Архив Долки
Шрифт:
— Как, думаю, уже напоминал вам, они зовутся Обществом, а не Орденом. И вот еще что я вам скажу. Если они вас примут, они примут вас таким, какой вы есть, — хоть бедным, хоть богатым. Основатель Лойола был аристократом, не забывайте. И к тому же…
— Что?
— Если проходимцы-негодяи из Парижа или откуда-нибудь упрекали вас в том, чего вы не писали, и пытались очернить ваше славное имя, не будет ли выглядеть Божественным вмешательством, если их недостойные проделки принесут вам громадные материальные блага?
Джойс запальчиво курил.
— Но говорю вам: я не хочу денег и не нуждаюсь в них.
— Может, все не так. У иезуитов богатый выбор. Может, они не шибко тяготеют к голодранцам.
Воспоследовавшее молчание, возможно, означало, что Джойс осмысляет эту довольно свежую мысль. Наконец он заговорил.
— Хорошо же. Если эта чудовищная книга и впрямь заработала 8000 фунтов, о которых вы сказали, и эти деньги могут быть получены законно, каждый пенни их поступит иезуитам — за вычетом пяти фунтов, которые я выделю Праведным душам{136}.
Вскоре после этого они расстались, Мик отправился пешком на станцию, более чем удовлетворенный.
Он сомневался, возьмут ли иезуиты человека в возрасте Джойса, не говоря уже обо всем остальном. Возможно, его примет к себе какой-то другой орден. Любой — кроме траппистов, поспешно предупредил он сам себя. Эту общину ему при Джойсе упоминать нельзя ни в коем случае.
Глава 19
Мик, проходя через Грин к больнице, взглядом проник сквозь плетенье кустов и железной ограды. Да, Джойс уже был на месте, и Мик замер, чтобы разглядеть его трезво в чахлом вечернем свете прежде, чем Джойс поймет, что за ним наблюдают. Теперь уж не был он незнакомцем, и все же в его одинокой фигуре было нечто слегка удивительное. Он выглядел как зрелый человек, расслабленный, из-под небольшой шляпы виднелась стальная седина — символ медленного отлива жизни, а также опыта, мудрости и — кто знает? — невзгод. Вид у него был опрятный, чистый, при нем — прогулочная трость. Щеголь? Нет. Посадка головы его средь суеты уличного движения и прохожих выдавала неуверенность зрения. Если б чужой человек попробовал определить Джойса социально, он бы, пожалуй, опознал бы в этом человеке тип ученого — математика, быть может, или же усталого пожилого госслужащего, но уж никак не писателя и тем более не писателя великого, который (предположительно) несколько не в себе. Мик не сомневался, кстати, что Джойс и впрямь сочинял буклеты для Общества католической истины, ибо подражание и передразнивание для интеллектуально одаренных — обычные навыки: действительно, точность играемой роли, предписанной какой-нибудь жуткой умственной ипостасью, свойственна большинству людей, не здравых рассудком. Кто ж не взирал и не восхищался с жалостью подлинным поведением, речью и замашками какого-нибудь Наполеона, Шелли или даже Микеланджело?
И все-таки этот самый Джойс мог быть как-то связан с созданием «Улисса» и «Финнегана подымем», и уж точно куда плотнее, чем, возможно, галлюцинаторное приписывание авторства Силвии Бич. Не исключено, что обе книги — монументальные труды нескольких поразительно одаренных умов, но срединный, объединяющий ум, похоже, незаменим. Не облыжные обвинения в авторстве сбили Джойсу ум набекрень, а одинокое усилие угнаться за надуманной репутацией — вот что в конце концов вывело ему рассудок из хрупкого равновесия. И все же кое-что радостное о Джойсе сказать было можно: никакого в нем вреда. Даже и неприятностей от него никаких — и уж точно угрозы ему самому или окружающим. Его желание сделаться католическим священником (и, увы, в одном из наиболее разборчивых орденов) — блажь, конечно, однако великая будет милость со стороны иезуитов, если они его примут. В их нескольких домах по всему Дублину и по всей Ирландии (если пойти дальше) наверняка имеется какой-нибудь закуток, некая маленькая опрятная синекура, где он сможет обрести покой. Вновь пришел на ум их девиз: Ad majorem Dei gloriam[39]. Это их долг — помогать тому, ныне падшему, кого они когда-то взялись просвещать. Джойсово помрачение касательно «Финнегана подымем» было непроглядно — и желательно, подумалось Мику, чтобы движенье его мыслей было полностью направлено прочь от книг и писательства. Он, Мик, обязан попытаться так и сделать, а также подчеркнуть невозможность (это Джойс, кажется, признавал и сам) имени Джеймз Джойс в общении с духовенством. Самое распространенное имя в Дублине и Уиклоу — Бёрн. Пусть будет отставным учителем Джеймзом Бёрном, с опытом жизни на континенте. Ну не блистательная ли мысль навестила Мика прямо там, на Грин? Он уже упомянул это имя в телефонном разговоре с отцом Гравеем.
Мик пересек улицу и коснулся руки Джойса прежде, чем тот обернулся и узнал его.
— А, — сказал он, — добрый вечер. Славный сухой денек выдался.
— Так и есть, — отозвался Мик, — и, надеюсь, будут у нас успешные сумерки, если вы понимаете, к чему это я. У нас до встречи с отцом Гравеем есть немного времени.
Джойс невесело улыбнулся.
— Надеюсь, отец Гравей — не из породы суровых святых отцов, — вымолвил он.
— Нет, — сказал Мик. — Я говорил вам, он англичанин, и единственная опасность лишь в том, что он бывает бестолков.
Он взял Джойса под руку и повел его за угол, на. Лисон-стрит.
— Хочу обрисовать вам, — сказал он, — кое-какие простые положения. Можем потолковать и на Грин, однако, вероятно, вкратце лучше бы у Грогана{137}.
Они вошли в публичное заведение, и тут Джойсовы осторожные повадки явили его оторопь.
— Слушайте, — сказал он, — больше всего я бы сейчас желал немножко выпить, но отправляться на собеседование, касающееся службы Богу, с алкоголем во вздохе — не опрометчиво ли?
Мик подтолкнул его к сиденью в закутке и нажал на звонок вызова обслуги.
— Во-первых, — отозвался он, — отец Гравей сам, как и большинство иезуитов, нисколько не теряется, когда обнаруживает стакан солодового у себя в руке. Во-вторых, мы примем немного джина, а не виски. Джин не пахнет — ну или так о нем говорят. Зато он помогает языку и воображению. Сам я выпью с вами вместе вопреки своей воле, поскольку намерен бросить полностью — возможно, с сегодняшнего дня.
Он заказал два стакана и тоник.
Джойс молча уступил, но сложилось впечатление, что он отродясь о джине не слыхивал. Возможно, «Женевер»{138} было б названьем получше.
— Значит, так, — сказал Мик собранно, — ваше имя отныне Джеймз Бёрн. Ваше имя — Джеймз Берн. Поняли? Сможете запомнить?
Джойс кивнул.
— Бёрн — фамилия моих родственников с материнской стороны{139}. Разумеется, запомню. Джеймз Бёрн. — Он мощно отхлебнул, обманутый тоником, и уверенно кивнул. — Да, меня зовут Джеймз Бёрн.
Хлебнул еще раз, по-прежнему кивая, позвонил и заказал еще по одному. Мик слегка занервничал.
— Не принимайте эту безобидную малость слишком поспешно, — посоветовал он. — Далее: вы — учитель на пенсии, с некоторым опытом жизни во Франции.
— Точно. Я любой перекрестный допрос выдержу, какой хотите, на эту тему.
Казалось, он спокоен, уверен в себе, даже счастлив. Отзывчив он был более обычного, и Мик искренне почувствовал, что Джойс сможет произвести впечатление на совершенно беспристрастного человека вроде отца Гравея. Возникнет ли вопрос о свидетельстве о рождении? Вероятно, однако с этим можно до поры повременить.
Стуча в обширную, невыразительную дверь большого дома № 35 по Нижней Лисон-стрит, выглядели они достаточно почтенно. Дверь открыл нечесаный неприветливый юнец и пригласил их пройти по коридору в приемную, коя была (подумалось Мику) вульгарной, угрюмой и, несомненно, грязноватой. Святость и чистота не всегда дружат, отметил он, но почему юноша, отправившийся на поиски отца Гравея, сам в то утро не умылся и не привел себя в порядок, совершенно не ясно.
— Я усматриваю здесь подлинные приметы аскезы, — сказал Джойс любезно.