Архив Долки
Шрифт:
— Интересно. Однако «Улисс»?
— Что любопытно касательно Бодлера и Малларме: оба сходили с ума по Эдгару Аллану По.
— Как же мисс Бич выражала свою к вам любовь?
— Ах-ха! Кто такая Силвия? Она клялась мне, что сделает меня знаменитым. Поначалу не говорила, как именно, и в любом случае я воспринял это снисходительно — как ребячливую болтовню. Но замысел ее бы таков: слепить эту штуку под названием «Улисс», тайно разослать ее читателям и приписать мне авторство. Разумеется, я сперва не отнесся к этой безумной затее всерьез.
— Но как же все это развивалось?
—
— А кто же?
— Всякие низменные, порочного ума негодяи, которым платили, чтоб они сводили материал воедино. Щелкоперы, поэты-похабники, сутенеры-живоглоты, лизоблюды-содомиты, толкачи полноцветной похоти падшего человечества. Пожалуйста, об именах не спрашивайте.
Мик изумленно осмыслил сказанное.
— Мистер Джойс, как вы жили все те годы?
— Преподавал языки, в основном — английский, натаскивал желающих. Проводил время при Сорбонне. Пропитанье там добывать было легко, в любом случае.
— А Общество католической истины вам за те брошюры платило?
— Нет, конечно. С чего бы?
— Расскажите мне еще об «Улиссе».
— Я обращал на него очень мало внимания, пока однажды мне не вручили фрагмент, где какая-то женщина в постели думает грязнейшие мысли из всех, какие приходили когда-либо в человеческую голову. Порнография, грязь и литературная тошнота, любой мерзавец-извозчик в Дублине покраснел бы. Я перекрестился и отправил все это в огонь.
— Так был ли весь «Улисс» целиком опубликован в итоге, как думаете?
— Уж точно надеюсь, что нет.
Мик помолчал пару секунд и звонком призвал обслугу. Что мог он сказать? Судя по всему, уместна была бы встречная откровенность.
— Мистер Джойс, — сказал он торжественно, — могу сообщить вам, что вы долго были вдали от происходящего. Книга «Улисс» вышла в Париже в 1922 году, с вашим именем на титульном листе. И сочли ее великой книгой.
— Боже смилуйся. Вы меня разыгрываете? Я немолод. Помните об этом.
Мик похлопал его по рукаву и знаком велел слуге принести еще напитков.
— Поначалу ее восприняли сурово, однако с тех пор она издавалась повсюду, в том числе и в Америке. Десятки — буквально — десятки почтенных американских критиков сочинили о ней трактаты. Даже о вас самом и о вашем методе уже понаписали книг. И все гонорары за «Улисса» должны бы скапливаться на вашем счете. Трудность разнообразных ваших издателей в том, что они не ведают, где вы.
— Ангелы господни да защитят нас!
— Вы странный человек, мистер Джойс. Прощелыги, что пишут всякую дрянь, гоголем ходят, а цена им пучок пятачок. Ваше же имя — на великой книге, а вы стыдитесь до смерти и просите у Господа прощения. Вот те на. Я отлучусь ненадолго, облегчиться. Чувствую, это сейчас самое уместное.
— Как вы смеете вменять мне похабщину?
Мик встал несколько порывисто и вышел с заявленной целью, но встревожился. Его блеф, если правильно это так называть, вовсе не достиг цели. Джойс в отрицании своем был серьезен и, судя по всему, в глаза не видывал книгу «Улисс». Какой политики теперь следовало бы придерживаться?
Когда он вернулся и уселся, Джойс быстро заговорил приглушенным и серьезным тоном.
— Слушайте, надеюсь, вы не против, если мы сменим тему, — сказал он. — Я сообщил вам о важности для меня будущего. Я не шучу. Я хочу, чтобы вы мне помогли.
— Как уже сказал, почту за удовольствие.
— Так вот, вы слыхали о Поздних откровениях{128}. Может, я и не достоин, но желаю податься в иезуиты.
— Что? Вот это да!..
Потрясение в голосе у Мика было из рода задышливых. В голову ему пришла еще одна книга, «Портрет художника в юности». В ней было отречение от семьи, веры, даже родины — и обещание молчания, изгнания и хитроумия. Что из того, казалось, сейчас здесь? Болтун, репатриант, безыскусник? И все-таки разве даже человеку гениальному нельзя передумать? И важно ли, что ум его выказывает признаки расстройства, а память — увядания? Стремление в лоно наиболее интеллектуального из орденов Церкви — безусловно, громадная неожиданность, и его, быть может, не стоит принимать целиком всерьез. И все же этот человек — хранитель собственной бессмертной души, и кто такой Мик, сам на пороге священного узилища траппистов, чтобы сомневаться в желании Джойса причаститься к религиозной жизни? Его, возможно, не примут, само собой — из-за скандальных литературных трудов, приписанных ему, или даже в силу возраста, однако решение это принимать Отцу-провинциалу{129}Общества Иисуса, а не Мику.
— Мой Французский план{130}, если можно так его именовать, — продолжил Джойс, — я мог бы отложить до уединения в Ордене. Что любопытно: у меня множество записей о хорошем и похвальном, сочиненном этими тремя проходимцами, которые во всем остальном торговали кровью, — я говорю о Марате, Робеспьере и Дантоне. Странно… как лилии, что пробиваются на куче навоза.
Мик задумчиво отпил, преобразуя мысли в благоразумные слова.
— Мистер Джойс, — сказал он, — насколько я знаю, на подготовку отца-иезуита уходит четырнадцать лет. Это немалое время. Вы куда быстрее могли бы стать врачом.
— Если Господь помилует меня, я буду испытуемым, даже если на это уйдет двадцать лет. Что значат эти мишурные годы в сей юдоли скорби? Вы знакомы с кем-нибудь из иезуитов лично?
— Знаком. По крайней мере с одним — неким отцом Гравеем, с Лисон-стрит. Он англичанин, но вполне умен.
— А, великолепно. Представите меня ему?
— Разумеется. Естественно, это примерно все, на что я тут гожусь. В смысле делами Церкви заправлять Церкви. Если б я мог попытаться, скажем… вмешаться или надавить, я бы очень скоро наказал себе не лезть не в свое дело.