Архив Долки
Шрифт:
— Да, — произнес голос Мэри. — Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
Они неловко выпили в молчании.
— Джойс, — сказал Мик наконец, — где бы ни находился и как бы ни чувствовал себя, был в свое время великим писателем. Интересно, как бы он обошелся с историей про меня и Мэри.
Эта его речь, как он сам ее услышал, прозвучала странно и нелепо. Мэри была бледна, встревожена. Хэкетт же попросту пьян. Он заговорил вновь.
— Мик, своего мистера Джойса можешь оставить себе. Знаешь, кто мог бы написать книжку получше?
— Кто?
— Да вот Мэри.
— Ну, я знаю, она одаренная.
— А, вот это слово. Одаренная.
Тут заговорила она.
— Вряд ли это история, какую
Повисла еще одна протяженная пауза. Конечно же, они вели себя абсурдно — болтали о книгах с эдаким исследовательским спокойствием сразу после скверной свары, в кою вовлечены были чувства, с отдаленной возможностью насилия. Все было искусственно, поддельно. Мик уже начал жалеть, что пришел, что заговорил, что столько выпил. Хэкетт хмурился: возможно, потерялся в лабиринте собственных путанных мыслей. Мэри головы не подымала, лицо слегка отвернуто от Мика. Последний же чувствовал, что всем неловко. Тишину возмутил Хэкетт, и говорил он, казалось, преимущественно с самим собой.
— Мэри, — пробормотал он, — давай забудем про наш давнишний уговор. Нам было хорошо, но от меня никакого проку. Я пьян. Я вовсе не в твоем стиле.
Она повернулась, глянула на него, но ничего не сказала.
— Этот чертяка, тут вот, — он годный, — продолжил бормотать Хэкетт, — и ты это прекрасно понимаешь. Глянь на него. Он краснеет.
Вполне вероятно и впрямь. Мик был расстроен, чувствовал себя дураком. События словно бы извращенно вывернулись наизнанку, поскольку, мнилось ему, это он виноват, что Мэри чувствует себя свиньей. Несуразная попытка облегчить положение: Мик попросил у миссис Лаветри еще по одной выпивке, для всех. С этим он разобрался сам — добыл поднос и подал всем лично. Тост произнес громко:
— За нас!
С ним молча согласились.
— Ты же не всерьез, Мэри? — шепнул он.
— Нет, Мик. Ты просто чертов дурак.
— Но замуж-то ты пойдешь за чертова дурака?
— Видимо, да. Хэкетт этот мне нравится, но не настолько.
— Вот спасибо, клуша ты эдакая. — Хэкетт улыбнулся.
Вот и все, что следовало рассказать. Молчание их, пока ехали они домой на трамвае, было взаимно признано и оберегаемо. Что же в конце концов произошло? Ничего особенного. Они по глупости потеряли друг друга, но всего на несколько часов. Мэри заговорила:
— Мик, так что за жуть ты собирался мне сегодня поведать?
Вопрос неизбежный, подумал Мик, но обращаться с ним надо осторожно.
— О, это о матери, — сказал он. — Она слабеет и решила уехать в Дрогеду, жить с сестрой.
Мэри слегка стиснула ему запястье.
— А, величественная старая дама! А что же домик? Я так понимаю, там мы и поселимся? Ничто не сравнится с крышей над головой. Старомодный взгляд, но крыша — это надежность, и для нас, и для семьи.
— Для семьи?
— Да, Мик. Уверена, у меня будет ребенок.
Послесловие переводчика
НЕ МЫСЛИТСЯ КАК РОМАН…
«…[Эта книга] — или как что угодно в этом роде, а как упражнение в насмешке: разнообразные писатели со своими стилями и всяческими голосами, настроениями и преклонениями здесь крысы в клетке», — сообщал Брайен О’Нолан в письме от 15 ноября 1963 года своему позднему издателю Тимоти О’Кифу. За много месяцев до появления первой отпечатанной рукописи «Архива Долки» некоронованный король дублинских богемных острословов, журналист с двадцатилетним стажем, автор по крайней мере четырех романов и горы сатирических очерков обо всем на свете — от политики до живописи, — в прошлом госслужащий и кормилец своих многочисленных братьев и сестер, ни разу не покидавший Ирландию дольше чем на несколько недель, Брайен О’Нолан, он же Флэнн О’Брайен, он же Майлз на Гапалинь, часы напролет рассказывал в дублинских пабах о парадоксах жизни и происхождения Блаженного Августина, Молликулярной Теории велосипедоза и возможном бессмертии (великого прокля?того) Джойса. Некоторые собеседники/собутыльники опасались, что роман постигнет участь многих ненаписанных произведений, которые авторы попросту заболтали прежде, чем успели запечатлеть. Однако рукопись все же родилась, пережила не одну переработку, была принята первочитателями, мягко говоря, сдержанно, а сам автор то шумно восторгался своей текущей работой, то прилюдно и в переписке ее линчевал. Роман был напечатан в лондонском издательстве «Макгиббон и Ки» в 1964 году, менее чем за два года до смерти автора в День смеха 1966 года.
Роман поругивали за лоскутность стиля, инфантильные, непропеченные нападки на Церковь, религию, науку, писательство, философию, за «неподвязанные концы» — и за то, что О’Брайен притащил в текст много чего из «Третьего полицейского», своего второго — и самого любимого — романа, изданного волею судеб лишь в 1968 году, когда сам автор уже не мог насладиться его феноменальным успехом и мгновенно возникшим вокруг книги небольшим, но пылким культом, живым до сих пор. Теория велосипеда-человека, комико-мистические полицейские и безумный Де Селби перекочевали в «Архив Долки», за что мы, теперешние (по)читатели наследия О’Брайена, благодарны ему от души и ну совсем не склонны укорять его за это продолжение любви.
Ныне, когда вся романная проза Флэнна О’Брайена / Майлза на Гапалиня опубликована на русском языке — а сим изданием мы завершаем приход великолепного ирландца в русскоязычное пространство, — можно осмелиться на обобщение: все романы прозаика О’Брайена, помимо многого прочего, непременно обнажают, вероятно, единственное в человеке О’Нолане, виртуозно — и в полном соответствии с его желанием — скрывая все остальное. Они все в той или иной мере — о комических пределах человеческой способности управлять чем бы то ни было. О нелепости человеческого самомнения. О том, сколь не здрава и несуразна в человеке любая уверенность в чем угодно, включая и неуверенность. Единственный способ выжить в этом осознании — высмеять и его тоже, естественно. И желательно высмеять виртуозно, изысканно, увлекательно. Чем писатель О’Брайен (ограничимся тут одним его псевдонимом, для краткости) всю жизнь и занимался и за что мы, его обожатели, были и останемся перед ним в большом — человеческом, да-да, — долгу.
А теперь поиграем в распределенный книжный клуб. Вот несколько вопросов, ответив на которые, вы сами сможете решить для себя, обоснованна ли была в свое время критика романа «Архив Долки»:
1. В чем разница философских позиций Де Селби и Блаженного Августина — и есть ли она?
2. В чем состоят ключевые претензии Де Селби (и Блаженного Августина) к представителям Общества иезуитов?
3. В чем Хэкетт — как бы он ни был нам неприятен — прав? Особенно в том, что касается догматов Церкви и персоны Мэри?
4. Над чем именно, по его собственному мнению, Мик имел власть — и над чем в итоге оказался не властен вовсе?
5. Сколько повествовательных стилей можно выделить в романе?
6. На что именно направлена в романе сатира науки от Декарта до Эйнштейна и Планка? Религии? Церкви? Искусства и его идеалов? Западной философии? Ирландского общества и общественных нравов?
7. Как разрешается — и разрешается ли — противоречивое отношение О’Брайена к писательству и искусству вообще и Джойсу в частности?