Архив
Шрифт:
— Да, — удивился субъект, всматриваясь красными кроличьими глазами. — Мы с вами знакомы?
— Да! К сожалению! — твердо проговорила Тимофеева. — Как попал сюда этот документ? Отвечайте!
— Что вы кричите? — возмутился Ананий. — Вы в магазине, а не на рынке.
— Да. В магазине. В жульническом магазине.
Ананий на мгновенье лишился дара речи. И силился понять, в чем дело…
— Это ж надо… Так завести человека, — обратился Ананий к Брусницыну и Колесникову, не ведая, что те люди не посторонние.
— А вы отвечайте, — строго предложил Брусницын.
— Да.
— Они все вместе! — находчиво выкрикнула продавщица. — Одна компания.
Ананий пытливо огляделся: интересно, какие могут быть претензии к порядочному человеку?
— В чем дело, товарищи? — произнес он миролюбиво. — Пройдемте ко мне в кабинет.
— Но только «ин корпорэ»! — подбоченилась Тимофеева.
— Не понял? — насторожился Ананий.
— Значит — в полном составе! На латинском языке, — пояснила отличница Тая.
Ананий испуганно дернулся. Теперь он ждал подвоха от каждого, кто находился в торговом зале.
— Вы на продажу выставили краденые архивные документы, — Тимофеева прошелестела письмами графа Строганова. — Кто вам их сдал. Как их оценили?
— Ну знаете! — пришел в себя Ананий. — Существует закупочная комиссия, — он переждал и добавил устало: — Вы, мадам, меня утомляете. Не нравится — не покупайте, — он сделал несколько шагов в сторону. — И оскорбляете к тому же. Вот вызову милицию.
— Милицию?! — подстегнуло Тимофееву. — Я сама вызову милицию. Или вы забыли историю с литографиями? Я вам напомню.
Напоминать директору магазина о той истории было излишне. Он ее помнил, переволновался тогда, бедняга… Магазин выставил на продажу альбом цветных литографий художницы Остроумовой-Лебедевой, датированный 1923 годом, по довольно высокой цене. И случилось так, что Тимофеева в тот день заглянула в магазин. Альбом показался ей знакомым, только почему он в цвете? Тимофеева решила проверить себя, нашла в архиве эскизы, описания. Так и есть — никаких красок, все в черно-белом исполнении. Созвала экспертов в магазин, стала выяснять. И выяснила — литографии раскрасили ловкачи простецкими цветными карандашами и вздули цену… Поднялся скандал, исчезли квитанции с адресом того, кто сдал альбом на комиссию. Выходит, магазин имел свой интерес… Но постепенно все утихло — сложно было доказать что-либо.
— Так это были вы?! — всплеснул руками Ананий. — Точно, смотрю, знакомое лицо.
— Да, да! — веско ответила Тимофеева. — Хоть и прошло три года. А вы, значит, все работаете!
— Ну, знаете… Ничего ведь не доказано, — кажется, что Ананий не удержался и показал Тимофеевой язык. — Пройдемте ко мне. Выясним, кто поставил на продажу письма вашего графа.
Колесников наклонился к уху Брусницына, похожему на сырую лепешку: «Видишь, каков гусь? Мы бы с тобой бекали-мекали, а Софочка раз и в дамках».
Брусницын согласно кивнул, устремляясь за Тимофеевой в кабинет директора.
— Так ведь обед у нас, — крикнула вслед продавщица.
— Молчи! Ворюга, — цыкнула Тая, замыкая шествие.
— Я-то при чем? — возмутилась продавщица.
— Одна шайка! — вступил кто-то из посторонних книголюбов.
В
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Илья Борисович Гальперин нервничал. Причин для переживания было две. Во-первых, предстоящий визит сына. Тот собирался приехать к отцу в пятницу, как договорились, и вдруг неожиданный звонок на работу: жди, приеду к вечеру. Вторая причина увязывалась с первой. Как гром среди ясного неба, вернулась из Уфы Ксения, аспирантка, предмет его сердечного увлечения, тридцативосьмилетняя женщина с копной льняных волос, карими удивленными глазами и тонкими сухими губами крупного мужского рта…
Гальперину не хотелось, чтобы они встретились — Аркадий и Ксения. Аркадий не знал о существовании Ксении. Конечно, ничего особенного тут не было. Отцу шестьдесят два года, и он вправе распоряжаться своей судьбой без консультаций с сыном, которого вообще видит два раза в год. Но слишком уж молодо выглядит Ксюша…
Гальперин следил за Ксенией поверх газетного листа плывущим взглядом застоявшегося коняги. Ее смуглые тугие руки, прохладные и бархатные, сейчас орудовали в буфете, глухом и надежном, точно забытая крепость. Протирали всяческую дребедень, что собралась на полках буфета за долгие годы. По широкой фарфоровой доске с изображением резвящихся фавнов были разбросаны десятки безделушек, назначение которых трудно предугадать. Какие-то шкатулки, розетки, плошки, веера из страусовых перьев с перламутровой инкрустацией, два черепашьих гребешка, отделанных серебряной вязью, литые каслинские подсвечники, «поющие» фужеры, гранатовые бокалы муранского стекла, стадо желтых слоников в разводьях трещин…
— Ну и пылищи насобирал, — произнесла Ксения с особой округлостью на гласных. — Что же ты, Илюша? А задержись я еще на месяц, тогда в пыли и не нашла бы тебя. Ни тебя, ни твоего сюрприза… О каком таком сюрпризе ты мне сказал по телефону?
— Я?! — притворно удивился Гальперин.
— А кто же еще? Звоню тебе, спрашиваю о здоровье, а ты все о каком-то сюрпризе… Где он? — Ксения смотрела на Гальперина требовательным взглядом капризного ребенка. — Серьезно, Илюша!
Гальперин подавил искушение. Рано еще трезвонить о находке в россыпи Краеведческого музея. Услышит о письмах Толстого, испугается.
— Понимаешь, мне попался архив помещика Сухорукова. Он увлекался просветительством среди крестьян… Ну… Словом, пока рано о чем-то говорить. Но у Сухорукова есть мысли полезные для твоей диссертации, — промямлил Гальперин. — Мы еще к этому вернемся… Я даже написал тебе об этом письмо, но не отправил. Решил проверить кое-какие факты.
— Жаль. Получить от тебя письмо — вот настоящий сюрприз. А то я, как дура, бегаю на почту, спрашиваю. В окошке «до востребования» меня уже знают… Проказник ты, Илюша.