: завод их перестроили, и теперь они военные заказы выполняют… Ты подумай, Шогакат-джан: то, что мой Нерсес изготовляет, прямо на фронт отправляется!
— Ну, дай бог силы и сноровки его рукам!
— Вот из-за этого и лишился сна и отдыха мой старик! — продолжала свой рассказ Парандзем. — Пускай, говорит, я буду здесь мучиться… лишь бы т а м дела шли хорошо!
— Знаю я, наш Нерсес честный работник. Ах, если бы все так повернулось на свете, чтобы люди не зарились на чужую землю, — тогда бы не плакало кровавыми слезами столько матерей!..
— Эх, Шогакат, живу я, как одинокая: Мхитар мой по целым дням глаз не кажет. Нерсес приходит измученный, сразу спать заваливается, а я все одна да одна… И тебя часто не бывает, так что не с кем душу отвести. Сижу и думаю и, как ни прикидываю, все получается, что труднее всего нам, матерям, приходится. Рожай сына, расти его, а потом сиди и жди, вернется он с войны или нет… Тот, кто войну затевает, — враг всем матерям на свете!