Архивное дело

Черненок Михаил Яковлевич

Вскидывая белеющие ниже колен передние ноги, жеребец настигал Половниковых, словно стоячих. Когда он подскакал к саням метров на пятьдесят, Феде показалось, что прижавшийся к холке скакуна всадник в красноармейской, с шишаком на макушке, шапке будто бы вытаскивает то ли из кармана, то ли из кобуры наган. «Папаш! – закричал Федя. – Он стрелять в нас хочет!» – «Бей первым по ногам коня! – оглянувшись, крикнул отец. – Дуплетом бей, не то нам – крышка!» Федя лихорадочно щелкнул курками и, едва поймав на мушку грудь жеребца, почти не целясь, разом надавил на оба спусковых крючка. Ружье изрыгнуло сноп огня и порохового дыма.

Больно ударило в плечо. Жеребец, утробно заржав, со всего маху взвился на дыбы. Всадник, видимо, не удержавшись в седле, стал опрокидываться на спину. В этот миг из его вытянутой вперед руки блеснул огонек, и что-то чмокнуло рядом с Федей. Услышав запоздалый, будто резкий щелчок кнута, звук наганного выстрела, Федя ничего не понял. Сообразил он, что пуля из нагана попала в отца, только после того, когда тот прохрипел: «Кажись, отвоевался». – «Папаш! Папаш!..» – закричал Федя. Отец с искаженным от боли лицом пытался все еще нахлестывать монголку, однако дорога из низины пошла в гору, и запарившаяся лошадь побрела тяжелым шагом. Федя испуганно оглянулся – догонявший их всадник вместе с жеребцом остался за поворотом. «Не пужайся… Кажись, основательно ты подкосил… Аплодисмента… Теперь не догонит», – с трудом проговорил отец. Он обессиленно передал вожжи сыну и наказал ехать в районную ГПУ, к Тропынину Николаю. Федя хотел было перевязать отцу рану, но тот отказался: «Замерзну на морозе раздетый… Гони кобылу, гони»…

– От этой раны отец ваш и умер? – спросил Антон Бирюков, когда Федор Степанович надолго замолчал.

Половников утвердительно наклонил голову:

– Много кровушки из него вышло, пока до райцентра ехали. К Тропынину мы средь ночи, прямо на квартиру заявились. Николай разом фельдшера вызвал. Забинтовали папаше всю грудину, да уже поздно оказалось.

– Кто же тот всадник был, который вас догонял?

– Не ведаю. Промеж папашей и Тропыниным короткий разговор состоялся. Папаша шепотом поминал Жаркова, Хоботишкина и еще какого-то Колоскова называл. С испугу я толком ничего не понял, но, сдается, навроде кто-то из них начальником милиции в Томске служит… – Федор Степанович опять затяжно помолчал. – Провожая нас, Тропынин просил никому не рассказывать про то, какая беда с нами случилась. Мне шепнул, мол, если папашка помрет, не надо звонить по деревне, что его застрелили.

– Может, вы не поняли Тропынина? – уточнил Бирюков.

– Не, тут я все правильно понял. Видно, Николаю хотелось сохранить в тайне нашу перестрелку с тем всадником, на Аплодисменте…

– Больше Тропынина не видели?

– На похороны Николай к нам приезжал. Когда папашку погребли, беседовал со мной с глазу на глаз. Интересовался, где та милиция в Томске находится, в какой папашка был. Я сказал про надпись «Шоколадно-паровая фабрика Некрасовой» на стене кирпичного дома.

– Сколько же патронов вы по всаднику выстрелили?

– Сразу два картечных заряда спалил, – мрачно ответил Федор Степанович и вдруг испуганно глянул на Антона. – Я не по всаднику стрелял, в ноги жеребцу метил…

– Федя, тебя никто не торопит, повспоминай хорошенько, – опять посоветовал участковый.

Половников спокойно посмотрел на него:

– Дак, я и не тороплюсь. Чого тут вспоминать? Два патрона использовал по ногам жеребца.

Кротов кашлянул в кулак:

– А Лукьян Хлудневский говорит, ты вернул ему с ружьем

всего один выстреленный патрон.

Федор Степанович хмуро задумался:

– Дак, пожалуй, Лукьян прав. Один из стреляных патронов я обронил в сани, когда перезаряжал ружье. После не нашел его. Наверно, вытрясся дорогой из саней…

Слушая Половникова, Бирюков старался уловить в голосе Федора Степановича фальшь. Однако старик говорил настолько сдержанно и немногословно, что рассказанное им казалось чистой правдой. Конечно, Антон понимал: из-за давности времени подтвердить все это другими показаниями практически невозможно. Оставалось одно – верить Половникову на слово.

Разговор затянулся. Бирюков попытался узнать, какого Колоскова называл в разговоре с Тропыниным раненый отец. Не того ли, именем которого названа Ерошкина плотина? Но Федор Степанович этого не знал. Антон задал еще несколько вопросов, посмотрел на высоко поднявшееся солнце и, извинившись перед Половниковым за отнятое у него время, поблагодарил старика.

– Да, ну чого там… – смутился Половников. – Исповедовался перед вами, и на душе полегчало.

– Как ты, Федя, выдержал столько лет молчания? – удивленно спросил Кротов.

– Я ж Николаю Тропынину побожился, что не проболтаюсь. Теперь приближение смерти чую, не хочу уносить грех в могилу. Чтоб на смертном одре не раскаиваться, рассказал вам чистую правду, как на духу.

Участковый вздохнул:

– Мучаешь, Федя, себя попусту религией. Не для протокола, по-товарищески, скажи: всерьез веришь в наличие Бога?

Половников глянул на участкового с укором:

– Я в свою веру никого не обращаю. Из всех селян одна Агафья Хлудневская ходит ко мне Библию слушать, дак и ее силком не тяну.

– Не в том дело, Федя. Говоря словами Ивана Торчкова, вопрос принципиальный. Мы почти ровесники с тобой, в одном селе выросли, а живем по-разному. Я с военных лет коммунист, ты же господу богу поклоны отбиваешь.

– У тебя одна вера, у меня – другая.

– Но почему, Федор, такое расхождение смогло получиться?.. – не унимался Кротов.

Половников хмуро потупился:

– После смерти папаши грех замаливаю.

– Какой?

– Если б я не выстрелил по коню того всадника, можа, и он в моего папашку не стал стрелять…

– Ага! Пожалел бы уголовник твоего папашку. Думаешь, он из озорства преследовал вас от самого Томска?

– Дак, кто ведает, какие намерения у него были.

– Не оправдывай, Федя, свое заблуждение. По моим выводам, мамаша забила тебе голову религиозным туманом, а ты и руки опустил. Скажи, не так?..

– Пусть будет по-твоему. На смертном одре мамки дал ей слово не отступать от веры. Религия тем и хороша, что не позволяет бросать слов на ветер.

– Эк, сказанул! Среди верующих тоже полно пустозвонов.

– Значит, они не верующие.

– Неисправимый ты, Федя.

– Таким и помру. Немного уж осталось…

Глава 9

Прохладный с утра день за время разговора с Половниковым разгулялся. Всегда отличавшаяся от других сел особой ухоженностью Серебровка, вытянутая по сибирскому обычаю одной длинной улицей, после ночного дождя еще более похорошела. Тихо и уютно было в селе. Все здесь дышало таким покоем, что, казалось, живут в Серебровке люди без всякой заботушки и печали.