Арарат

Сирас Амаяк Саакович

— Ты был хорошим комиссаром, Асканаз Аракелович… Вместе привели батальон сюда… Я вышел из строя, как видишь… Прими командование!

— Командир батальона ты, Борис. Я буду действовать, как твой заместитель.

— По праву, данному мне командиром дивизии, приказываю тебе немедленно принять командование! — твердо сказал Шеповалов.

Асканаз приказал двум бойцам уложить Шеповалова на носилки, а Марфуше велел оберегать его и быть наготове, чтобы доставить раненого в санчасть дивизии.

Отдав приказ о перегруппировке сил, Асканаз окинул взглядом поле сражения. Темпы боя как бы ослабли. Фашисты накапливали силы после неудачного штыкового боя. Асканаз решил, что наступил подходящий момент для решительного удара, который дал бы возможность батальону наконец прорваться сквозь вражеское кольцо.

Он усилил фланги взводами, приказав им прикрыть основную колонну перекрестным огнем и расчищать ей путь. Подразделения центра должны были, составив крепкий кулак, ринуться вперед, на соединение с войсковой частью, высланной Денисовым.

Когда батальон добрался до разгромленного пулеметного гнезда противника, бойцам показалось, что еще прыжок — и они у цели. Но автоматы противника продолжали поливать батальон огненным ливнем. Асканазу донесли, что боеприпасы иссякают. Единственным спасением было как можно скорее соединиться со своими. Асканаз отдал приказ авангардным частям ползком добраться до вражеских позиций и завязать рукопашный бой.

Первым добрался до окопов врага взвод Титова и с криком «ура» бросился на фашистов. «Вот тебе… получай!..» — приговаривал Титов, щедро

рассыпая удары. Вдруг он покачнулся от внезапной острой боли в паху. Глянув вниз, он заметил у своих ног раненого фашиста.

— Ах ты, гад!.. — крикнул Титов и размахнулся…

— А ну, подвинься, Колюшка… — послышался знакомый голос, и приклад винтовки опустился на голову фашиста.

Титов не сразу сообразил, что происходит вокруг. Противник не выдержал натиска, потому что и с другой стороны на него ударили советские бойцы. Большая часть фашистов была перебита. Лишь немногие были захвачены в плен.

Титов взглянул на стоявшего рядом Поленова.

— Ты бы шел к санитарам, а то не поймешь, не то воитель, не то раненый…

Поленов не успел огрызнуться: бойцы выволокли из окопов гитлеровского ефрейтора, который яростно отбивался. Поленов ударом кулака выбил из его рук разряженный револьвер и с презрением проговорил:

— Ах, вот ты где, гадина! Будь моя воля, я заставил бы тебя подойти к репродуктору да во весь голос спросить: «А где же теперь тот Поленов, что якобы призывал своих товарищей сдаваться фашистам?! А?»

Ефрейтор втянул голову в плечи и попятился перед наступавшим Поленовым.

— Повезло тебе, гад, — добрались мы до наших… Не то несдобровать бы тебе!

Операция, намеченная на этот день немецким командованием, была сорвана.

* * *

Вечером, навестив Шеповалова, переведенного в санчасть дивизии, Асканаз привел себя в порядок и отправился на доклад к Денисову.

Задумчиво поглядывая на Асканаза, Денисов слушал его и делал пометки в записной книжке.

— Эти испытания — хороший урок вам… — произнес комдив, выслушав доклад. Затем, прищурив глаза, он медленно проговорил: — Получишь пополнение. А дальше видно будет.

Заметив, что Асканаз хочет еще что-то сказать, он кивком головы дал понять, что слушает его.

Асканаз коротко рассказал о встрече с Оксаной. При имени Аллы Мартыновны на лице комдива выразилось волнение.

— Алла Мартыновна здорово выручила батальон! — заметил Асканаз.

Денисову страстно хотелось узнать, не грозит ли непосредственная опасность жизни Аллы, но он не решался задать этот вопрос и лишь негромко произнес:

— Значит, видел и Оксану и Аллу… Ладно, вызову ночью — расскажешь подробно. А теперь иди отдохни.

Оставшись один, Денисов достал последнее письмо жены и долго не отрывал от него глаз.

Глава двенадцатая

АСКАНАЗ АРАРАТЯН

Асканаз на собственном опыте убедился, что опасности и испытания кажутся более страшными и тяжелыми, когда о них думаешь, чем когда их переносишь. Проверяя заново состояние батальона и готовя доклад Денисову, Асканаз словно впервые полностью представил себе, какие трудности пришлось преодолеть батальону. Потери в личном составе были так велики, что только через две недели боеспособность батальона была восстановлена.

В октябре на центральном участке фронта, где действовала дивизия Денисова, началось развернутое наступление немцев. В конце месяца бои шли в направлении на Можайск, Мало-Ярославец, Калинин; в ноябре — на Волоколамск, Тулу. Не останавливаясь перед тяжелыми потерями, враг рвался к Москве.

Отступая, Денисов на своем участке фронта изматывал живую силу и технику противника, убежденный в том, что недалек заветный день возмездия.

Асканазу было присвоено звание майора: он сам и многие из бойцов и командиров батальона (в том числе и Остужко с Титовым) были награждены орденами. Шеповалов в глубоком тылу залечивал раны, поддерживая переписку с Асканазом.

Обо всех событиях боевой жизни и связанных с ними переживаниях Асканаз вел записи в своем военном дневнике. Вот некоторые выдержки из его дневника.

«Действующая армия. 25 октября 1941 года

Во время больших исторических событий человек склонен бывает думать, что переживаемая им эпоха не имеет себе подобной в веках. Этим он как бы стремится возвысить себя в собственных глазах, указать грядущим поколениям: вот, мол, какие испытания пришлось нам выдержать.

Только что вернулся от Денисова: его суровое, но уверенное выражение лица кажется мне воплощением стойкости советского человека. Сколько километров мы уже отступили, сколько сел и городов оставили!.. Вот и сегодня он сообщил, что вновь получен приказ об отступлении. Моему батальону дали задание — охранять тылы отступающих частей. Я до сих пор не научился хладнокровно выслушивать подобные приказы, хотя и сложилось мнение, будто я выдержанный человек. Может быть, мне помогает то, что сам Денисов никогда не теряет душевного равновесия, а его уверенность как-то действует и на других. Говорят, что вера двигает горами…

Денисову доставили письмо от Аллы Мартыновны. Оказывается, комендант Краснополья Шульц потерял спокойствие. За последние недели он приказал повесить свыше двух десятков и арестовал массу людей… В ответ на мои негодующие слова Денисов заметил:

— Ярость хороша, когда наносишь врагу сокрушительный удар!

Железная логика. Мы, армяне, знаем это по своему горькому опыту: ведь армянский народ в течение своей многовековой и многострадальной жизни не раз испытывал ярость против беззаконий захватчиков… А теперь охвачены яростью двести миллионов населения громадной страны! У нас есть и воля, и возможность нанести сокрушительный удар по врагу.

В подобных условиях даже личная жизнь течет по особому руслу. В последнем бою Остужко подбил два танка, и Денисов сам перед строем прикрепил к его груди орден Красной Звезды. А вечером, во время проверки подразделений, Марфуша тихонько спросила меня: «Неужели Остужко действительно такой храбрый?» Любовь Марфуши и Остужко ни для кого уже не является тайной. Да они и не скрывают ее. Каждый из них словно старается отличиться друг перед другом. Всем приятно смотреть на эту влюбленную пару.

1 ноября

Какой счастливый день для меня — получил длинное-предлинное письмо из Еревана. Пишет Ашхен. К концу ее письма приписали по нескольку слов Шогакат-майрик, Вртанес, Ара, Маргарит и Михрдат. Ашхен учится на курсах сестер и работает практиканткой в военном госпитале. От Зохраба нет известий, Шогакат-майрик очень обеспокоена. Гарсеван отличился в Крыму, о нем писали в армянских газетах. Ашхен пишет мне:

«За эти четыре-пять месяцев войны мне часто доводилось бывать в селах, на заводах, в госпиталях, на призывных пунктах. И где бы я ни бывала, я словно читала на лицах: «Вот видишь, и я выполняю нужную работу!» Я считаю неправильной пословицу «Подобное к подобному тянется» [9] . Если и один плох и другой плох, то такой союз не может быть длительным; точно так же, как не могут дружно жить хищники, так и люди с дурными наклонностями не могут ужиться, — ведь поведение каждого из них подчинено грубо эгоистическим целям. Именно хорошие наклонности людей делают их дружбу прочной.

Ты помнишь наш разговор накануне твоего отъезда? Я говорила тебе, что моя душа голодает без духовной пищи. И это действительно было так! Но потом я пришла к убеждению, что виновата сама. Да, моя вина, хотя мой эгоизм (который я ошибочно принимала за гордость) никому, кроме меня самой, не приносил вреда. Я поняла, что так больше жить нельзя: точно так же, как тело гибнет без пищи, черствеет и душа. Теперь я нахожу «пищу для души», работая в госпитале. Этим, конечно, не разрешается вопрос о моей личной жизни. Я тебе говорила уже, что не намерена изображать

героиню романа. Но когда я прихожу домой и застаю Тартаренца и Заргарова, слышу их рассуждения, мне становится ясно, что эти люди заботятся только о личном благополучии, — душа у меня переворачивается. Невольно думаешь: неужели так и не проявит себя то хорошее, что, наверное, таится все же у них в глубине души?..»

Долгое время я находился под впечатлением этого письма. Как безжалостна ко мне судьба! Сперва Вардуи, потом она! Я не могу быть откровенен с Ашхен: ведь она надеется, что в Тартаренце заложено что-то хорошее и оно рано или поздно проявит себя, имею ли я право разрушить эту веру?..

5 ноября

Глубокая, беспросветная ночь. Снег белым покрывалом окутал землю. Сегодня мы на нашем участке отразили несколько атак: как видно, фашисты ослабили темпы своего наступления, хотя не перестают бахвалиться, что скоро возьмут Москву. Что ж, говорят ведь: «Язык без костей»… Вчера вечером я собирал командиров рот и взводов, чтобы разъяснить им боевое задание. Когда все разошлись, ко мне подошел Титов и попросил, чтоб ему выдали новые сапоги для нескольких бойцов его взвода. Я обещал, а затем справился о Поленове. Он замялся.

— Ну, ну, говори! Опять?..

— На этот раз, товарищ комбат, почти нечего сказать. Как вернулся из госпиталя, словно воды в рот набрал. Только недавно опять сострил по поводу сапог. Говорит: «Зачем мне рот открывать, когда вон сапоги мои за меня говорят, каши просят!»

Как видно, во взводе так привыкли к балагурству Поленова, что теперь его непривычное молчание удручает всех. Они, верно, думают: должно быть, плохи наши дела, если даже Поленов перестал шутить! Да, люди стали философами: Титов настойчиво просил, чтобы сапоги в первую очередь выдали именно Поленову.

7 ноября

Ночь и день прошли в ожесточенных боях. Всего час, как утих бой. Получил из политотдела дивизии материалы. Итак, на Красной площади состоялся традиционный парад! Одной этой вести достаточно для того, чтобы воодушевить бойцов. После моего сообщения попросил слова Остужко.

— Товарищи, сегодня днем погиб один из моих разведчиков, и вы знаете, при каких обстоятельствах? Возвращаясь с разведки, он наткнулся на путевой указатель, на котором по-немецки было написано: «На Москву». Не выдержала душа у парня, зачеркнул он крест-накрест эти слова и на другой стороне дощечки стал выводить химическим карандашом: «На Берлин!» А в это время его подстрелили.

Голос у Остужко дрогнул, на глазах выступили слезы. Никогда я не видел его таким взволнованным. Сегодня Остужко со своей ротой первым вступил в бой.

6 декабря

Снова был у Денисова. За последний месяц он меня вызывал уже несколько раз. Коротко докладываю ему о состоянии батальона, получаю от него точные, лаконичные задания. Войдя к нему сегодня, по-обычному стал на вытяжку.

— Садитесь! — сказал он, кивком указывая на стул.

Мы уже под стенами Москвы. Блиндаж Денисова хорошо замаскирован, прикрыт сверху толстым слоем снега. Внутри жарко от жестяной печурки. С одного из «вспотевших» бревен потолка капает. Одна капля упала мне прямо на лицо.

Я молча смотрю на Денисова, ожидая, чтобы он заговорил. Однако он не спешит, просматривая бумаги.

— Вы помните, когда мы оставили населенный пункт В.? — спрашивает он.

— Двадцать седьмого ноября.

— Так. А сколько километров отсюда до В.?

— Не больше восемнадцати — двадцати километров.

— Вы, конечно, помните, при каких обстоятельствах мы оставили этот населенный пункт. Население почти не успело эвакуироваться.

— Точно так, помню.

— Гитлеровцы возвели неподалеку оттуда довольно сильные укрепления. Советую восстановить в памяти окрестности В., это вскоре пригодится вам.

Затем Денисов придвинул мне стакан со «ста граммами» и тарелку с ломтем хлеба и куском сала.

— Ну как, привыкли к салу? Оно хорошо защищает от стужи, — перешел он на дружеский тон.

— Я не разборчив в отношении пищи.

— Но вы, кавказцы, довольно привередливы в еде.

— Зависит от места и времени.

— Как ты думаешь, — помолчав, спросил Денисов, — сумеет ли Оксана до конца выдержать роль? Как бы не случилось беды…

— Она старается свыкнуться с положением. Ну, и Алла Мартыновна не оставит ее без поддержки.

— Алла-то поможет… Ну, а если Оксана узнает о муже, не потеряет голову?

— А разве о нем что-нибудь известно?

— Руководя работой своих саперов, он был тяжело ранен. Положение безнадежное.

Денисов встал, несколько раз прошелся по блиндажу, затем подошел и положил мне руку на плечо.

— Батальон твой получит пополнение в составе одной роты; получишь достаточное количество противотанкового оружия, придадим и орудий… — он развернул карту и показал мне направление, — а когда мы дойдем вот до этого пункта, твой батальон пойдет в обход и нанесет удар гитлеровцам с тылу. С дивизией встретишься в этом населенном пункте… — он указал пункт на карте.

Я вскочил с места, схватил Денисова за руку и взволнованно воскликнул:

— Значит…

— Ты прав, контрнаступление! Но радоваться подожди. Поговори со своими бойцами, объясни предстоящую задачу.

Я вышел из блиндажа комдива в каком-то лихорадочном состоянии. Так, значит… Но я не хотел догадками опережать события. Помню, я почти бежал, проваливаясь в глубоком снегу по колено: не терпелось тотчас же сообщить радостную весть своим.

Бойцы и командиры были размещены в селе. Я заходил по очереди во все избы. Часть бойцов уже спала, другие беседовали с колхозниками. В одной из хат несколько женщин и мужчин, работавших на сооружении укреплений вокруг Москвы, говорили о том, что если наша часть продвинется вперед, то они пойдут вслед за нами, потому что в ближайших деревнях у них есть родные. Какая-то молоденькая женщина, закрыв лицо руками, горько плакала, повторяя имя «Дима». Конечно, никто еще не знал о готовящемся наступлении, но все словно чувствовали: сейчас можно говорить лишь о наступлении, о продвижении вперед, — отступать уже некуда, позади — Москва.

Я велел вызвать к себе командиров рот и взводов и поспешил на свой КП. Проходя мимо избы, где расположен был взвод Николая Титова, я услышал шум и громкие голоса. Открыл дверь, вижу: лежа на шинелях или стоя посреди хаты, бойцы о чем-то горячо спорят. Кто-то заметил меня, послышалась команда: «Смирно!»

Все вскочили на ноги.

— Почему не пользуетесь передышкой для того, чтобы хорошенько отдохнуть? Что это за гомон, когда вы научитесь дисциплине? — рассердился я.

— Все было спокойно, товарищ майор… — виновато объяснил Титов. — Да только поспорил Поленов с Маховым.

Опять Поленов… А говорили, что он уже не спорит, не балагурит. Что же произошло? Я потребовал, чтобы Титов доложил мне в нескольких словах.

— Только что поужинали, товарищ майор. Ребята прилегли отдохнуть. Вот Махов и говорит Поленову: «Чего скис, по Москве соскучился? Ничего, денька через два и до Москвы дойдем, ведь дорога-то отступления прямо в Москву ведет, успеешь налюбоваться столицей!» Не успел он выговорить, Поленов ему по уху… «Ах ты, мерзавец, кричит, да как ты смеешь язык распускать?» А Махов ему в ответ: «Что ж, выходит, распускать язык только тебе позволено? Как ты смел ударить меня?» А Поленов как напустился: «Я, говорит, люблю побалагурить, но насчет Москвы глупых шуток никогда себе не позволял и другим не позволю!» Вот такое дело, товарищ майор…

Вызвал я Поленова и Махова к себе на КП. Махов помалкивал, а Поленов попросил прощения, что пустил руки в ход.

Ну, я и заявил им, что дисциплинарное взыскание на виновных наложу тогда, когда предстоящее батальону боевое задание будет выполнено.

…Совещание только что закончилось. Я вышел полюбоваться на снежные просторы. Солнце не спешило показаться. Вспомнилось предупреждение Денисова «не радоваться заранее»… Но что поделаешь, в жизни бывают мгновения, когда сердце сильнее рассудка. Но если сердце и разум действуют заодно, тогда, тогда…»

9

Народная пословица, аналогичная русской: «Рыбак рыбака видит издалека».