Архив Долки
Шрифт:
Джойс не ответил, взявшись прикуривать небольшую черную сигару.
— Я слегка робею, — сказал он. — У вас, судя по всему, в этой стране множество связей. Завидую вам. Я знаю кое-кого — но друзья? Ах!
— Возможно, вы по природе более уединенного сорта человек, — предположил Мик. — Вероятно, компания в целом вам не очень приятна. Я лично считаю, что интересные люди — редкость, а зануды — повсюду.
В сумраке почудилось, что Джойс кивнул.
— Один из величайших недостатков Ирландии, — произнес он, — в том, что здесь слишком много ирландцев. Понимаете? Я знаю, что это естественно, этого следует ожидать — как диких зверей в зоопарке. Но того, кто прожил в мешанине современной Европы, это раздражает.
Так он подвел Мика к сути его запроса, так сказать. Голос Мика был тих, утешителен:
— Мистер Джойс, я питаю к вам громадное уважение, и для меня честью было б послужить вам. Я несколько смятен вашим величием как писателя и вашим присутствием в этих краях. Не поделитесь ли вы некоторыми сведениями о себе — строго конфиденциально, разумеется.
Джойс кивнул, вроде бесхитростно.
— Конечно, поделюсь. Немного есть чего рассказать вам. Прошлое довольно просто. Будущее — вот что далеко и трудно.
— Ясно. Люди Гитлера изгнали вас из Швейцарии?
— Нет, из Франции. Моя супруга и родственники — часть тех многих, кто сбежал до террора. Паспорт у меня был британский. Я знал, что меня арестуют, вероятно — убьют.
— Что случилось с вашей семьей?
— Не могу сказать. Нас разлучили.
— Они погибли?
— Я знаю мало — лишь то, что сын мой цел. Воцарился хаос, бедлам. Поезда ломались, пути были повреждены. Повсюду сплошь импровизация. Где-то на грузовике подбросят, где-то надо было пробираться полями или же прятаться день-другой в амбаре. Куда ни глянь — всюду солдаты, партизаны и головорезы. Боже правый, не смешно было. К счастью, настоящих местных узнать было легко — это смелые, простые люди. К счастью, я как следует говорил по-французски.
— И какова же была ваша точка назначения?
Он помолчал.
— Ну, поначалу, — вновь заговорил он, — я хотел убраться от этих немцев. Вторая мысль — добраться до Америки. Америка в те поры еще не вступила в войну. Но какое бы то ни было значительное действие было очень затруднено. Кругом шпионы, саботажники и хулиганье, всех сортов, какой ни возьми. Простейшие вопросы еды и питья — и те были трудны.
— Да, война — это бедствие.
— Я бы ту французскую бойню не стал бы именовать словом «война». А черный рынок? Небеси!
— Так что же было дальше?
— Сперва я оказался в Лондоне. Все на нервах, атмосфера ужасная. Не чувствовал себя в безопасности.
Мик кивнул.
— Помню, они повесили вашего тезку — радиоведущего Джойса{120}.
— Да. Я решил, что здесь мне будет лучше. Сумел пробраться сюда на небольшом сухогрузе. Слава богу, все еще схожу за ирландца.
— А что же ваша семья?
— Я навожу конфиденциальные справки через одного друга — знаю, что сын мой жив. Конечно, впрямую разузнавать я не могу.
Разговор выходил сообразный, однако не вполне соответствовал целям Мика. Был ли это Джеймз Джойс, дублинский писатель с международным именем? Или же некто под личиной, вероятно, искренне спятивший от страданий? Застарелое, докучливое сомнение не покидало Мика.
— Мистер Джойс, расскажите мне о том, как писался «Улисс».
Джойс поворотился к нему ошарашенно.
— Я слыхал более чем достаточно об этой грязной книге, этом собранье мерзостей, но ни разу не слышал, что имею к ней какое бы то ни было отношение. Знаете, вы уж поосторожнее с этим. Более того, я именем своим отметил лишь одну небольшую книгу, которая меня касалась.
— И что же это за книга?
— Ах, давно дело было. Мы с Оливером Гогарти{121}, пока общались, вместе работали над кое-какими рассказами. Простые рассказы: описания Дублина, назовем их так. Да, были в них некие достоинства, думаю. Мир в те поры был устоявшийся…
— Легко ли вам далось такого рода сотрудничество с Гогарти?
Джойс тихонько хихикнул.
— Был у этого человека талант, — сказал он, — но очень разбросанного свойства. Гогарти был по преимуществу говорун и, до некоторой степени, разговоры его улучшались от выпивки. Пьяница, но не от привычки. Для этого он слишком умен.
— Ну, вы были друзья?
— Да, можно и так сказать, пожалуй. Но язык у Гогарти был непристойный и богохульный, а такое, и говорить-то нет нужды, не по мне.
— Сотрудничество это вышло по-честному пятьдесят на пятьдесят?
— Нет. Всю работу я делал сам, пытался добраться до сути людей. Гогарти занимался сплошь украшательством, всякими финтифлюшками, чуть ли не заигрыванием с Зaмком — всяким нехарактерным. О, бывали у нас стычки, уж поверьте.
— Как вы назвали ту книгу?
— Мы назвали ее «Дублинцы». В последний момент Гогарти отказался помещать свое имя на титульный лист. Сказал, это опорочит его имя как врача. Да и не важно, поскольку издателя книге найти не удавалось многие годы.
— Очень интересно. А что еще вы написали, по-крупному?
Джойс молча разглядывал пепел на своей сигаре.
— В смысле печати — в основном брошюры для ирландского Общества католической истины{122}. Уверен, вы знаете, о чем я говорю — о маленьких таких трактатах, какие можно взять со стойки за дверью в любой церкви: о супружестве, о таинстве покаяния, о смирении, об опасностях алкоголя.
Мик вытаращил глаза.
— Вы меня поражаете.
— Время от времени, конечно, я пытался создать что-то более дерзостное. В 1926-м у меня вышел биографический материал о святом Кирилле{123}, апостоле славян, в «Исследованиях», ежеквартальнике ирландских иезуитов. Под псевдонимом, само собой.
— Да. Но «Улисс»?
В сумраке послышался приглушенный звук раздражения.
— Об этой проделке разговаривать не желаю. Я воспринял этот замысел как розыгрыш, но знал о нем недостаточно, чтобы заподозрить, сколь сильно он навредит моему имени. Все началось с одной дамы-американки по имени Силвия Бич{124}. Я знаю, это кошмарная фраза, она мне претит, но правда такова: она в меня влюбилась. Вообразите! — Он тускло улыбнулся. — У нее был книжный магазин, который я частенько навещал в связи с планом перевести и очистить от мусора великую французскую литературу, чтобы она стала вдохновением ирландцам, обожающим Дикенза, кардинала Ньюмена{125}, Уолтера Скотта и Кикэма{126}. Взгляд мой охватывал многое: Паскаля и Декарта, Рембо, Мюссе, Верлена, Бальзака, даже этого святого францисканца, бенедиктинца и врачевателя Рабле!..