Архивное дело
Шрифт:
– И ни к какому выводу не пришли? – усевшись на предложенную Арсентием Ефимовичем табуретку, спросил Антон.
– Выводов получилось два. Я убеждаю Арсюху, что богомольный Федя молчаливым гипнозом обращал нас в православную веру. Арсюха же доказывает, будто Половников в моем присутствии испужался заводить разговор об очень сурьезном для него деле. На чьей стороне твое мнение в нашем споре?
Бирюков улыбнулся:
– На вашем месте, я спросил бы самого Федора Степановича.
– Этот конкретный вопрос Арсюха ему и задавал. Федя в ответ – ни бэ ни мэ. Надвинул на рыжий кумпол картуз и – поминай как звали. Чудак
– Правда, Антон Игнатьич, – сумрачно поддержал Торчкова Инюшкин. – Чую, тяжко у Феди на душе. Ты поговорил бы с ним…
– Встретил я его, когда к вам шел. Окликал, Федор Степанович не отозвался, – сказал Бирюков.
– Разве подозрительный богомолец отзовется начальнику уголовного розыска! – воспрял Торчков.
– Ваня, побереги патроны, – с укором проговорил Арсентий Ефимович.
– Чо ты, Арсюха, постоянно чужой боеприпас жалеешь?! – заершился было Торчков, однако быстро сник.
Разговор складывался невеселый. Видимо, странное поведение Половникова выбило стариков из привычной колеи. Недолго посидев с ними, Бирюков поднялся. Торчков тоже натянул на всклокоченную голову свою серую кепку. Выйдя от Инюшкиных на темную улицу, они какое-то время шли молча. Но неуемная натура Торчкова не переносила длительного молчания. Минуты через две Иван Васильевич заговорил:
– Аккурат перед твоим приходом, Игнатьич, мы с Арсюхой выясняли еще один сомнительный вопрос. Почему Федя Половников без памяти ударился в религию? Арсюха доказывает, будто Федю с малолетства воспитала в своем духе богомольная мамаша. Я же хочу тебе сказать другое. Арсюха, по сравнению со мной, пацан. Я знаю Федю на четыре года раньше и вполне сурьезно могу доказать, что в малолетнем возрасте Федька чрезмерно религиозным не был. Молиться он стал после похорон своего отца, Степана. С чего бы такое наваждение на него вдруг свалилось, а?..
– Я не бабка-угадка, – ответил Антон. – Сами вы что по этому поводу думаете?
– Тут можно по-разному думать. И дураку понятно, мамаша, конечно, повлияла на Федино поведение, но весь секрет не в этом. Подозрительно мне: не чокнулся ли Федя от смерти отца?..
– Почему?
– Потому, что ходил вроде слушок, будто Степан не своей смертью помер.
– А какой?..
– Объясню. В тридцать втором году зимой, когда Федя с отцом возили на продажу в Томск зерно, у нас в округе сильно буйствовали волки. Стаями по полям и лесам бродили. Понятно, чтобы отбиться от волков при их нападении, наши деревенские мужики, отправляясь в путь, брали с собой оружие. Иными словами, без ружьев далеко от села не ездили. При таких сурьезных обстоятельствах Степан Половников перед поездкой в Томск непременно положил в сани ружьишко. Допускаешь такую мысль?
– Допускаю.
– Вот тут и собака зарыта! Отбиваясь от волков, не пальнул ли Федя по нечаянности в отца?.. Арсюха с моим выводом не согласен. У него одна песня – чуть чего, сразу: «Побереги патроны». А вот ты, Игнатьич, как считаешь?..
– В жизни много случайностей бывает, – уклончиво ответил Антон, чтобы не ввязываться в бесплодный разговор, и протянул Торчкову руку. – До свидания, Иван Васильевич, я уже у дома.
– Будь здоров, – с явным огорчением попрощался Торчков.
Когда Антон вошел в родительский дом, стол на кухне был накрыт к ужину, и вся семья
– Где, сынок, целый день пропадал? – встревоженно спросила Полина Владимировна.
– В Серебровке, – ответил Антон и посмотрел на уставленный едой стол. – Ух, и проголодался я сегодня!
– Умывайся да садись к столу. Только тебя и ждем.
– Ты, ядрено-корень, Антошка, не тощай, а то жена хилого любить перестанет, – назидательно проговорил дед Матвей, по-стариковски неловко умащиваясь за столом.
– Не завались, философ, – сказал ему Игнат Матвеевич.
– Чо гришь?..
– Щи, говорю, из тарелки не вылей!
– Не повышай голос, командир. Не в конторе командуешь…
За ужином, как издавна велось в семье Бирюковых, разговор зашел о насущных делах. Мать озабоченно заговорила о предстоящей копке картофеля в огороде.
– Выкопаем, не паникуй, – склонившись над тарелкой, сказал отец. – Сына со снохой призовем в помощь.
– Урожай хороший. Не знаю, куда девать будем.
– Ныне агропромовские заготовители станут прямо в селах принимать картошку. Без заботы сдадим.
– Значит, создание агропрома начинает сказываться? – спросил Антон.
– Задумка хорошая, но в зародыше гибнет.
– Почему?
– Кадры у нас слабыми оказались для увеличившегося объема работы. В армии, скажем, никому в голову не придет назначить командира взвода командиром дивизии. Формально, конечно, можно лейтенанту присвоить генеральское звание, но генералом от этого он не станет. В районном же и областном агропроме получилось, что на полковничьи да генеральские должности сели люди, которые в бывших сельхозуправлениях еле-еле тянули, а теперь в десять раз больше забот на их головы свалилось. Разве они вытянут этот воз…
– Вечно ты, отец, недоволен и собой, и другими, – сказала Полина Владимировна.
– Самодовольство, мать, только верхоглядам да очковтирателям свойственно.
Все замолчали. Сосредоточенно принялись за еду. В конце ужина, за чаем, Игнат Матвеевич спросил Антона:
– У тебя как дела?
– Вообще или в частности?
– И в том, и в другом смысле.
– Вообще – работаю не на генеральской должности. А в частности… Хотел выяснить судьбу Жаркова, но залез в архивные дебри. Строить по нему какие-то версии – все равно, что на кофейной гуще гадать.
– Ты все-таки погадай.
– Постараюсь, – невесело вздохнул Антон.
Глава 8
Заклубившиеся с вечера облака ночью расплескались по березовским и серебровским полям хотя и недолгим, но плотным дождем. Видимо, не зря вчера у старика Хлудневского «постреливал» крестец. На рассвете ливень утих так же внезапно, как и начался.
В воскресное утро Антон Бирюков встал ни свет ни заря, вместе с отцом, для которого в страдные дни выходных не существовало. Антону спешить было некуда, но ему не давали покоя мысли о странном поведении Федора Степановича Половникова. То, что Федор Степанович битый час промолчал у Инюшкина, объяснялось просто. В присутствии Торчкова заводить разговор мог только тот, кто не знает о безграничной фантазии Кумбрыка. Но какая серьезность привела Половникова в позднее время к Инюшкину? Почему старик при встрече не отозвался на отклик? По-стариковски не услышал, как его окликнули, или не захотел вступать в разговор?..